Царица Смуты Мария Фёдоровна Нагая

Любопытно, что в Угличе сохранились устные сказания, отчасти объясняющие задержку похорон. По этой версии внезапная смерть царевича привела всех в смятение, и долго не могли найти подходящий по росту каменный гроб. Видимо, у местных каменотесов в запасе не было подходящего изделия, а доставка глыбы известняка потребовала бы неоправданных затрат времени (в Угличском районе известняк залегает очень глубоко – на глубине 200 метров и естественных выходов породы на поверхность нет). Очевидно, пришлось искать на моровом кладбище. Когда же гроб был найден, то он оказался без крышки. После долгих поисков были найдены две крышки, но одна оказалась слишком мала, другая – чрезмерно велика. Пытались переделать старые плиты, но они волшебным образом все не подходили, и это вызвало ещё большую задержку похорон, так как пришлось всё-таки изготовить новую.

Может показаться странным, что царская семья испытывала трудности в погребальном инвентаре, но средневековые реалии были весьма циничны. Обычно каменный гроб готовился заранее, если приближение смерти не вызвало сомнений. Обыкновенно же «ростовая мера» снималась с только что умершего, и гроб вытесывался или доставлялся из специальных запасов, разумеется, вместе с крышкой. После доделывалась только надпись, если родственники покойного считали нужным удостоить ею.

Другая ситуация в случае внезапной смерти: иногда гроб приходилось… воровать. «Источником» каменных гробов для экстренных случаев были моровые кладбища, которых в ту эпоху было немало, особенно в городских поселениях. Их «преимуществом» было то, что вымиравшие или переселённые семьи не могли следить за могилами, и, по прошествие нескольких десятков лет, такие захоронения нещадно опустошались. Но гробокопатели зачастую неаккуратно вскрывали «примазанные» известковым раствором крышки, и те часто ломались. Судя по сказанию, в тот раз тоже не повезло, и крышка от подходящего гроба лопнула. Ещё время было потрачено на поиски и раскопки других могил, из которых и доставили две недостающие плиты. Обе оказались непригодны. Маленькая крышка исчезла, а большая хранилась в Угличе до середины XIX века, когда, наконец, была обследована. Разоренная могила принадлежала рыбинскому торговцу, умершему в 1521 году, во время страшной эпидемии оспы 1521—22 гг., свирепствовавшей на гигантской территории от Пскова до Москвы. Кладбища эти было настолько обширны, что «снабжали» гробами Углич и его окрестности до конца 1600 годов. Проблема с ломающимися крышками тоже решалась нестандартно, если у заказчика не было денег или времени: сломанную плиту укладывали на дно могилы, на неё клали труп, а сам гроб – подтёсанный у краев, чтобы не раздавить локти умершего – надевали сверху вверх ногами.

Конечно, поставить гроб царевича вверх ногами из-за разбитой надгробной плиты никто не осмелился бы, но к доставке «домовины» с морового кладбища современники относились спокойно и без брезгливости – средневековый человек в повседневности был исключительно прагматичен.

Каменный гроб, использованный вторично, с морового (оспенного) кладбища Углича 1521 года. Памятная надпись сделана на дне гроба. Музей «Веры и Труда», с. Учма, Мышкинский район, Ярославская область. Фото автора.

Церемониал царских похорон XVI века достаточно сложен: учитывалось не только семейное положение и возраст, но и взаимоотношения внутри правящей семьи. Похоронный обряд мог подчеркивать величие и достоинство покойника, а подчас мог демонстрировать даже пренебрежение и оскорбительное отношение к умершему.

Был ли похоронен царевич Дмитрий «по царскому чину»? Определенно нет. Вспомним похороны его старшего брата царевича Ивана Ивановича, так же умершего не в Москве, а в Александровской слободе. Тело покойного, после совершения необходимых обрядов, было в деревянном гробе-колоде отправлено со специальным похоронным поездом (кортежем) в Москву, в царскую усыпальницу – Архангельский собор. Иван Грозный шёл вместе с похоронной процессией до Москвы пешком, сопровождая сына. Умершего же царевича Дмитрия даже не готовят к перевозке в Москву – напротив, старший брат царь Федор, страшно переживавший его смерть, поехал сам на похороны в Углич. Добравшись до Сергиева Посада, царский поезд срочно повернул вспять – пришли известия о начале большого посадского бунта в Белом городе. Годунов уговорил Фёдора вернуться, так как ехать прямиком в гнездо антиправительственного заговора было очень неразумно. Царь много плакал, но согласился. Похороны прошли без родни по отцу, что еще раз подчеркивало двусмысленность положения царевича Дмитрия. Как удельный князь он был удостоен только захоронения в усыпальнице углических князей – Спасо-Преображенском соборе.

Углический летописец, велеречиво описывавший въезд в город царицыного поезда и встречу угличанами своего удельного князя в мае 1584 года, исключительно скупо отозвался о похоронном обряде «по царскому чину» в мае 1591 года не случайно – похороны были очень скромными, если не сказать тайными. Пискарёвский летописец даже утверждает, что по приказу царя Фёдора Ивановича его брат был погребён в грязной, запачканной кровью одежде, в которой и умер[88 - Там же.]. Это само по себе абсолютный нонсенс, невозможный в обряде похорон члена царской семьи. Царские погребальные шествия, поражавшие иностранцев своим богатством и размахом, были действительно гигантскими театрализованными действами: сотни плакальщиков, вынос тела на санях, прощание в церкви, целование икон и т. д. – эпохальные и многолюдные исторические события.

Обратимся снова к погребению среднего брата царевича – царя Фёдора Ивановича в 1598 году, чтобы выяснить, какова была организация обряда «по царскому чину». Царь умер в девятом часу ночи 6 января, оповещать население стали 7 января, как только чуть рассвело: «и егда убо светающе дню, изыде слух царьского преставления по всему царьствующему граду, бысть же непрестанный вопль и стенания велие и воздыхание в людех…[89 - Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко, СПб, Наука, 2006, Т. 14: Конец XVI – начало XVII века, Повесть о житии царя Федора Ивановича, стр.40—41]». Похоронный обряд был гигантским коллективным, почти театральным, актом лояльности и личной преданности покойному государю – «…всюду воплеве и рыдания, всюду персем биение и сетование неумолчно, и ни един дом обретеся, идеже не бе плачющих[90 - Там же.]». Затем следовало официальное объявление о смерти государя в соборах и церквях – средневековых СМИ – «Тогда же убо святейший патриарх повеле благовестити Пречистые Богородицы соборные церкви всенароднаго ради собрания, яко да известно будет всем царьское успение»[91 - Там же.]. В результате Москву наводнили толпы людей, «вси со тщанием вскоре снидошася во граде, иереи и дьякони, и иноки и инокини, мужа и жены, даже и до сущих младенец, с воплемь многим плачющеся неутешно»[92 - Там же.]. Народ шел проводить своего правителя в последний путь, хотя над Фёдором Ивановичем при жизни потешались и мало уважали.

«Во дворце в это время «царьское тело, опрятовше, вложиша во гроб» – в домашних покоях покойника подготовили к торжественному выносу, который осуществляло высшее духовенство: «И егда же приспе время, тогда святейший патриарх и весь освященный собор, приемше честные и животворящие кресты, идоша по тело благочестиваго царя и, взем честныя мощи, понесоша от царьских его полат со псалми и песнми и кандилы благовонными[93 - Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко, СПб, Наука, 2006, Т. 14: Конец XVI – начало XVII века, Повесть о житии царя Федора Ивановича, стр.40—41.]…». На Соборной площади к процессии присоединялись миряне: «Боляре же и весь царьский синклит и всенародное множество, ови убо предидуще, ови же последствующе, друг друга утесняюще…» Наступал момент «плача великого»: «…и вси велегласно кричаще и слезами землю поливающе: «О великий государь нашь царь и великий князь Федор Иванович всеа Русии, похвала и красота руская! Камо отходиши, солнце светозарное, нас же, раб своих, сирых оставляеши? И свой царьский скифетр и превеликий престол самодержавного твоего царьствия по себе кому вручаеши?» И ина многа глаголюще, плачющеся неутешно[94 - Там же.]».

Царь Фёдор Иванович (11.05.1557—07.01.1598). Реконструкция М. Герасимова[95 - https://www.acadlib.ru/3d/th/t20.jpg]

Так как похороны Фёдора Ивановича были задержаны из-за болезни царицы Ирины Фёдоровны, то службы-«псаломское песнословие» над телом совершались до воскресенья 8 января без перерыва – денно и нощно. В воскресенье обряд был продолжен с прерванного суточной паузой «плача великого»: «Назаутрия жь, в день неделный, абие приходит патриарх и весь освященный собор в церковь архистратиха Михаила. По сем же и благочестивую царицу тамо приносят, занеже от великого скорбнаго сетования и непрестанного плача и самой быти ей исполусмертной. Таже боляре и всенародное множество на погребение благочестиваго царя собираются и глаголы жалостныя испущают и паки воплемъ многим воздух исполняют и слезы яко реки изливают[96 - Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко, СПб, Наука, 2006, Т. 14: Конец XVI – начало XVII века, Повесть о житии царя Федора Ивановича, стр.40—41.]».

При полном стечении народа началось само погребение: «Когда принесли благородное тело благочестивого царя в соборную церковь архангела Михаила, патриарх и весь освященный собор, отслужив надгробный молебен, поставили гроб с телом благочестивого царя в церкви архангела Михаила – в 7-й день января, в субботу. Весь этот день и всю ночь над телом благочестивого царя и великого князя всея Руси Федора Ивановича непрестанно читали Псалтирь. Назавтра же, в воскресенье, патриарх и весь освященный собор рано приходят в церковь архангела Михаила. Потом туда приносят и благочестивую царицу: от великой скорби, стенаний и непрестанных слез она и сама была полумертвой. Бояре и толпы простого народа также собираются на погребение благочестивого царя, издавая жалобные возгласы, наполняя воздух воплями, проливая реками слезы. К тому времени в церкви архангела Михаила уже выкопали могилу, – в приделе преподобного отца Иоанна Лествичника, там, где могилы государева отца, благоверного и христолюбивого царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича, и государева брата, царевича и князя всея Руси Ивана Ивановича.

Патриарх же и весь освященный собор облекшися во вся священная одежда и наченше погребалное божественное пение. Бе же тогда поистинне видети позор умилен и зело жалости достоин: вси убо архиереи и сановницы и весь освященный собор неумолчно плачющи и с велицем захлипанием непрестанно рыдающе, яко нижё божественного пения от слез по достоинству изправити могуще. Благочестивая же царица от великия печали и сама близ смерти пребывающе, изрядный же правитель прежереченный Борис Фёдорович сугубу печаль в сердце своемь имущи, ово о отшествии к Богу благочестиваго царя сетуя, ово же и о безмерной скорби благородныя сестры своея благоверныя царицы рыдая, ово же и земнаго правителства тишину и мир со опасением устрояя. Боляре же и всенародное множество вси о преставлении царьском неутешно плачющеся, не яко убо царя ко гробу провожающе, но яко чадолюбиваго отца с нужею разлучающеся; и погребше честно царьское тело со псалмы и пенми и песнми духовными, и плакастася намнозе[97 - Там же.]…» Похоронили царя Фёдора Ивановича в земляной могиле рядом с отцом и братом.

Царица Ирина Фёдоровна Годунова (1557? – 29.10.1603) – жена царя Фёдора Ивановича (11.05.1557—07.01.1598). Реконструкция С. Никитина.[98 - https://images.uznayvse.ru/1600x1200/p/images/content/2022/6/tsarina-irina-godunova-reconstruction-of-appearance_90.jpg]

После окончания похорон патриарх молился на Соборной площади со ступеней Архангельского собора о преставившемся царе и о его осиротевшем народе вместе с заполнившей Кремль толпой: «Патриарх же и весь освященный собор, облекшись в священные ризы, начали погребальную службу. Тогда воистину можно было видеть умилительное зрелище, достойное сострадания: все архиереи и священники, весь освященный собор неумолчно и непрестанно плакали и рыдали со стенаниями, так что от слез и богослужение не могли вести должным образом. Благочестивая же царица от великой печали и сама была при смерти, а сердце искусного правителя упомянутого Бориса Федоровича снедаемо было сугубой печалью: он и сетовал об отшествии к Богу благочестивого царя, и рыдал о безмерной скорби благородной сестры своей, благоверной царицы, и опасался, что в управлении страной трудно будет сохранить покой и мир. Бояре же и простой народ безутешно оплакивали царскую кончину, как бы не царя провожая в могилу, а насильно разлучаясь с чадолюбивым отцом; и похоронили, как подобает, царское тело, с пением псалмов, молитв и духовных гимнов, и плакали долго, как плакал целомудренный Иосиф с братьями своими по Израилю, отцу их.

По сем же патриарх и всенародное множество христоименитого звания, руце на небо воздевше с воплем многим и со слезами к Богу молящуся, сице глаголюще: «О Владыко Человеколюбче Господи Исусе Христе, сыне Бога живаго, что ради лишил еси нас такова благочестиваго царя, и праведна и свята? Почто убо нас, незлобивый Владыко, оставил еси сиры и смиренны? На кого убо ныне упование возложим? Кто ли ныне толикий народ в мире упасет? Зриши ли, Владыко Человеколюбче, яко бехом днесь во мнозе скорби сетования нашего? Отъял еси от нас царя, но не отъими от нас милости своея и призри, Господи, на град и люди сия, яко пусти бехом, яко осиротехом и бехомъ, яко овца, не имуща пастыря; да не отрынеши ны, Владыко, от твоего человеколюбия. Сокрушил еси – исцели, росточил еси – паки собери, наказав – паки милуй![99 - Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; Под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, Н. В. Понырко, СПб, Наука, 2006, Т. 14: Конец XVI – начало XVII века, Повесть о житии царя Федора Ивановича, стр.40—41.]»

В завершение обряда похорон царица-вдова в память мужа распорядилась «Потом же патриарх и все христоименитые люди, воздев руки к небесам и вознося Богу молитвы с плачем и со слезами, так возглашали: «О Владыка Человеколюбец, Господи Исусе Христе, сын Бога живого, чего ради лишил ты нас такого благочестивого царя, праведного и святого? Зачем, незлобивый Владыка, оставил ты нас сирыми и сокрушенными? На кого нам теперь возложить упования? Кто сумеет теперь мирно управлять таким многочисленным народом? Видел ли ты, Владыка Человеколюбец, сегодняшнюю нашу глубокую скорбь и сетование? Ты отнял от нас царя, но не отними от нас своей милости, окажи покровительство, Господи, городу и жителям его, ибо мы разорены и осиротели, мы словно овцы, не имеющие пастыря; не отними от нас, Господи, твоего человеколюбия. Ты сокрушил – исцели, ты рассыпал – снова собери, наказав – снова помилуй!»

патриарху и всему освященному собору давати милостыню доволну. Такоже и нищих безчисленно множество собрав, насытив доволна и милостыню пространну подав. Вся же темница и узилища тогда отверзе и сущих в них повинных смерти всех на живот свобожая и в скудости потребных имъ всячески помогая[100 - Там же.]». Это было своеобразное поминание души царя всеобщим помилованием заключенных и раздачей милостыни.

Миниатюра Лицевого свода. XVI век. Похороны царицы Анастасии Захарьиной-Юрьевой.[101 - https://avatars.mds.yandex.net/i?id=8f66bac2a09d0f7e48d6f8908943f0c456e196d5-8961610-images-thumbs&n=13]

Ничего подобного в русских летописных сводах по поводу похорон царевича Дмитрия найти невозможно. Событие упоминается очень коротко и как-то вскользь. О пышных царских похоронах не упоминается вовсе – даже иностранные источники констатируют факт, что обряд прошел «безо всяких торжеств»[102 - Московская трагедия или рассказ о жизни и смерти Дмитрия, Спб, 1901, стр.16], относя этот казус на счет гипотезы о подложном ребёнке. Как провожали в последний путь царевича Дмитрия могут дать некоторое представление его жития, включённые в Четьи-Минеи. Самостоятельная литература о жизни младшего сына Ивана Грозного появилась только в 1606 – 1607 году. Естественно, что это событие было связано с его канонизацией, и появление нового святого требовало определённого закрепления свежего мифа в письменном виде. Эту работу взял на себя митрополит Филарет. Под его редакторским руководством было написано и даже проиллюстрировано житие царевича. Любопытная особенность миниатюр жития состоит в том, что они зачастую диаметрально противоречат тексту и делают понятнее некоторые темные места в повествовании о гибели Дмитрия.

На миниатюре из жития похороны царевича Дмитрия выглядят весьма аскетично: отсутствуют обязательные для царских обрядов толпы наёмных плакальщиков, сопровождающие покойного по пути в церковь, к прощанию с телом допущены только близкие родственники – мы видим их слева от одра Дмитрия – это царица Мария и её братья, а также члены следственной комиссии (они расположены справа) во главе с митрополитом Геласием. Ни приближённых бояр, ни служивых дворян, ни дворцовой челяди – нет даже намёка на шествие по городу с «плачем великим», изображённый углический кремль безлюден, и, видимо, просто «затворён». Умерший положен на одре, что больше соответствовало бы лицу духовному или даже простолюдину, но, поскольку житие писалось собственноручно Филаретом и иллюстрировалось после канонизации царевича, то такое изображение вещей объяснимо.

Совершенно парадоксально изображение лиц духовных – митрополита Крутицкого Геласия и, очевидно, настоятеля собора – справа от одра. Традиционно на миниатюрах похоронного обряда царской семьи рисовали каждение во время панихиды. Очевидно, что у тела царевича каждения не было, и только один из священников – митрополит Геласий (изображённый более высокой фигурой) читает молитву с поднятыми руками. Второй священник – возможно духовник царевича «Спаской соборной священник»[103 - Собрание государственных грамот и договоров, хранящихся в Государственной коллегии иностранных дел, Ч. II, М, 1819, стр. 106] поп Степан[104 - Писцовая книга г. Углича XVII в., Труды Ярославской губернской ученой архивной комиссии, выпуск второй, М., 1892, стр. 51] – не повторяет жест митрополита. Все остальные присутствующие не имеют такой молитвенной позы, следовательно, участия в ней не принимают. Такое необычное «небрежение» обрядом могло диктоваться только очень серьезными причинами: одной из них могло быть убеждение, что царевич – самоубийца. Такой «статус» – проблема в православном миропонимании, так как никаких обрядов и никаких похорон, тем более по «царскому чину», быть просто не могло. Фактически, царевича невозможно было положить даже рядом с церковью. Единственным выходом в такой ситуации могли стать скрытые от чужих глаз похороны и скрытое захоронение, которое невозможно было бы легко найти.

Погребение «в печюре церковныя стены» -аркасолии также не являлось обычным для царской семьи. Никто из ближайших кровных родственников Дмитрия по отцу в нескольких поколениях не был похоронен таким образом. Но такой обряд был распространен в северо-западной Руси, где традиционно удельных князей хоронили в высоких церковных подклетах, которые в старом угличском соборе были, к тому же, двухэтажными. Аркасолий представлял собой нишу с закруглённым верхом в стене собора, обычный размер которой был примерно 2 х 0,6 м. Захоронение могло быть открытым – не замурованным в стене, полузакрытым – заложенным до половины высоты ниши или закрытым – полностью заложенным специальной стенкой снаружи и иногда залитым раствором.

Первым угличским князем, похороненным таким способом был, очевидно, Роман Владимирович, умерший 3 февраля 1285 года. В 1487 году его мощи были найдены во время перестройки собора «на основании соборныя великия каменныя Преображения Господня церкви в лето 6995 месяца октября в 1 день». Аркасолий Романа Владимировича был закрытым, так как летопись относит находку захоронения к случайностям, т.е. наличие могилы в стенке фундамента было на момент перестройки совершенно не очевидно. Останки были перемещены в каменный саркофаг и поставлены в новом соборе, из-за чего сильно пострадали в пожаре во время польского нашествия. Примечательно, что в связи с постройкой нового храма летопись не упоминает о находках захоронений других угличских князей, находившихся в подклетах старого собора. Видимо, они также были похоронены в закрытых нишах, и просто их могилы не были повреждены и таким образом найдены во время нового строительства. Любопытно, что и в процессе переноса и перестройки Преображенского собора уже в петровские времена не было ни одного упоминания о найденных древних захоронениях, хотя угличский княжеский некрополь даже к моменту гибели царевича Дмитрия уже существовал более 300 лет.

Обряд подготовки тела ребёнка к захоронению в великокняжеских семьях специально не исследовался, но известно, что покойного обмывали водой близкие родственники и обряжали в соответствующие социальному статусу одежды. Детей старались одеть ярко и богато. Особенно ценилась красная или белая погребальная обувь, шитая из одного куска кожи без подметок. Саван обычно изготавливался из итальянской камки и закрывал всего покойника целиком, так, чтобы никакая часть тела не была видна. Часто умершего перевязывали специальными жгутами или веревками. Украшений и ювелирных изделий в XVI веке на покойниках не много, и даже могло не быть нательных крестиков (они появятся в захоронениях на 100 лет позже). Каких-либо игрушек или предметов обихода в гроб не клали. Царский некрополь Архангельского собора дает почти аскетическую картину погребального инвентаря – из всех мужских захоронений братьев и отца царевича Дмитрия извлекли только специальные сосуды. Их применяли после отпевания в церкви, когда тело крестообразно поливали елеем, а остатки масла в этих сосудах помещали в гроб покойного. Но для детских захоронений этот обряд был необязательным.

Похороны царевича в Угличе. Миниатюра из Жития страстотерпца царевича Димитрия из собрания П. М. Третьякова[105 - http://pereformat.ru/2012/05/zhitie-dimitriya/]

Особым обрядом похорон был «плач великий». Для демонстрации народного горя нанимались специальные люди – обычно этим промыслом занимались целыми деревнями – в обязанность которых входило кричать, рыдать, рвать на себе одежду, царапать себе лицо и тело до крови. В современном представлении эта «должность» вполне женская, но в средневековом городе наемными плакальщиками были в такой же степени и мужчины (эта традиция продержалась до конца XIX века и исчезла только с революцией). Работа считалась очень выгодной, и допускались к ней люди почти состоятельные – только те, кто имел свою обувь. Перед похоронами плакальщиков раздевали и выдавали им чистую черную или синюю одежду, а снятые пожитки везли на кладбище, где по окончании работы они сдавали «костюмы» и забирали обратно собственные вещи. Но обувь традиционно должна была быть своя. Количество нанятых зависело от знатности покойника, и на княжеских похоронах их могли быть десятки.

Умершего из царской семьи выносили из дома и несли до церкви в санях или специальных деревянных колодах (гробах, вытесанных из целикового ствола дерева), люд попроще – в деревянном сколоченном гробе или на одре (плоском прямоугольном щите из досок) под «плач великий». После отпевания в церкви, мертвому давали в руку бумагу с заупокойной молитвой и везли на кладбище «с жалостными слезами» – также в санях или деревянном гробе, там перекладывали в отдельностоящий каменный саркофаг или хоронили в подготовленном аркасолии в церковной стене, где замуровывали кирпичной кладкой и тогда саркофаг не требовался.

23 мая 1591 года царевич Дмитрий был похоронен в подклете Спасо-Преображенского собора. Летописец утверждает, что он сразу же был положен в аркасолии с южной стороны – самом почетном месте, но некоторые факты вызывают сомнения в том, что все происходило именно так.

На фотографии ниже – надгробный покров царевича, который был вышит и прислан в Углич из Николо-Выксинского монастыря его матерью к годовщине его смерти. Он должен был возлагаться на саркофаг или раку умершего во время ежегодных поминовений. Следовательно, каменный саркофаг не был замурован в стену подклета еще в 1592 году и стоял среди других княжеских захоронений открыто, и покров мог использоваться, как полагается – в качестве надгробного покрывала в дни памяти. Останки, вынув из каменного гроба, упрятали «в печюру» позже, видимо, по приказу царя Бориса Годунова или при Лжедмитрии I, желая спасти от уничтожения. Скорее всего, это произошло в 1605 году во время острого конфликта Отрепьева – «царя Дмитрия Ивановича» с Марией Фёдоровной из-за перезахоронения в Угличе подложного «поповского сына» на обычном кладбище. Именно она инструктировала комиссию митрополита Филарета о тайном месте захоронения настоящего царевича в «печюре», которое быстро нашли в отличие от нетленного «некрадомого сокровища», захороненного в другом месте. Характерно, что и в «Тетради Филарета» не говорится о разборке каменных стен или фундаментов Преображенского собора во время поисков, митрополит и его сподвижники выкопали гроб из земли, хотя никаких земляных могил в подклете не было обнаружено даже современными археологами.

Царица по преданию вышивала покров собственноручно и, следует полагать, стремилась к воссозданию правдивого облика своего ребёнка. Если внимательно приглядеться к изображению умершего, то становятся очевидными позднейшие легендарные «напластования»: знаменитое «старое ожерельицо» на шее царевича не вышито изначально, а просто прикреплено поверху к ткани. Это означает, что в 1592 году про историю с коварными убийцами и ожерельицем никто, в том числе и мать Дмитрия, ещё не был наслышан. В правую руку покойного царевича вложен свиток с молитвой, а левая осталась пуста – никаких орешков, ножей или платочков в ней нет. Вообще, трудно себе представить, чтобы в подлинное захоронение члена царской семьи посмели положить какую-либо еду или запачканные кровью вещи.

Тело изначально поместили в каменный гроб – если легенда права, то сам гроб был старый, а надгробная плита вытесана заново. Через несколько лет останки царевича, по всей видимости, тайно спрятали «в печуре» или в каком-то ином месте, «предав земле» – в закрытых аркасолиях обыкновенно хоронили без каких-либо гробов. На пол насыпали некоторое количество земли или строительного мусора, на него клали тело умершего и засыпали сверху землёй или глиной. Ниша была полностью замурована и, видимо, не расписана снаружи, как обычно полагалось, что делало захоронение достаточно незаметным.

Единственным указанием на место могилы тогда мог бы быть надгробный иконостас, в который входили как минимум три иконы – мерная, домашняя молельная и посмертная. Предположительно первый надгробный иконостас царевича включал в себя икону Троицы, так как угличская писцовая книга 1678 года зафиксировала её наличие в Преображенском соборе рядом с образом царевича Дмитрия «в молении» – очевидно, это имелась ввиду посмертная икона: «Да в церкви у правого столба образ живоначальныя Троицы, в молении благоверный царевич князь Димитрий с принесением в киоте»[106 - Писцовая книга г. Углича XVII в., Труды Ярославской губернской ученой архивной комиссии, выпуск второй, М., 1892, стр. 36]. Обе иконы имели непосредственное отношение к месту захоронения, так как были расположены именно в той стороне собора, где в тайной «печюре» находилось погребение. Троица могла быть домашней молельной иконой царевича, которая оставалась в Угличе или была возвращена вместе с ракой из Москвы с места перезахоронения, где осталась мерная икона. Из трёх указанных икон две сохранились до наших дней, конечно, в надгробном иконостасе их могло быть больше, но восстановить их реальное количество и содержание сейчас не представляется возможным.

Меньше чем через год – в марте 1592 года – по Угличу прошла вторая волна кровавой трагедии, освященной именем царевича Дмитрия. Город был залит кровью казнённых и опустошён. Уцелевшие в репрессиях ушли в Сибирь на вечное поселение[107 - Угличан, которых отправили в Пелым, часто ошибочно называют основоположниками этого городка, что не соответствует действительности. Первое упоминание о Пелыме, как месте ссылки за ведовство, относится к 1571 году (см. Акты исторические, собранные и изданные Археографической комиссиею, т.I, 1334—1598, СПб,1841, стр.341), угличане же только отстроили городские укрепления в 1590-х гг.]. Углич заселили новыми, пришлыми людьми, и свидетелей событий 15 мая 1591 года в городе уже почти не осталось. Про царевича Дмитрия постепенно забыли. Видимо, надгробный иконостас не посмели разместить прямо над могилой и из подклета вынесли иконы просто в церковь. Из-за этого угличане забыли даже место захоронения злополучного последнего сына Ивана Грозного.

«Блаженный отрок»

Забвение было искусственным и потому почти полным. Современники Угличского дела были весьма немногословны и не любопытны по понятным причинам. А участники свершившейся драмы были не заинтересованы в реанимации прежних, опасных для жизни, воспоминаний. Через небольшой промежуток времени оказалось, что только Мария Нагая, т.е. инокиня Марфа, и ее братья могут что-то сказать о внешности царевича. Как же он выглядел?

Первые официальные иконописные изображения Дмитрия (см. посмертную икону с Дмитрием Солунским) были сделаны вскоре после его смерти, положив начало определённой традиции его изображения, которая продержалась почти без изменений до канонизации в 1605 году.

Разумеется, первые изображения делались под наблюдением, если не самостоятельно Марией Нагой, имевшей прекрасный художественный вкус, собственный авторский стиль и весьма искушенной в золотошвейном искусстве. Её мастерской, созданной в Горицком монастыре, принадлежал надгробный покров 1592 г., сделанный в ссылке к годовщине гибели сына и сохранившийся лишь на фотографии 1900 года знаменитого Прокудина-Горского. Фактически – это первый портрет самого царевича. Высокое качество фотографии позволяет изучить его в деталях при большом увеличении, но сам покров более исследованиям недоступен. Артефакт исчез из музея Углича в 20-х годах, когда коллекции распродавались за рубеж, с целью получения средств на мировую пролетарскую революцию.

Известно, что Марию Нагую неоднократно расспрашивали о внешности её покойного сына и также известно, что она представляла убедительные доказательства того, что люди, выдававшие себя за царевича, таковыми не являлись. Что же это были за уникальные особенности внешности у ребёнка, которые могли позволить идентифицировать его – уже взрослого – через десятилетия? Достаточно посмотреть собственные фотографии в 1—2 классе школы и почти каждый убедится, что сходство со взрослым 20-30-летним человеком у такого маленького ребенка весьма приблизительное, особенно у мужчин. В такой ситуации точно опознать можно только по резко индивидуальным чертам лица, которые не меняются с возрастом. И царевич такими особенностями внешности обладал.

Углич. Надгробный покров, изготовленный мастерской Марии Нагой к годовщине смерти царевича. 1592 г. Утрачен в 1920-х гг. Фото Прокудина-Горского 1900 г.[108 - http://www.prokudin-gorskiy.ru/library/pg/loc/2359b.jpg]

Из сохранившихся артефактов можно указать на два: посмертную икону царевича и крышку раки[109 - Фрагмент изображения https://mir-angelica.ru/wp-content/uploads/0_17c7f6_6ebfd0d8_xxl.jpg] 1630-х гг., – которые должны иметь некое портретное сходство с оригиналом и на которых лицо Дмитрия можно детально рассмотреть. Безусловно, рисунок иконы вполне схематичен, наполнен символами и не гарантировал сохранение реального облика человека, но, в то же время, даже в рамках довольно жёсткой ритуальной схемы индивидуальные черты царевича средневековый художник сумел передать.

Вернемся к портретным изображениям, обработанным компьютером: они оба – на иконе и рельеф раки – не противоречат портрету на покрове и представляют мальчика круглолицым с очень пухлыми щеками, полукруглыми бровями. У него вьющиеся волосы, низко посаженные уши, острый и, в то же время, «проваленный» назад подбородок и слегка отвисшая нижняя губа. Но специфическим лицо ребенка делают заметно выдающиеся вперед из орбит глаза, которые изобразили все без исключения художники-иконописцы и скульптор раки.

Очень выпуклые, широко открытые глаза на иконах всегда подчеркивались особыми складками снизу и сверху. Ранние иконы XVI – XVII вв., написанные под контролем его матери, всегда рисуют Дмитрия темноглазым, темноволосым и смуглолицым. Это позволяет предположить о наличии у него тяжелого аутоимунного заболевания – диффузного токсического зоба или базедовой

Царевич Димитрий Иоаннович. Царский титулярник 1672 г.[110 - https://lib.geraldika.ru/images/0/ttl/ada/28.jpg]

болезни. Именно это заболевание вызывает увеличение глаз (экзофтальм) и общую отечность органов зрения. При токсическом зобе глаза широко раскрываются, становятся выпуклыми из-за постоянного отека окружающих тканей. В дополнение к этому тяжелая эпилепсия могла придать им свинцово-серый блеск. Как в последствии станет очевидно – заболевание было наследственным по линии матери: ранние иконы показывают цвет лица Дмитрия как очень темный – это может быть следствием именно продолжительного течения базедовой болезни, делающей кожу смуглой. Именно таким его описал со слов очевидцев аугсбургский торговец Георг Паэрле: «голландский аптекарь Аренд Клаузенд, бывший 40 лет при царских аптеках, свидетельствовал, что он видал истинного Дмитрия ещё младенцем, что младенец был так же смугл, как и мать его, Мария Фёдоровна… То же самое говорила благородная Лифляндка фон-Тизенгаузен, которая безотлучно находилась при царице-матери, видела Дмитрия мёртвым в Угличе и присутствовала на его погребении»[111 - Устрялов Н. Г., Сказания современников о Дмитрии Самозванце, изд. 3-е, СПб, 1859, Т.I, стр.387]

Мальчик, скорее всего, несколько отставал в росте, был худощав, активен, подвижен и очень быстро утомлялся из-за одышки и сердцебиения. Базедова болезнь также могла вызывать беспричинную раздражительность, дрожание рук, расстройства сна и серьезные проблемы с пищеварением. Ему нельзя было испытывать стресс – психическое напряжение, физическое переутомление и даже просто солнечная и жаркая погода были категорически противопоказаны. Помимо этого у Дмитрия была врожденная эпилепсия…

Но царевич не страдал умственной отсталостью и был отдан «в учение книжное» в положенный срок, и делал большие успехи – «и в шестое лето начат от рождения своего русскую грамоту, еяже изучив такоже во едино лето. Потом же начинает грамматику, ейже и внимаше, и толико спешно учашася, убо яко и дивитися и учителем его, и якоже не бысть такова ученика николиже убо, глаголаша о нем»[112 - Царе-Углический летописец, издание Угличского родословно-краеведческого общества им Ф.Х.Кисселя, 2013, стр. 95.]. Чем же так восхищались учителя? С современной точки зрения учить азбуку целый год – это весьма сомнительный успех, но в данном случае вопрос был не в неспособном ученике, а в архаичном византийском методе преподавания.

Обучение грамоте было действительно византийским в прямом смысле этого слова. В Россию метод попал из Греции и Болгарии, где несколько столетий отшлифовывался на славянской грамматике. Специальной литературы для детей не было, и обычно обучение шло по Псалтыри и Часослову, где на этот случай был предусмотрен раздел с азбукой. Оно было исключительно трудоемким и сложным, но Дмитрию, можно сказать, повезло, так как после Стоглавого собора 1551 года образование было поставлено на более-менее серьезную основу, появились первые регулярные училища и, соответственно, первая учебная литература для начального обучения детей. Судя по летописному описанию «книжного учения» царевича, оно проходило по самой передовой образовательной литературе того времени – букварю. Первый букварь был выпущен Иваном Федоровым в 1574 году во Львове и позже несколько раз переиздавался с дополнениями и изменениями, но суть обновленной методики XVI века оставалась неизменной.

Начальная подготовительная ступень, занимавшая год, была посвящена изучению азбуки, но изучалась она не только в прямом порядке (как сейчас учат наши дети), но и в обратном и столбцами. Помимо всего прочего, буквы имели цифровое значение, являясь исходным материалом для начальной арифметики. После освоения букв и получения навыка свободного манипулирования ими, ребенок начинал читать «по низам», т.е. по слогам. Буквосложение тоже было организовано весьма непросто: необходимо было заучивать наизусть сначала целые ряды двухбуквенных открытых (заканчивающихся на гласную) слогов – ба – ва – га – да, бе – ве – ге – де