Запутанные отношения

Он посмотрел наконец на нее! И такое темное, глухое безнадежье стояло в его глазах, что Катька отшатнулась, не понимая. Тим медленно отвел взгляд, закурил третью сигарету и ровным голосом пояснил:

– Ты помнишь и умеешь все, чему я научил. Теперь за тебя можно сильно не бояться и присматривать не надо каждую минуту. Если, конечно, что случится, я приеду и буду рядом. Брошу все и приеду. Только давай договоримся, ты ничего скрывать от меня не будешь: ни плохое, ни хорошее.

– Не буду, не буду, только не уезжай!! – просила она, от отчаяния сложив ладони замком, да так, что побелели костяшки пальцев. – Я без тебя пропаду! Как же я одна?!

Он потянул ее за локоть, усадил рядом, обнял за плечи – самый родной, единственный родной человек! – погладил по голове, чмокнул, как бывало, в макушку.

И не было того жуткого взгляда никакого! Померещилось ей!

Привиделось.

Вот же он, все тот же родной Тимофей! Рядом, обнимает, успокаивает…

– Нет, Кошка, если постоянно тебя «пасти», так соплей и останешься, не научишься сама за себя стоять. Ты сильная, многое знаешь и умеешь, пора учиться не дрейфить, Катюха! Будем переписываться, как раньше, может, получится звонить как-то.

– Я не хочу так! – сопротивлялась она краху надежд, ожиданий спокойной жизни рядом с ним.

– Тебе нравится медицина? – неожиданно спросил он, посильнее прижав ее к своему боку.

– Да. Очень! – куда-то в его плечо капризно буркнула Катька.

– А мне нравится то, чем я собираюсь заниматься. Сечешь?

Помолчала. Думала и сопела в короткий рукав его футболки. И почувствовала, что должна принять, смириться с его решением и отпустить.

– Понимаю…

Катерина проводила Тима без слез-соплей, без надрыва и уговоров, собранно, как взрослый человек, привыкший многое терять в жизни.

А плакала потом. В подушку, ночью, дождавшись, когда бабушка уснет.

И последней сменой ресторанных блюд в череде перемен жизнь преподнесла еще одну неожиданность.

Десерт, так сказать.

В конце августа Катерина получила и представила Ксении Петровне расписание лекций и занятий, присовокупив к нему график работы санитаркой, с которой не собиралась уходить из-за поступления в институт.

– Ладно, – сказала бабушка, бегло просмотрев оба листка. – Оставь, я изучу и составлю твое новое расписание на каждый день.

– Хорошо, – порадовала покорностью внучка. – Только в нем надо учесть, что придется много заниматься дома и часы посещения библиотеки, когда понадобится.

– Это очень расплывчато: «много заниматься» и «когда понадобится». Реши, сколько времени тебе необходимо для домашних занятий, и точно отметь, по каким дням и часам будешь посещать библиотеку.

– И то и другое по возникающей необходимости, – недолго искрила покорным почтением Катька.

– Иди,– отпустила бабушка.

На следующий день товарищ Александрова огласила Катерине Воронцовой свое решение, каким образом внучка будет жить дальше.

– Я внимательно изучила расписание твоих занятий и работы, учла также и замечание о библиотеке и домашних занятиях. И пришла к выводу, что график твоей жизни будет очень сильно мешать моему распорядку и наносить вред самочувствию. Ты станешь задерживаться неизвестно где, возвращаться в неурочное время, что внесет хаос в мою жизнь. А я стану нервничать, волноваться, что с моим сердцем категорически запрещено.

Сердце у Ксении Петровны, как и положено любому «пламенному мотору», находилось в полной боевой исправности, вызывая у Катьки смутное подозрение, а знает ли бабушка вообще, где находится этот орган в ее теле.

И все остальные органы, вместе взятые. Ибо здоровьем бабушка, как и убеждениями и характером, обладала железным. За девять лет их совместной жизни она посещала поликлинику регулярно – раз в полгода, по расписанию, пройти обследования, какие только возможно, на предмет строгого слежения за своим здоровьем. Из всех лекарственно-оздоровительных препаратов принимала только витамины.

– Поэтому я решила, что на время учебы тебе лучше проживать в студенческом общежитии. Летом, после сессии, станешь жить здесь.

– Но мне не положено общежитие, у меня московская прописка. Да и тем, кому положено, иногородним, дают одному из десяти, мест нет, – не могла поверить в возможность такого чуда свободы Катерина.

– Этот вопрос я решу, – твердо заявила Ксения Петровна.

Девушка смутно заподозрила, что бабушка хочет избавиться от нее навсегда, а заодно избавить внучку от отягощающей ее московской прописки. И как ни уговаривала себя, что подозрения эти сильно смахивают на застарелые детские обиды и страхи и приписывание бабушке излишних ужасных и злых черт характера, но освободиться от ощущения, что не может вот так, в один момент: «оковы пали и свобода…»

И «пали» по личной инициативе начальника охраны тюрьмы!

На какие там «старые», Катерина уверена, давно отсохшие и отброшенные за ненадобностью новыми временами связи давила товарищ Александрова, и по каким чиновникам ходила, и как они от нее отбивались – загадка, но!

Через десять дней Ксения Петровна молча вручила ордер на поселение в общежитие на одно койко-место. А ее московская прописка осталась при ней, Катерине.

Боясь спугнуть эту сладостную, неизвестную, манящую свободу, девушка собралась за час, старательно убрав после сборов, вымыв и приведя в образцовый порядок всю квартиру. И тут же уехала, скупо попрощавшись.

– Звони каждый день в полдевятого вечера и отчитывайся, как у тебя дела! – «попрощалась» приказом Ксения Петровна.

Да хоть восемь раз в день! Главное – вырвалась, свобода!

Соседкой в двухместной комнате общежития оказалась заводная, разбитная деваха из города Екатеринбурга, звали которую Надя. Она тут же попыталась руководить, установить свои правила проживания, указать, у кого и какое место в этом проживании предполагается в дальнейшем, начав со своего номера «первого», осмотрев с ног до головы сиротскую упаковку жилички-соседки.

Но, встретившись с ой каким непростым взглядом Катерины, перепуганно притихла, призадумалась и в дальнейшем не позволяла себе применять презрительно-назидательного тона в общении.

Уж за кого она ее приняла, за интернатку или зечку какую, это только Надьке известно. Свои выводы оставила при себе, но тявкать гордой сытой домашней болонкой на дворовую боевую псину поостереглась до конца их совместного проживания.

Вообще-то она оказалась девчонкой неплохой: незлобливая, не сплетница, умела придержать язык, где надо, не жадная и, что самое главное, не глупая.

Уживались. И неплохо.

До определенного момента, но и его Катерина смогла пережить, принять, и по большому счету к Надьке он не имел отношения, девчонка явилась всего лишь инструментом судьбинушки.

Она привыкала к новой жизни: без постоянного контроля, без запретов, без каждодневного отчета по стойке «смирно», без ежеминутного распорядка дня, но…

Как ни старайся, но жить приходилось по расписанию, пусть учебы-работы, но суть не менялась.

И все же, все же, все же!

Самостоятельная, никем не контролируемая жизнь!

Ей невероятно нравилось учиться, она получала некое небывалое удовольствие от усвоения знаний, и небывалое же, непередаваемое удовольствие оттого, что сама решает, что есть, когда ложиться спать, когда вставать. Однажды даже позволила себе посмаковать этот экзотический вкус свободы и, пропустив первую пару, спать! Вот!

Посмаковать не особо получилось, поскольку вбитый годами муштрующий распорядок дня, начинавшегося подъемом в семь утра, въелся в кровь и сознание, подняв ее задолго до треньканья будильника.