Рыцарь веры

Однако независимость республики очень скоро обернулась беспределом и бесправием для половины ее населения. Поскольку у всех бесправных были российские паспорта, к российскому правительству они и возопили. Но то ли правительство не слишком усердствовало, то ли у республики были дела поважнее… в общем, переговоры между ними третий год шли ни шатко ни валко. Знающие люди, впрочем, утверждали, что эти две причины суть одна и дело тут вот в чем.

Республику, объявившую себя независимой, возглавили некие шустрые товарищи. За главного у них был генерал-президент Дудаев. Эти шустрые товарищи не то торговали, не то посредничали, не то служили подставными лицами в сделках, которые тогда модно было называть «экономическими преступлениями». А проще сказать – шустрые товарищи продавали российское оружие, бриллианты, сталь и нефть всем желающим. Продавали они также и наркотики, только трудно сказать чьи, потому что у продавцов в большом почете была семейная солидарность и мужская дружба. Баснословные барыши делились без шума и к полному взаимному удовольствию. Но это только что касается наркотиков. А вот с российскими бриллиантами и золотом, с нефтью и оружием было несколько сложнее. Проблема была в том, что даже в 1991 году все это нельзя было без спросу. То есть без ведома российского правительства.

Что касается российского правительства, то оно в 1991 году состояло из самых разных людей, и некоторые из них шли навстречу шустрым дудаевцам. И не просто пошли, а активно инициировали сделки и при дележке не забывали, что они тут главные. Но, видно, настоящей мужской дружбы у дудаевцев с российским правительством не вышло. Именно поэтому правительство время от времени артачилось и погромче объявляло о том, что Чеченская республика – неотъемлемый субъект Российской Федерации, а любая самодеятельность на эту тему – просто плевок в лицо Российской Конституции и потому будет наказана соответствующе.

До конца 1994 года Конституция смиренно умывалась плевками. Знающие люди заключали, что шустрым дудаевцам и российскому правительству удавалось-таки поладить. А потом будто сорвало резьбу и все пошло наперекосяк. То ли правительство сообразило, как можно вести дела без Дудаева, то ли дали маху сами дудаевцы. Признаться, это остается неясным до сих пор. Правительство опять впало в праведный гнев и опять вспомнило про Конституцию. Опять переговорщики зачастили в Чечню к Дудаеву в надежде разобраться, кто он такой и Россия там у него или уже нет. Тут же в Чечне объявилась антидудаевская оппозиция, которая стала против Дудаева воевать. И дела у нее шли до того неплохо – даже Грозный довелось поштурмовать, – что российское правительство понадеялось и безо всяких переговоров Конституцию ублаготворить.

Однако надеялось оно недолго. Оппозицию дудаевцы разогнали, набрали пленных, и тут-то началось самое неприятное. Пленные оказались военнослужащими российской армии! То есть не все поголовно, конечно, а сколько-то десятков, но зато наделали такого шуму, что про остальных пленных и знать никто не хотел. Тут уже российскому правительству пришлось несладко. Только тот его не ругал, кто над ним смеялся. Впрочем, правительству это было бы еще ничего, да только и ругань и насмешки велись в том ракурсе, будто оно, правительство, вовсе не демократичное. А для российского правительства в 1994 году это была самая больная тема. Очень много для бюджета значили займы у государств, которые и себя считали демократичными и от всех, с кем общались, требовали того же самого.

Правительство остервенилось и тоже потребовало от Дудаева положить конец безобразиям, позорящим российскую демократию. Но какой тут конец, когда для Дудаева это только начало, и душа у него поет – то ли еще будет! В общем, российское правительство махнуло рукой на переговоры и собрало секретное совещание Совета Безопасности. На нем было решено, что победителя не судят даже в демократическом мире, а потому надо с Дудаевым кончать быстро и жестко.

Результатом этого совещания и была полученная Григорием Фомичом шифрограмма. Точно такие же приказы улетели и во многие другие войсковые части бывшей советской армии.

За те три года, пока российское правительство определялось со своей политикой на Кавказе, Чеченская республика одичала просто пугающе. Выражалось это в том, что она словно бы не существовала ни для МВД, ни для Минюста, да и для многих других полезных российских структур. Словно это была не Россия, а ее десятипроцентный раствор в какой-то до того гадкой жидкости, что не хотелось к ней и прикасаться. Соответственно, все проблемы, от расследования преступлений до изоляции уголовников, которые в остальной России худо-бедно решались сотрудниками этих ведомств, здесь были пущены на самотек. Одно только Министерство финансов не отчаивалось вернуть дикую республику к цивилизации. С этой целью оно посылало туда все причитающееся финансирование – впрочем, не то чтобы регулярно, а ровным счетом так же, как и в остальные места. Тот факт, что это финансирование каждый раз мгновенно разворовывалось, не останавливал сердобольное министерство.

Да, министерство не обижалось, но российские граждане стали посматривать на одичавшую республику косо. Впрочем, будем справедливы – большую часть граждан судьба республики не волновала, потому что они были слишком озабочены своей собственной. Это, конечно, попахивает эгоизмом, но если вспомнить, что речь идет про 1991, 1992 и 1993 годы, то осудить российских граждан просто язык не повернется. Да, конечно, каждый из них при слове «Чечня» вспоминал о чем-то тягостном и неприятном, но только ближайшие соседи республики основательно разбирались в ее проблемах. Опять-таки будем справедливы – происходило это не от усиленного гражданского самосознания, а от ощущения, будто они живут бок о бок с огромной и страшной тюрьмой, которую почему-то забыли запереть.

У бывших советских военнослужащих был еще свой собственный повод недолюбливать дикую республику. Крепко им засело в голову то, как три года назад их сослуживцы уходили из Чечни. Уходили, следуя странному приказу оставить на ее территории все боеприпасы, все оружие и всю материально-техническую часть. Как забыть, что такого не было даже в Казахстане и Эстонии? Ну ладно, космодромы и военные городки на грузовиках не увезешь. Но оттуда угнали хотя бы сами грузовики! Из Чечни офицеры не смогли вывезти не то что грузовики, но даже свои документы. Что касается оружия, у них отбирали даже именное. Что касается боеприпасов, нельзя было даже отсыпать патронов в карман. Все это осталось там, щедро разложенное под привольным чеченским небом.

Да что грузовики! То было три года назад. А вот что было совсем недавно, на позапрошлой неделе. Именно тогда выяснилось, что Дудаев, отбиваясь от своей оппозиции, почему-то набрал в плен 70 российских офицеров из подмосковных войск. И наивная мировая пресса стала наседать на российское правительство, требуя объяснений: как же эти офицеры очутились у Дудаева, если воевал он вовсе не с ними, а с неподконтрольным ему населением Чеченской республики? Но только не на тех напали! Где мировая пресса села, там и слезла. Российское правительство не только ничего ей не объяснило – оно даже между собой не договорилось, все ли офицеры у него на месте. Чуть ли не в один и тот же день один и тот же министр сначала заявил, что для вызволения пленных делается все возможное, а потом совершенно невинно поинтересовался – а что, эти офицеры и в самом деле пропали с мест своей службы?.. Дудаев потребовал, чтобы российское правительство признало своих офицеров, а заодно и тот факт, что оно (правительство) – империалистическое и двуличное. Российское правительство возмутилось, но бестолковиться не перестало. Дудаев поразмыслил и стал сбывать бесхозных офицеров российским и зарубежным миротворцам. Те брали с удовольствием и везли добычу в Москву, до небес превознося дудаевскую щедрость. Демократический ореол вокруг шустрого Дудаева рос и богател в спектре. Демократический рейтинг миротворцев тоже обрастал приятным жирком. Российское правительство усиленно делало вид, что оно выше всего этого идиотизма. Григорий Фомич Дохлин учился краснеть перед своими офицерами.

Вот и теперь он сидел перед ними как оплеванный. Не он превратил их сослуживцев в ничейных шутов на глазах у всего мира. Не он их вынудил стыдиться своей армии и своего командования. Но он отдавал им приказы. И получал их сам.

Сегодня надо было приказать им как ни в чем не бывало отправлять своих солдат в Чечню. Кому-то ехать самому. И там своей кровью, своей жизнью послужить… нет, уже не Советскому Союзу. И пока что не России. Российской Конституции. Брошюрке в 50 листов, которую год назад предъявили российским гражданам в качестве верховного закона. Да, а уж как ее сочиняли… ах, лучше и не вспоминать.

Хватит!

На столе приказ.

Вот о чем офицерам следует говорить и помнить.

Из прежних четырех полков дивизии в строгом смысле полком можно было назвать только один, первый. Как ни упирался Григорий Фомич, но даже ему было не под силу укомплектовать свою часть полностью, когда сверху и снизу все сокращалось. Два оставшихся полка с трудом тянули на батальоны, а танковый хотя и был укомплектован людьми, как, впрочем, и техникой, зато пригодных машин можно было собрать едва ли на роту. Предстояло выбрать, кого посылать.

Положение осложнялось еще и тем, что как раз в это время свежие призывники сменили дембелей. Итак, из этих желторотиков и предстояло соорудить «полк либо равное ему численностью сводное подразделение».

Офицеры перебрали в уме свое хозяйство, и каждый про себя помянул авторов шифрограммы по матери. Нашли время! Нашли сроки! Выполнить приказ можно было двумя способами, и один был хуже другого. Нужно было собрать желторотиков в кучу и либо послать ее на Кавказ, либо оставить на месте, сделав вид, что это и есть Ресковская дивизия. По первому варианту будут большие проблемы у уехавших, а по второму – у оставшихся.

На все это три дня, кстати.

В эти три дня сводное подразделение и было сформировано. Тогда, 12 декабря офицеры, придя в себя, стали горячо спорить, как это дело провернуть. Было решено оставить у себя по максимуму молодняк, а отправить в Чечню всех более-менее квалифицированных.

Надо ли уточнять, что в такой кутерьме Федины документы угодили именно во вторую стопку.

Глава 2. За холмами порубежными

Хмурым декабрьским днем 900 ресковских мотострелков, и с ними Федя Горкин, добрались до аэродрома в Моздоке. Назначенный ими командовать подполковник Синицын объявил построение.

Солдаты вытянулись в строй, недоуменно оглядываясь кругом себя.

Конечно же, сейчас декабрь. Никто и не ждал, что здесь тропики. Но, Боже мой, ведь их как-никак привезли не в тундру, а на Кавказ! Где же его пышные горы, закутанные в леса, гостеприимное море, низкое жаркое небо?

Здесь должно быть море. Нет, земля, на которой они стояли, никогда не касалась моря, иначе она бы ни за что не осталась такой убогой.

Здесь должны быть горы. Нет, никаких гор не может быть под таким мутным, белесым, невзрачным небом.

Здесь должны быть леса и сады. Но разве что-то может вырасти из этой жирной серо-желтой грязи, на таком пронзительном ветру, в этом пустом, лишенном солнечного сияния воздухе? На аэродроме царил жуткий холод. И только вблизи взлетных площадок, раскаленных от непрерывных посадок и взлетов, чувствовался слабый намек на тепло.

Не прибавлял энтузиазма и внешний вид аэродрома. Чуть ли не все обозримое пространство – а его на любой аэродроме немало – было загромождено людьми и техникой. И все кругом, кроме кучки приземистых строений, непрерывно двигалось и перемешивалось. Вот, наверное, откуда пошло выражение «заваруха»…

Подполковник Синицын был, пожалуй, единственным из ресковцев, кто не расстроился от непрезентабельности Моздока и Чеченской республики. Некогда ему было огорчаться такими вещами, поскольку у него по самое горло было других, более внятных проблем. Ему надо было разбить свое «сводное подразделение» на подразделения помельче, которые могли бы самостоятельными единицами влиться куда им скажут. Больше всего Синицына беспокоило то, что этот приказ был единственной информацией, которую до него донесли.

Но приказ есть приказ. Переформироваться значит переформироваться. Синицын переформировался. Не без труда покончив с этой задачей, он крикнул:

– Не разбредаться, через полчаса посадка. Воль…

И тут у него за спиной возник некто. Этот некто его перебил:

– Разрешите представиться. Капитан 17 роты десантников Растаковского полка Барышев.

Синицын обернулся. Перед ним стоял запыхавшийся человек в бушлате без знаков отличия. Синицын назвал себя и свою часть.

Назвавший себя Барышевым не то отдал честь, не то потер висок. После чего заявил:

– Мне поручено доукомплектоваться вашими людьми. Вот приказ.

– Что за… – пробормотал Синицын. Поколебавшись, он убрал свою планшетку под мышку, и тут же ему вручили измятые ветром бумаги. Они кувыркались меж пальцев, словно буйно помешанные, не давая себя прочесть.

Наконец, ему удалось растянуть бумажки за углы, и он разобрал первый абзац. Не читая дальше, подполковник вернул их Барышеву.

– Не туда разлетелся, браток. Мы мотострелковые. Дожидайся своих и комплектуйся сколько влезет, – и наконец, улыбнулся Синицын, даже от сердца отлегло.

Вот ведь, оказывается, какой бывает у людей бардак. А он-то беспокоится из-за своих пустяков. Подумаешь, приказы запаздывают…

А Барышев словно и не слышал. Щурился от ветра и продолжал гнуть свое.

– Десантников на аэродроме сейчас нет, и, когда подвезут, неизвестно. А мне уже надо ехать. Так что гони десять своих, от кого тебе меньше толку.

– Ты… офонарел? – вырвалось у Синицына. Конечно же, вырвались не совсем эти слова, а другие, покрепче, но смысл был такой. – Если тебе все равно кого набрать, отлови кого из местных и езжай. Не дам людей!

– Слушай, ты… – и десантник тоже подсыпал непечатных слов, – у меня сказано: за счет любых наличных подразделений. Твое и есть наличное. Не твоя забота, кто мне достанется. Твоих только-то и дел, что сдать и расписаться.

– Ты мне на мои дела не указывай.

– Смотри, рапорт подам, – рассвирепел десантник.

Синицын послал его в другой раз.

Колонна мотострелков тем временем, следуя полуотданной команде «Вольно!», наполовину разошлась. С обеих ее концов отделялись солдаты и выходили из строя. И только серединка, перед которой ругались два офицера, стояла на месте и пыталась их слушать сквозь ветер.