Следствие ведет Мальвина

Пролог

The Game Is Afoot – Eternal Eclipse

В эту могильную плиту можно смотреться как в зеркало. Девушка на черном граните – я. Прямой нос, губы со знакомой полуулыбкой. Взгляд, устремлённый вдаль. Густые волнистые волосы – серые линии гравировки на граните совсем не передают цвет. Тонкая длинная шея, на похоронах скрытая розовым шарфом, и красивые ключицы в полукруглом вырезе платья.

Хорошо помню день, когда было сделано фото – в Новый год пару лет назад. Веселый и шумный. Тогда ничего не предвещало беды, горя и смерти. Они всегда приходят неожиданно, одинаково неприятно удивляя и тех, кого забирают с собой, и тех, кого зачем-то оставляют страдать в одиночестве.

Видеть саму себя на памятнике, в окружении успевших выцвести траурных венков, должно быть странно, или даже жутко, но мои чувства иные. Я невозмутимо сажусь на корточки и, достав из черной каменной вазы подвявшие розы, ставлю свежие. Кладу в блюдце у плиты несколько прямоугольников миндального печенья. На кладбище тихо и пусто, только вороны вьются в небе, в ожидании моего ухода. Им не терпится поскорее начать пир, а я никак не могу заставить себя уйти.

На могильной плите моя фамилия, и моё отчество. Лишь имя написано с одной единственной ошибкой. Дата рождения тоже моя, а с указанной на памятнике даты смерти незаметно прошел почти год – я провела его в каком-то мутном анабиозе. И совсем ничего не изменилось, кроме меня самой.

Бело-розовые лепестки сыплются из разваливающихся бутонов на серую кладбищенскую плитку. Сжимаю стебли, позволяя шипам до крови колоть ладони. В этом году осень холоднее. Ветер уже носит между могил сухие опавшие листья. Играет с ними, сгребая их в горки и взрывая разноцветными фейерверками. Швыряет под ноги.

Поплотней запахнув ярко-розовую куртку-норфолк, я прощаюсь с девушкой на могильной плите и шагаю прочь.

Глава 1. Украденное дело

Ready for War – Liv Ash

В тихих омутах обычно водятся черти, а в тихих маленьких городках – кто-то гораздо хуже. С самого утра я листаю материал за материалом. Убийства, пьяная поножовщина, взятки, злоупотребления должностными полномочиями и даже похищения. В отделе, из которого я перевелась сюда три дня назад, всё было гораздо проще и понятней, а здесь – хаос, анархия и волокита. Темняк на темняке и темняком погоняет. Чем больше сшивов и папок я, пролистав, откладываю на край стола, тем больше не могу понять: чем здесь вообще занимаются следователи?

Один из них – Захар, как раз вваливается в кабинет с полной кружкой кофе:

– Малина, зайди к руководу! – сходу объявляет коллега.

Громко отпив содержимое кружки Скворцов с грохотом ставит её на соседний стол. Часть кофе выплёскивается на документы, но хозяин стола не обращает на это внимания, предпочитая разглядывать меня. А я морщусь и от шума, которым сосед по кабинету сопровождает каждое свое действие и от неприятного обращения:

– Не Малина, а Алина! – сквозь зубы поправляю я.

– Ну Малинина же. – Захар разводит руками словно у него нет выбора.

Поднимаясь из-за стола, я с ухмылочкой киваю:

– Что ж, тогда буду звать тебя «Скворчонком».

Знаю, что мужчины не любители таких преуменьшительных прозвищ и своим Скворчонком я наступила Захару на больной мозоль или даже на что похуже. Я ведь не первый год работаю в мужском коллективе и успела выработать систему манипуляций для любого случая. Кабинет покидаю, игнорируя возмущенное «почему тогда не Скворцом»? К руководу – так к руководу.

Шагая по узкому коридору, я размышляю о том, зачем могла понадобиться Крылову. На утреннем совещании руководитель отдела лишь вяло поинтересовался работой по материалам и, не дослушав мой отчет перешел к другим следователям. Сейчас вызывает лично. Неужели решил, наконец, поручить нормальное светлое дело?

– Тс-с-с! – шикает Светочка, когда я вхожу в приемную, потому что, объявив о своем присутствии я помешала бы ей подслушивать.

Секретарь удобно устроилась на одном из стульев у двери и даже ухо из пышного каре высвободила, чтобы ни слова не пропустить. Она одновременно прижимает палец к губам и машет рукой, приглашая присоединиться к развлечению. Судя по голосам, доносящимся из-за двери, Крылов не один. В его кабинете находится ещё один мужчина.

– Розовый, Федь! – смеётся собеседник Федора Михайловича. – Откуда она вообще у тебя взялась такая?

Чтобы его слышать, мне даже не надо, уподобившись Свете, заправлять за уши волосы. А ещё я хорошо понимаю о чём, вернее о ком, идёт речь. Хмурюсь. С коротким выдохом скрещиваю руки на груди, пока руководитель отдела с плохо скрываемой досадой отвечает:

– Из краевого управления прислали три дня назад. Понятия не имею зачем. Она по коррупции в основном работала, но тут у нас, сам знаешь, не до разграничений. Народу недобор. Есть кому дежурить – уже хорошо. Но выглядит она, конечно… Не знаю, как её такую на происшествия отправлять…

Светочка косится на меня и хихикает. Я тоже выдавливаю ухмылочку, хотя на самом деле этот скепсис бесит до зубовного скрежета. Еще больше раздражает то, что в этом отделе действительно никто не работает. Рыба ведь гниёт с головы. Пока Крылов в рабочее время сплетничает о подчиненных, секретарь вместо работы эти сплетни подслушивает, а мои коллеги литрами пьют кофе. Действительно, кто дела расследовать будет? Некому.

Решив, что услышала достаточно, я обхожу удивлённую этим маневром Свету и без стука вхожу в кабинет:

– Вызывали, Фёдор Михалыч? – дерзко вклиниваюсь я в разговор, заставив мужчин прерваться.

Обвожу взглядом просторный кабинет. Осень льёт ярко-желтые лучи в высокие окна. Два плюс два. Две кружки кофе на заваленном документами столе и два мужчины за ним. Седой и полноватый Крылов, надо признать, немного смутился. Понял, что я слышала его жалобы. Зато его сидящий вполоборота светловолосый собеседник, мало того, что без стеснения осматривает меня с ног до головы, так еще и хохочет:

– Так вот она какая… Мальвина! – Он неверяще качает головой, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не чертыхнуться.

Это же ещё хуже Малины. Крася волосы в бирюзово-голубой, я догадывалась, что не все смогут остаться равнодушными. Некоторые то и дело обсуждали меня за спиной, но так открыто и насмешливо – впервые. Вдоволь повеселившись, незнакомец оборачивается в мою сторону, вытягивает обтянутые форменными брюками длинные ноги и с улыбкой продолжает:

– Честное слово, я ожидал блондинку, но это превосходит самые смелые ожидания!

Что бы он ни имел ввиду под «это», я начинаю злиться. Крылову вот совсем не смешно. Он, правда, меня уже не первый день знает и возможно успел отсмеяться где-то в укромном месте, сделав это не напоказ.

– Странно, когда о подобной предвзятости к светлым волосам мне заявляет блондин, – хмыкаю я, сверля собеседника взглядом. Всегда считала лучшей защитой нападение, а с такими, как этот махровый сексист по-другому нельзя: – И вообще, в чём конкретно ко мне претензии?

Крылов тут же разводит руками:

– Претензий – никаких… – начинает он, но незнакомец с нажимом перебивает:

– А у меня не претензия, а просьба – больше не направлять поручения в мой отдел на розовых листах.

Он всё ещё улыбается и говорит со мной как с несмышлёным ребенком, хотя я и попыталась придать нашему разговору деловой тон. Невозмутимо интересуюсь:

– А чем именно вам не угодили розовые листы?

Вообще-то, я всегда так делаю – на цветных листах документы заметнее и из общей стопки такие возьмут первыми, соответственно – первыми исполнят. Очень хочется нахамить гостю Крылова, поставить на место, но после слов «мой отдел», я начинаю догадываться о том, кто он. Тот, ради кого я вообще сюда перевелась.

– Лично мне – ничем. – Собеседник вздыхает, пытаясь подобрать слова потактичнее. – Но вот мои ребята пытаются сбагрить их друг другу и отказываются выполнять.

Фраза «мои ребята» указывает на то, что я не ошиблась и мужчина в кресле – Константин Семёнов. Тот самый, чья слава давно вышла не только за пределы этого маленького городка, но и за пределы края. Тот, кто может раскрыть любое преступление. Тот, кто может расколоть любого. Тот, кто давно был бы начальником отдела полиции, если бы сам этого захотел. И как бы сильно мне ни хотелось сейчас с ним ругаться – нельзя.

– Что же ваши ребята впечатлительные такие? – поддеваю я. – Они ведь тяжкие и особо тяжкие преступления раскрывать должны. То-то их никто и не раскрывает…

– Алина Владимировна! – не выдерживает Крылов. – Будь добра соблюдать субординацию.

Не удивительно. Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку – Семенову фамильярничать можно, а мне – нет. Ни Крылов, ни Светочка, ни остальные следователи отдела понятия не имеют о том, какая я. Они судят по внешности и голубые волосы вкупе с розовыми листами поручений легко позволили им обмануться на мой счёт. Им – да, но неужели и ему тоже?

– Не надо, Федь, – произносит Семенов и сейчас смотрит на меня серьёзно и пронизывающе. Как-будто знает зачем я здесь. Но вряд ли даже начальник оперативников сумел бы догадаться так быстро. Он усмехается и легко капитулирует: – Я же первый начал.

Нет, он не понял и принял меня за милую девочку, как остальные, потому и уступил. Отвожу взгляд, скрывая разочарование. Игнорирую благородство Семенова и срываю злость на Крылове:

– Поскольку бумагу я приобретаю за свой счет, Федор Михалыч, я вправе сама её выбирать. – Вскинув подбородок, упираю ладонь в бедро. И добавляю уже для Константина: – А цвет поручений никаким нормативным актом не установлен. И я жду, что они будут исполнены вашим отделом без нарушения сроков.

Оппонент сначала удивленно вскидывает брови, потом хмурится. Недоволен тем, что милая девочка указывает ему, что делать. Но я буду указывать. Не только ему, но и всем остальным. Я заставлю их работать. Носом землю рыть заставлю, чтобы раскрыть дело, которое важно для меня. Семенов коротко отвечает:

– Ну ждите.

А по кривоватой ухмылке начальника оперативников я понимаю, что ждать придется долго и гораздо быстрее будет исполнить ту стопку поручений, что я вчера направила в его отдел самостоятельно, чем дождаться хоть одного рапорта в ответ. Вот не хотела же с ним ругаться, но кто знал, что Семенов одним только своим самодовольным видом будет настолько меня бесить. Поджав губы, интересуюсь у Крылова:

– Это всё?

– Иди, Алина, – отмахивается руковод так, словно уже жалеет, что вообще меня вызвал.

Холодно кивнув, покидаю кабинет, и за дверью какое-то время стоит тишина. Шоу закончилось. Светочка возвращается за рабочий стол, принимаясь нехотя что-то печатать. Я же иду к себе, но никак не могу сосредоточиться на материалах, думая вместо этого о Семенове. Он был первой частью моего плана. Раздумывая над тем, как к нему подобраться, я и представить не могла, что он сам свалится мне на голову. И всё же Константин оказался совсем не таким, каким я успела его вообразить – самоуверенным насмешливым шовинистом. Может, слава о нём – ложь? Мужчины склонны преувеличивать собственные заслуги.

Если бы все воспеваемые Семенову дифирамбы были правдой, не было бы в этом городе столько глухарей1. Рассчитывать на помощь такого, как он, изначально было плохой идей и от неё придется отказаться. Я сумею справиться сама. Хлопает дверь отдела, возвещая о том, что это начальник оперов, скорее всего, уехал восвояси, чтобы пить кофе и сплетничать где-нибудь еще. Я устала от бездействия. От чужого, и от своего.

– Захар, где хранятся ключи от архива? – интересуюсь я, мысленно заготовив несколько ложных, но очень правдоподобных объяснений для такого вопроса.

Скажу, что мне нужно поискать в старых делах информацию для одного из материалов, или, что Крылов попросил…

– В кухне шкафчик под раковиной, – беспечно бросает Скворцов, не отвлекаясь от переписки в телефоне. Причины, по которым мне нужно в архив, ему безразличны. – В нём ключи. С синим брелком – от камеры вещдоков, с зеленым – от архива.

Как всё просто оказывается. Дела из архива бери – не хочу. Вещдоки, очевидно, тоже. Говорю же, анархия. В моём старом отделе доступ в архив и вещдочку был только у руководителей и секретаря со строгой записью в специальном журнале. Здесь он тоже имеется – пылится на стуле у входа. Естественно, свою фамилию я туда не записываю и сразу же принимаюсь искать в архиве нужное дело.

Номер я знаю – смотрела в базе, да и в почтовых уведомлениях о том, что производство приостановлено он имелся. «Лицо, подлежащее привлечению в качестве обвиняемого не установлено» – так они написали. Но ведь его и не устанавливал никто, судя по всему. Здесь никому ни до чего нет дела. Стискиваю зубы в бессильной злости.

– Двадцать восемь семьдесят два, – раз за разом шепчу я последние цифры номера, успевшие за эти месяцы въесться в память. Когда нужная папка наконец обнаруживается на полке с десятком таких же, с трепетом беру её в руки.

А открыв, разочарованно качаю головой, потому что даже с первого взгляда понятно, что документов в деле слишком мало. Подозрительно мало. Но читать их здесь и сейчас – опасно. Неизвестно кто и зачем может сюда заявиться и застать меня за не относящимся к моим непосредственным обязанностям занятием.

«Ну вот, Ли. – раздаётся в голове тихий ироничный смешок. – Дожили. Не успели перевестись, а ты уже крадешь уголовное дело из архива».

– Краду, – киваю я и, подцепив ногтем край наклейки с номером и фамилией на корешке, безжалостно срываю её с папки. После того, как я удостоверилась в том, что это дело никто толком не расследовал, я уверена, что поступаю правильно: – Потому что если кто-то и сумеет докопаться до правды, то это я.

Я не записываю свой визит в журнале и, уж тем более, не указываю, что именно уношу с собой. Ухожу, крепко прижимая папку-скоросшиватель к груди. В том, что я не ошиблась, меня убеждает ощущение приятного ликования и тихого восторга.

Раньше я всегда поступала правильно и честно, но, как оказалось, это вовсе не гарантия того, что остальные станут поступать так же. Скорее, даже наоборот – именно с теми, кто четко следует правилам, жизнь обходится куда жестче, чем с остальными. Зато сейчас я чувствую, что моя судьба только в моих руках. И в этой чертовой папке.

– Алина, ты что в архиве была? – раздаётся за спиной и, мысленно отругав себя за беспечность, я оборачиваюсь.

Кирилл Серегин – еще один мой коллега. Если кто-то в отделе и работает, пожалуй, так это он. И сейчас он разглядывает папку в моих руках с подозрением.

– Была, – беззаботно киваю я. Вот и пригодились оправдания, которые я придумала для Захара: – Крылов попросил поискать информацию по одному из материалов.

В ответ Кирилл мычит что-то трудноразличимое, но потом просит:

– Оставь тогда ключ, мне тоже нужно.

Я киваю, облегченно выдохнув. Хорошо, что мой сосед по кабинету Скворцов, а не Серегин – он ведь куда внимательней и проницательней своего друга. Кирилл мог бы заметить, что материалы доследственных проверок, горой сваленные на столе, меня совершенно не интересуют. Мог бы понять для чего я сюда перевелась. Но не поймёт.

Вернувшись в кабинет, я незаметно убираю папку с делом в объемный шопер. Дома разберусь, чтобы не привлекать лишнего внимания. И хотя мысли о папке так и крутятся в голове, я всё же погружаюсь в работу. Вызываю людей для дачи объяснений, печатаю новые поручения в отдел розыска, составляю планы, запрашиваю документы и результаты исследований. За этим занятием день пролетает незаметно. Скворцов пару раз пытается отвлечь разговорами, но получая односложные и холодные ответы, сдаётся.

Я поднимаю голову от бумаг в седьмом часу, когда настойчивый звонок телефона легко разрывает и без того рассеянное к вечеру внимание. Отвечать не хочется. Но даже понимая, что вряд ли услышу что-то хорошее, я с усталым выдохом поднимаю трубку:

– Да, пап.

– Зачем ты так, Лин?

Скорее всего, о том, куда именно я сбежала, ему доложили еще в день моего отъезда. Еще два он дал нам обоим. Мне – чтобы одуматься, а себе – чтобы остыть, на случай если непокорная дочь не вернется. Я выхожу на балкон, чтобы лишить Захара возможности подслушивать:

– Так нужно, пап.

– Кому нужно?

– Мне. Тебе. Всем.

Он молчит какое-то время. Мои ответы короткие, но смысл их куда глубже того, что лежит на поверхности.

– Это надолго? С квартирой твоей что делать? И почему машину не забрала? – спрашивает папа, не став развивать тему.

Я смотрю на огни в окнах домов и фонари, горящие через один, на город, раскинувшийся внизу, и стараюсь его не ненавидеть. Он-то ни в чем не виноват. Но не получается.

– Не знаю. Без разницы. Предпочла поехать налегке.

Слова отрывистые, дробные, как стук часов. С тех пор, как я приехала сюда, постоянно мерещится, что они непрерывно тикают в голове. Сначала казалось – отсчитывают время моего бездействия, но сейчас я вдруг поняла, что это не так. Они отмеряют время до конца. Как-будто мне мало было голоса в голове. Стоило всё-таки обратиться к психиатру, как советовали. Наверное, папа тоже так думает, но вслух произносит совсем другое:

– Надеюсь, ты передумаешь, вернешься. И поговори с Олегом, пожалуйста, он сказал, что не может тебе дозвониться.

– Угу, – мрачно отзываюсь я, понимая, что не стану делать ничего из перечисленного.

– Мне жаль, если наш последний разговор обидел тебя, Лина, но ты же понимаешь, как я тобой дорожу?

Ещё как понимаю. Как можно не дорожить единственным человеком, на кого теперь можно скинуть ресторанно-гостиничный бизнес, раскинувший свою сеть по всему краю? Так фермер дорожит коровой, которой в скором времени предстоит отправиться на убой. Допускаю, что моя ценность не только в этом, но думать так мне сейчас удобнее.

«Не стоило с ним так, Ли, – строго звучит в мыслях. – Он не виноват, что всё сложилось так как сложилось».

Мой ответ еле различим, чтобы никто не услышал и не счел меня сумасшедшей:

– К сожалению, всё сложилось именно так. А в том, кто в этом виноват, скоро разберусь.

Глава 2. Сломанные куклы

The Path of Silence – Gabriel Saban, Philippe Briand, Anne-Sophie Versnaeyen

Кофе не помогает. Вчера я притащилась домой в десятом часу и наскоро поужинав, несколько раз пролистала краденное дело. Так и уснула прямо на нём, позволив краю стопки документов треугольником отпечататься на щеке. Утром солнечный луч из окна разбудил Шушу, а она своей вознёй в клетке разбудила меня.

– Видишь же, что я и так не высыпаюсь, – ворчу я на крысу, которой невдомёк, что, если бы не её променад по прутьям, я могла бы позволить себе поспать еще целых полчаса.

Ничуть не жалею, что, переезжая сюда, взяла её с собой. Эта небольшая квартирка в старой кирпичной пятиэтажке совсем не похожа на место, где я жила прежде, но с Шу я ощущаю в ней что-то привычное. Строго командую ей, указывая на папку с делом:

– И не вздумай это грызть.

Но она, кажется, и не планирует – просто принюхивается. Не найдя в бумагах ничего интересного, крыса устраивается рядом и принимается чистить мордочку. Продолжая листать дело за завтраком, я делаю неутешительный вывод: оно и правда расследовано из рук вон плохо. Осмотр места происшествия, написанный корявым почерком Захара, экспертиза, пара допросов, поручение оперативникам и рапорты-отписки.

Может тот, кого я ищу, дал взятку Крылову? Или Скворцову? С лентяя, тратящего рабочий день только на кофе и посещение курилки станется прикрывать убийц. Но прекращал дело почему-то не он, а Серегин. Пишу на розовом стикере слово «коррупция», обвожу в кружок и ставлю рядом знак вопроса. А чем иным объяснить то, что по делу нет ни свидетелей, ни орудия, ни следов? Должно же было быть хоть что-то?

Застываю на фототаблице. Хотя бы эксперт – некий Тихомиров В. С. постарался. Он изъял банки и сигаретные окурки рядом, оказавшиеся потом не относящимися к делу. Обзорная, узловая и детальная фотосьемки выполнены на совесть. Я перестаю жевать и долго смотрю на фотографии. Вчера я видела их полусонная при тусклом свете ночника, а сейчас свет яркий. И хотя в глазах темнеет, а сердце от увиденного забилось где-то у самого горла, можно рассмотреть каждую мелочь.

«Можно, – соглашается голос в голове. – Но нужно ли? Может хватит себя мучить?»

– Нужно, – я отвлекаюсь от разглядывания тела на асфальте, но оно всё равно остаётся перед глазами.

Неестественно вывернутые ноги, задравшееся платье, рука со смарт-часами, и тёмная полоса на шее. А ещё – волосы, ярким облаком рассыпавшиеся вокруг откинутой назад головы. Так выглядят куклы, забытые рассеянными девочками в песочнице, но на этих фото человек, который дышал, мечтал и любил до того момента, как его сердце внезапно перестало биться.

Откушенный бутерброд кажется безвкусным и встает поперек горла, не желая двигаться дальше. Приходится отпить кофе, после которого он камнем проваливается в желудок. Сердце, только что бившее по сонной артерии, тоже падает вниз и затихает. Перелистнув фототаблицу, я всматриваюсь в фамилии тех, кто участвовал в осмотре места происшествия, запоминая каждую.

Следователь Скворцов, эксперт-криминаст Тихомиров, судмедэксперт Конюхов, участковый Фрязин, опера Гвозденко и Кузнецов и… надо же – Семёнов, тот самый, на которого я так рассчитывала. Гениальнейший оперативник, не сумевший обнаружить на месте происшествия ничего, кроме трупа.

– Слухи о его профессионализме – ложь, – сообщаю я Шуше, запирая крысу в клетке. – Не удивлюсь, если этот самодовольный тип сам о себе их и распускает.

Перед уходом на работу нахожу среди листов на столе собственные заметки, где фамилия Семёнова написана большими буквами. Рядом с ней надписи о том, что у такого как он можно попросить помощи. Наслушавшись, про мастерство начальника отдела по тяжким, я рассчитывала найти его. Думала, что он мог бы поискать в деле какие-нибудь зацепки. Что-то, чего не нашли следователи комитета при расследовании и опера при первоначальном осмотре – самом важном из следственных действий. Зря я переживала, что обнаружить доказательства спустя год может быть сложно даже для такого как Константин. Всё оказалось куда проще. Семёнов сам был на том осмотре. Был. И ничего не нашел.

«Враньё, – пишу я поверх всех предыдущих пометок. – На такого нельзя положиться».

Не то чтобы я переживала, что могу об этом забыть. Просто во время письма задействуется сразу три вида памяти: двигательная, образная и логическая. Привычка писать такие записки себе самой осталась еще с институтских времен и иногда помогает в работе. Перед тем, как решиться на переезд я исписала целую пачку листов предположениями, планами и догадками. Впору делать из них мудборд.

С утра морозно. Прячу руки в карманы, а нос – в поднятый ворот куртки. Пока бреду по сонной улице на работу, успеваю несколько раз пожалеть о своём решении оставить машину. Я ведь с самого совершеннолетия за рулём и совсем отвыкла быть пешеходом. У меня ведь даже шапки нет, а скоро похолодает настолько, что её придётся носить. Хорошо хоть до отдела не больше остановки. Там уже кипит жизнь:

– Малинина, быстрей, совещание уже начинается! – подгоняет старший следователь Пашка Тетерин.

С ежедневником зажатым подмышкой, он уже направляется по коридору к кабинету Крылова. Захар бежит из курилки, в тщетной надежде успеть ухватить с собой кружку с кофе. Следователь по особо важным делам Осипов уже негромко обсуждает что-то с Федором Михайловичем, а Светочка в приёмной старательно красит губы, разглядывая своё отражение в маленьком круглом зеркальце.

– Привет, Алина, – здоровается Серегин, пропуская меня первой войти в кабинет руководителя.

Здесь гудят и ярко слепят лампы дневного света. Голоса коллег смешиваются в гул. Не успеваем мы рассесться на стульях для посетителей, как Крылов задаёт традиционный для каждого совещания вопрос:

– Что по перспективе?

Перспектива – самое страшное для следователей слово, означающее, что то или иное дело нужно кровь из носа сдать исключительно в этом месяце. Без этого пропадут статистические показатели отдела, а вместе с ними – премии. Поэтому не уложиться в нужный срок – кошмар любого из присутствующих, включая руковода.

– У меня экспертиза по сто одиннадцатой сорвалась, – признаётся Пашка.

– А у меня с делом Епифанцева адвокат знакомится, он недоволен квалификацией, скорее всего будет затягивать, – торопливо добавляет Серегин, в надежде, что кто-нибудь следующий точно так же его перебьёт и избавит от нагоняя.