Русская водка, чёрный хлеб, селёдка

Когда Норе было четыре года, она уже помнила почти все, что с ней случалось. Помнила всю жизнь. Так вот, в четыре года ей приснился кошмар. Его она запомнила навечно. И никому, никогда не рассказывала, как всплеск ее ранимой души. Немыслимо было рассказывать, тем более отцу. Этот кошмар был истинным мерилом ее любви к нему все последующие годы, как и тогда, на заре ее сознательной жизни. Заключался кошмар в следующем: будто бы она, Нора, маленькая девочка, стоит неподалеку от огромной золотой статуи всадника на сверкающем коне. Под статуей – отец. В руке всадника длинный золотой меч. Он занес руку с ним вверх. Для удара. Один взмах… Она ничего не может сделать, ничем ему помочь… В ужасе, когда меч опустился на отца, Нора проснулась. Долго не могла прийти в себя. Дети иначе воспринимают сны и реальность. Все ли об этом помнят? Она – да. Ей казалось, что она могла бы броситься под этот золотой меч, защищая отца…

Маме нравился Артур, ее друг. Она была не против их отношений. Говорила: «Семья хорошая. Да и сам он по загранкомандировкам ездить будет. У него престижный институт и факультет. Золотой мальчик!». Артур учился в финансовой академии международному банковскому делу. Рассказывал Норе, как он попал в этот ВУЗ. Очень смеялись. Золотая медаль давала ему право поступления, если он сможет сдать главный предмет на отлично – английский язык. Естественно, он усиленно готовился с репетиторами. Родители ждали его выхода с экзамена в родных «Жигулях». Он сразу увидел их. Ему срочно надо было им сообщить! Он поднял два пальца вверх – указательный и средний, изображая английскую букву «V». «Виктори», то есть, победа. Они подумали, что он схлопотал пару. Какие у них были лица! Умереть от смеха. Тем приятнее было их разубедить.

Случилось невероятное. «Взрыв» среди мирной жизни. Отец Норы заявил, что уходит из семьи. Мать была в отчаянии. Что сделаешь, если человек хочет уйти? Ничего.

Предыстория была такова. Умер дедушка Норы, и, чтобы не потерять квартиру на окраине Москвы, родители Норы развелись фиктивно. Отец вписался в квартиру своего отца, дедушки Норы. Увы, иначе при социализме квартира вновь стала бы государственной. Приватизации еще не было. Немного, совсем немного не дожил дедушка Норы до ужасов перестройки. Ужасов, разумеется, для старшего поколения. И вот теперь отец уходил. Нора была в каком-то страшном оцепенении, не могла поверить в это. Почему, ну почему сейчас, когда она счастлива? И как она, Нора, будет жить без отца? Она взрослая? Ерунда. Она любит его бесконечно.

Мама спросила отца: «Может, у тебя есть женщина?» Он ничего не ответил. Но, когда она привычно выворачивала перед стиркой карманы его синтетической куртки, увидела записку, написанную крупным женским почерком. Заливаясь краской стыда и гнева, она ее прочла. Записка была о встрече в театре. Ясно было, что он специально оставил ее, чтоб она нашла. Главное, мама Норы никак, ну, никак не ожидала такого поворота судьбы. Артур казался ей надежным, как стена. И таким же неизменным и незаметным. Муж? Он есть и все. Как родина. Должен быть. Они прожили двадцать лет. Тем больнее ей было падать.

Отец Норы забрал с собой все, что считал своим: дореволюционные книги деда и книги по искусству, дорогие безделушки и даже консервы, собранные на черный день. Когда он уходил, Нора, словно в беспамятстве, сидела на диване, вцепившись в него, боясь упасть. Голова кружилась. Может, ей и не было бы столь больно, если б отец, как другие отцы, не особенно интересовался ею и ее творческим развитием. Ну, ушел и ушел. Все равно, как чужой. Но он вложил в нее столько мыслей, любви к прекрасному, столько плодов своего ума! Смутно осознавала, что матери, наверное, много хуже, чем ей…

Встречи с юным Артуром продолжались. Он спросил Нору, почему она грустная. Она пожала плечами: все равно узнает. Сказала, что у отца теперь другая семья. Артур удивленно вскинул домики бровей и ничего не сказал. Ни слова сочувствия.

Нора подумала: в самом деле, что тут можно сказать? Хуже того: она чувствовала неловкость, будто призналась в чем-то постыдном.

Будто это она виновата в том, что отец ушел. Шла, ощущая какую-то «корку» на коже. Ей стало неуютно в своей одежде. Артур сурово, тягостно молчал. Обычно он не допускал перерыва в разговоре. Считал это невежливым, видимо. Нора беспомощно оглянулась по сторонам. Ища темы, ища выхода. Она сказала ему главное о себе, потому что любила отца. И его, Артура. О потаенном и сокровенном. Но почему ей неловко? Почему любовь, ее горе – неприличны?! Щеки Норы вспыхнули. В чем же ее позор?

Мама Норы пригласила родителей юного Артура к себе домой. И еще несколько знакомых семей. Ей хотелось немного развеяться, увидеть лица друзей. Вечеринка не получилась веселой, несмотря на музыку, танцы и все усилия мамы. Видимо, ей сочувствовали, понимая, что человека нужно поддержать в трудную минуту жизни. Какое уж тут бесшабашное веселье? Но вино и анекдоты – лились рекой. Многие вещи тогда можно было купить только по талонам. Даже сахар и мыло. Стол же мамы Норы ломился от деликатесов. Анекдот тех времен: «Пришли гости. «Где у вас можно помыть руки?» Хозяева: «Если руки с мылом, то чай – без сахара». Потому что именно эти товары отпускались по талонам.

Родители Артура не пришли. Видимо, были заняты.

Спустя месяц Нора, затосковав по отцу, позвонила ему на кафедру, в институт. Другого телефона у нее просто не было. И – мигом кинулась к нему, прогуляв одну пару занятий.

Никогда она не думала, что человек может так измениться за какой-то месяц. Похудел страшно. Кожа повисла на щеках. Лицо почерневшее. Над губой и на щеке ссадины, под глазом – синяк. Как же он в таком виде перед студентами… У Норы брызнули слезы. Отец стоял отчужденный и равнодушный. «Ты плохо кушаешь?» – спросила она. Пожал плечами. «Плохо» – подумала Нора. «Что это?» – на ссадины. Махнул рукой и отвернулся. Ей хотелось погладить его по голове, как маленького, так, как он всегда гладил ее в детстве. Его тихость, его истерзанное лицо – разрывали ей сердце. «Но так нельзя!» – Нора робко возмутилась. «Папа!» Он молчал. Когда ехала от него домой, почему-то подумала: «Глаза пустые. Не жалуется. Как зомби».

Долго и мучительно Нора думала, что делать… Как помочь ему? Мать… Она добрая… Она его простит. Не сейчас, конечно. Кто может их соединить? Только она, Нора! Больше некому. Отец побит и исцарапан. Худ – не узнать. Вряд ли ему хорошо с той женщиной. Еще не зная ее, Нора уже ненавидела. За отца. За мать.

Единственное, что пришло ей в голову – нужно уговорить отца пожить одному, без той женщины. Нора уже представляла, что будет готовить отцу еду. А потом, быть может, ей удастся уговорить мать… Отец поправится, его никто не будет бить и обижать… Так ей виделось.

План этот Нора сразу же начала приводить в исполнение. Позвонила отцу. Попросила о встрече в субботу, в квартире дедушки. Отец сказал: «В десять». Нора согласилась. Конечно, это было рано. Из ее подмосковного города до квартиры дедушки было ровно три часа езды в электричках. Встала – ни свет, ни заря. В четыре утра, чтобы успеть приготовить отцу еду. Пожарила мясо, заправила борщ. Первое – в термос. Мясо – в судок. Долго тряслась в двух электричках. Судки грели ей колени. Знакомой до боли с детства дорожкой шла от станции до дедушкиного дома. Каждый поворот, каждый дом – будто старые друзья. Вот ее любимые качели. Они огромные, у них мощный размах. Ах, как летели навстречу высокие, шумливые тополя! После дождя от них особый, какой-то клейкий и терпкий запах… Было лето. Лето – всегда здесь. Бабушкины пельмени и клубника на завтрак – на табуретке. Потому что по телевизору идет ее любимый фильм «Кортик» по роману Рыбакова. Нора шла, и детство шло вместе с ней, за плечами. Зимой, как сейчас, каждую субботу и воскресенье – сюда… Знакомые порожки. Каждая выбоина в них. Вот здесь, перед домом стоял гроб бабушки. Норе тогда стало плохо.

Первый этаж. Высокие окна. Сердце билось взволнованно. Тренькнул родной звонок. Сколько раз вот так же в детстве он радостно звонил… Даже сейчас ей показалось, что бабушка откроет дверь. Со страхом отогнала эту мысль.

Открыл отец. С первого мгновения Нора поняла: что-то не так. Что-то неузнаваемое, чужое было в нем. Неестественное. Так манекена пугаешься на улице. В каждом жесте, приветствии – фальшь, игра. Будто не он это, не ее отец. Вскоре Нора поняла, почему. Из кухни вышла невысокая темноволосая женщина. Разглядывала ее, Нору, как купец товар. Молчала. Ждала, что Нора поздоровается?! Ужас охватил ее. Руки сразу оттянули тяжелые судки с едой. Сердце билось в горле. Она же просила отца быть одному! Зачем он привел ее?! «Валентина Ивановна» – представил отец свою жену. «Рогова Валентина Ивановна» – поправила она, назвав фамилию отца и ее, Норы. Их фамилию. «Проходи» – снисходительно сказала жена отца. – «Чай сделаю. С травами. Тебе понравится». И пошла по коридору прочь. Нора смотрела ей вслед и не верила глазам, до такой степени она была похожа со спины на ее умершую бабушку, мать отца. Та же фигура, рост, тот же цвет волос, даже походка, даже легкий наклон тела … Вот так же бабушка шла этим коридором… Будто в глазах стояла.

«Чай? С травами?!» – думала Нора. – «С какими травами?!».

Всякой нечисти развелось тогда много. Как всегда, когда народу открывают глаза, когда он рождается к духовной жизни, но, как дитя, еще не понимает, что хорошо, а что плохо, как в любой переходный период. Модный колдун предлагал достижение любых целей с помощью дьявольских амулетов, огромное количество экстрасенсов, магов всех мастей, знахарей, гадалок и ведьм вышли на рынок труда.

«Чай с травами! Час от часу не легче!» – думала Нора. Женщина вернулась. Пока ее не было, и мысли вихрем неслись в голове Норы, она пыталась оставить отцу приготовленную собственноручно еду. Он отказывался.

«Так что?!» – властно спросила женщина.

«Нет» – тихо, но твердо сказала Нора. «Не буду пить ваш чай с травами. Зачем вы с отцом пришли? Я только его просила».

«Я – его законная жена! А вот кто ты?! Хочешь, я тебе отвечу?! Ты – недоразумение! Тебя вообще не должно было на свете быть!!!»

Нора густо покраснела, будто ее ударили хлыстом по лицу. Она беспомощно посмотрела на отца. Тот молчал. Молчал. Молчал. «Что это значит?!!» – прыгали непослушные, сумасшедшие мысли. «Недоразумение»?! Зачем она вообще живет на земле?!» Нора не знала, что ответить женщине. Просто не знала. Она не умела ругаться. Никто ее не учил. Скромная и застенчивая, просто стояла и смотрела на жестокую женщину. Отец молчал, молчал, молчал. Сумки оттягивали онемевшие вдруг руки. В голове Норы стучал вопрос: почему отец не заступается за нее. Почему? Он должен был сказать: «Нет. Ты неправильно говоришь. Это неправда. Чушь. Глупости». Но он молчал. Женщина развернулась и ушла на кухню. «Артур, ты идешь? Чай остынет» – отец невольно дернулся за ней. Нора стояла. Сумки стали вовсе невыносимыми. И неуместными. И вся она – тоже неуместная. Так и не прошла дальше коридора. А там, где-то там, в комнатах, карта мира на стене, старое бабушкино зеркало, ее швейная машинка, огромный письменный стол со скрипучими ящиками, глупые фарфоровые безделушки, репродукция картины Шишкина «Рожь»… старый, любимый дом…

Нора повернулась и вышла из него. Навсегда. Вместе с сумками. Чтобы никогда уже не вернуться.

Слезы градом катились по горячему лицу. Слезы – всю дорогу. Как дошла до станции – не помнила. Едва различала дорогу. В электричках плакала, стоя в тамбурах. Прислонялась пылающим лбом к стучащим замерзшим окнам. На нее, наверное, смотрели люди. Она не видела. Нестерпимая мука разрывала сердце – потому что только так умирает любовь. И жгучая обида. «Недоразумение!» За что?! Разве можно человеку говорить такие слова? Тем более юному человеку?! Как же так – отец – не заступился… Отец – заступился бы. Значит, думает так же, как его женщина? К концу третьего часа слез, почти добравшись до дома, обессиленная, остановилась в проходе между домами. Тут всегда был ветер. Леденящий щеки. Сильный ветер. Он терзал полы ее зимнего пальто, пробирая до костей. Нора ощутила странную пустоту под сердцем. Перестала плакать.

И вдруг поняла, что теперь у нее нет отца. Хотя он, бывший им, жив.

Дома вылила скисший борщ и неизвестно как умудрившееся испортиться мясо. Вымыла судки.

Близился ее день рождения. Нора очень любила это время в природе, когда весны еще нет, но она – будто просачивается исподволь сквозь отяжелевший наст, падает искрами с сосулек, голубеет вдруг развеянным небом… И льется особым, солнечным, зимним еще теплом…

Вскоре она узнала, что квартиру дедушки и бабушки отец отдал старшей дочери новой жены, выписавшись из нее.

Не сказать, что Нора расстроилась. Приняла, как должное. Ведь это не ее отец…

Она пригласила Артура на свой день рождения. Его одного. Потому что мечтала побыть с ним, только с ним. Им было всегда интересно вдвоем. Нора твердо обещала себе, что ничего не будет рассказывать про отца, про то, что до сих пор терзало ее и не покидало мыслей…

Артур явился нарядный, надушенный и сияющий. С цветами. Нора умилилась его праздничным видом. Чмокнула его в губы. Стол мама собрала замечательный. Разумеется, Нора помогала ей. Цветы его еще больше украсили. Мама сказала, что уходит к подруге. Хлопнула дверь. Нора осталась с Артуром вдвоем. Все, как она мечтала. В числе подарков были вездесущие у врачей конфеты и странная маленькая бутылочка – не более десятка сантиметров высотой. На ней было написано: Courvoisier cognac luxe 40% France. Видимо, кто-то привез врачам в подарок из duty free какого-нибудь аэропорта.

Сначала чинно ели, что-то обсуждали, над чем-то смеялись… Зажженное бра на стене лило таинственный и чарующий свет. Тихая музыка. Как раз такая, которая не мешает умной и тонкой беседе. Нора знала, что нравится ее Артуру. Выпили шампанского. Оно расслабило Нору. Есть уже не хотелось. Боль, державшая ее в тисках все время со встречи с отцом, отступила. Нет, она не прошла, только сделала шажочек прочь… Нора никогда не пила, полбокала вина – максимум. И то в редких случаях, как этот, например, день ее рождения. Она, все же, была еще юной. Сразу поняла, что шампанское дало облегчение ее сердцу. Выпила еще. Артур удивленно поднял брови. Удивленно и значительно, тая улыбку. Он над ней смеялся. Она – смеялась тоже. Он считал хорошим тоном не допить и не доесть. Нору это веселило. Потому что она так не считала. Уж если есть вино, его надо допить! Тем более в бокале! А еду на тарелке – доесть! Что за интеллигентские глупости! Хохотала над его серьезным, праздничным видом – до слез…

Расплакалась. Рассказала все про отца. Про неслыханное оскорбление… Он слушал внимательно, вдруг посерьезнев лицом. Комкал бумажную салфетку в тонких пальцах…

Молчал. Нора ждала от него теплых, утешительных слов, чего-нибудь вроде: «Да, плюнь на все. Что случилось-то? Я же с тобой. Все уладится». Но Артур молчал. Рассказала, как любила отца, даже детский сон о золотом всаднике рассказала… И от том, что отец отдал квартиру ее, своей женщины, детям… И что это неважно, потому что она потеряла больше… Артур молчал. Странное чувство охватило ее. Будто слова ее летят в пустоту, будто стоит она на краю темного, необозримого ущелья и кричит в неизвестность и бескрайность… Кричит, а крик – не крик, а шепот… Артур тронул ее за плечо.

«Я пойду» – сказал. Нора замотала головой. Шампанское еще маячило в бутылке. И в его бокале – тоже. «Мы еще не пили вот это!» – скала она, указывая на сувенирную бутылочку с настоящим коньяком, принесенную им. Артур презрительно скривил губы и молча ушел.

Когда за ним захлопнулась дверь, она расплакалась снова. Зачем она все рассказала?! Зачем… Выглядит, наверное, ужасно. Тут кто хочешь сбежит… И бутылочка эта его с коньяком… Смешно и стыдно. Встала, качаясь, поставила ее под стекло, в сервант. Будет ее хранить. На память. Вдруг пригодится название переписать?

Что Артур теперь будет думать о ней? Она сейчас выбилась из его схемы, отведенной ей: умной, тактичной, скромной, интеллигентной девочки. Горько усмехнулась. Ее страстность, ее горе – были неуместны и безразмерны. Они не вписывались в отведенные им границы ее образа… Кроме того, Нора осознавала, что привлекло к ней Артура: сила, клокочущая в ней. А сейчас она была слаба. Бесконечно слаба. Гораздо слабее, чем тогда, в автобусе, когда ее пожалел алкаш… Девочка, о которую вытерла ноги незнакомая тетка, за которую не заступился отец. Обессиленная, беззащитная, убогая. Теперь она бесприданница… Дура! Нельзя было рассказывать. Ах, шампанское! Бросилась убирать посуду. Скорее, скорее все смыть… Чтоб духу этого вечера не осталось.

Прошло недели две, Артур не звонил. Наконец, не выдержав, Нора позвонила сама. Разговаривал как обычно, ровно. Сказал, что уезжал к родственникам. Согласился на следующий день прийти к ней в гости. Нора была счастлива.

Обычный весенний вечер. На балконе еще сугробы, но темнеет уже позже, и солнце, солнце…

Он пришел вовремя, как всегда. Нора хотела броситься к нему на шею, но что-то ее остановило… От Артура веяло холодом. Разговор не клеился. От чая и кофе он отказался. Всего минут двадцать – и он засобирался. Визит вежливости. Чтоб она все могла понять… Нора готова была разрыдаться. Но вида не подавала. «Как же так… как же так…» – стучало в мозгу. «Всё?!».

Проводила его до лифта. Солнце косыми оранжевыми лучами – в высокие, огромные подъездные окна. Шум старого лифта.

Он поцеловал ее в губы – как тонким листком, едва касаясь. Прощальный поцелуй – она, наконец, поняла. Ни слова объяснения.

Лифт увез его. Она стояла.

Через день, не выдержав муки, позвонила ему. Что-то лепетала. Ей хотелось понять, почему? Почему сейчас, почему? Когда ей так больно?! Артур говорил с ней так, будто они были едва знакомы, и он очень удивлен ее звонку. Он же сделал все, чтоб она поняла. Что же еще? Она же не дура? Когда Нора положила трубку, осознала, что действительно – все. Нельзя звонить ему. Он же попрощался с ней – поцелуем…

Через некоторое время они с мамой перемывали хрусталь и всю посуду в доме. Это был их обычный домашний ритуал. Два раза в год – обязательно. «Кровь из носу» – как говорила мама. Нора не особенно любила заниматься этим, но сейчас обнаружила, что мытье отвлекло ее от мыслей об отце и об Артуре. Она немного расслабилась. Один стеклянный кувшин был слишком велик для тазика с водой и уксусом. Нора пошла споласкивать его в ванную. Он был простой, дешевый, толстостенный, с веселыми яркими цветочками на прозрачных пузатых боках.

Нора не поняла, как он выскользнул из ее рук. Старалась поймать его в полете, но оказалось – он уже был разбит. Толстое стекло резануло по руке. Хлынула кровь. Она именно хлынула. С капающей кистью бросилась к маме, в комнату. Подняла вверх руку. Мизинец не сгибался. Крикнула в шоке: «Мама!!! Мизинец!»

Кровь падала на красный ковер.