Запутанные отношения

У Александровой обнаружили скоротечный рак позвоночника, когда она пришла проходить плановое полугодичное обследование. Диагноз был приговором – лечить поздно!

Катерина проводила возле нее все свободное от учебы и работы время, исполняла капризы, мыла, ухаживала, обслуживала, делала уколы, когда медсестры зашивались в работе, делала профессионально, пригодился многолетний опыт работы санитаркой. Ксения Петровна пациенткой была капризной, трудной, с массой претензий, требований. Катерине доставалось! Порой от усталости ей хотелось умереть вместо нее, никаких крупиц сил не оставалось.

В какой-то момент бабушка поняла со всей отчетливостью, что умирает. Смерть подошла так близко, что они смотрели друг другу в глаза. Товарищ Александрова ушла в себя, молчала целыми днями, стала задумчивой, забыв строить медперсонал и внучку.

Катя очень ясно помнила ту ночь, двенадцатого февраля.

Она задремала возле койки и проснулась, подскочив от неожиданности, когда Ксения Петровна страшной от болезни, пожелтевшей, прозрачной холодной рукой взяла ее за локоть.

– Я должна тебе сказать, Катерина.

– Укол сделать? – засуетилась та. – Очень больно?

– Сделаешь, после. Выслушай меня.

Внучка привычно выпрямилась на стуле – держала осанку, приготовившись к нескончаемым наставлениям-поучениям.

– Я хочу попросить у тебя прощения, – твердо произнесла Ксения Петровна.

Катерина видела, что та преодолевает не только ужасную боль, а что-то еще, себя, наверное. Преодолевает, ломает и… и ненавидит за это Катьку! Это блестело непролитой слезой в глазах, она смотрела на внучку в упор и боролась с ненавистью.

– Не люблю детей, я плохая мать и не любила свою дочь. Муж умер, когда Анастасии исполнилось два года. Не могла простить, что он умер и оставил меня одну. Мне кроме него никто не был нужен в этой жизни. И ребенок не нужен. Но она – моя дочь, и я понимала, что есть определенные обязанности, которые следует выполнять. Я должна воспитать и вырастить ее. Знала, что дисциплина, четкий порядок, жесткий контроль и справедливое наказание сделают из ребенка успешного человека. А она сбежала. На следующий день после своего восемнадцатилетия, в тайне от меня, вышла замуж за твоего отца и переехала к нему жить. Твой отец старше ее на пять лет, тогда уже работал инженером, и я решила оставить все как есть. Можно было вернуть дочь и аннулировать брак. Через два года у них родилась Лида, а через пять лет ты. Они всегда плохо жили, но Анатолий старался сохранить брак ради детей, он любил твою мать, по крайней мере вначале. Анастасия любить не умеет, и не умеет быть женой и матерью. И все же благодаря твоему отцу они прожили четырнадцать лет. Когда он не выдержал, дочь обвинила во всем его и тебя. Ты так похожа на него. За все годы их совместной жизни мы виделись шесть раз, и то потому, что на этом настаивал Анатолий. И каждый раз она обвиняла меня в своей сломанной жизни и в том, что я ее не любила.

Ксения Петровна закрыла глаза, собираясь с силами, сглотнула сухим горлом, Катерина торопливо дала ей попить. Бабушка сделала несколько глотков, отвела чашку рукой.

– Сядь.

Катерина села на стул.

– Когда отец привез тебя, я хотела ему отказать. Мне никто не нужен, тем более маленький ребенок, но я все понимала и согласилась. Тогда решила исправить свои ошибки, допущенные в воспитании дочери, и воспитывать тебя тверже и требовательнее. Чем безропотнее ты подчинялась, тем большее давление я на тебя оказывала, – она посмотрела Катьке прямо в глаза. – И делала это осознанно. Я вымещала на тебе обиду на мужа, на дочь, на жизнь и наблюдала, как ты исполняла мою волю и ломалась, переставая быть личностью. Я не понимала, что ты дар Божий, что не живу в одиночестве и есть кому передать свои знания. Это шанс научиться любить. Я знаю, что ты меня ненавидишь, как и твоя мать. Но ты во сто крат сильнее и умнее Анастасии! Ты не вступила в открытую борьбу, но сумела добиться и сделать все вопреки мне, как сама решила, не объявляя войну. Я все знаю про тебя и Тимофея, уже давно. И могла бы прекратить вашу дружбу в один день, засадив его в тюрьму. Но поняла, что ты уже другая и никогда не простишь мне этого, не смиришься, сломаешь свою жизнь и мою. Я горжусь тобой, как ни тяжело мне в этом признаваться. Если сможешь, прости. Оказывается, это страшно – умирать, когда сделал столько неправильного, исковеркал чью-то жизнь и когда тебя ненавидят.

– Я тебя не ненавижу, – глядя в темное зимнее окно, сказала устало Катька.

Искренне. Не чувствовала ненависти. Обиду, обвинение, злость – наверное, но не ненависть!

Казалось, что говорить больше не о чем, но Ксения Петровна продолжила исповедь надтреснутым болью голосом:

– Все эти годы Анатолий присылал деньги на твое содержание. В последние несколько лет он стал предпринимателем, и суммы становились все больше и больше. Живет не в Москве, его адрес и телефоны найдешь в комоде. Отец не бросал тебя, это я поставила условие, что он никогда не предпримет попыток общаться с тобой. Анатолий принял условие. Я практически не тратила этих денег, открыла счет в банке на твое имя. Сейчас там скопилась очень большая сумма. Она твоя. Я оформила дарственную на квартиру, на тебя. Теперь это твоя квартира.

– Это чтобы я тебя простила? – холодно спросила Катька.

– Это чтобы ты не пропала в этой жизни от нищеты. Раз в месяц все эти годы я звонила твоей матери и сообщала, как твои дела. Ее адрес и телефон найдешь там же, где и отцовские.

– Она живет в Москве? – отстраняясь от боли, схватившей за горло, спросила Катерина.

– Да. Она и твоя сестра Лида.

– Они хотели со мной встретиться?

– Нет.

Катерина молчала, оплакивая себя сердцем, а хотелось орать во все горло, задать вопросы: почему?! Почему жила нищенкой, в сиротском платье, без игрушек, без радостей, без детства, когда у них были средства на нормальную жизнь?! Это что, один из садистских приемов воспитания аскезой? Почему не давала общаться с отцом?! Еще один издевательский пункт? Почему исковеркала ее детство?!

Она смотрела, смотрела, смотрела в слепое ночное февральское окно и ни о чем не спрашивала.

Накануне похорон, вечером, Катерина долго сидела перед телефоном и смотрела на два аккуратно вырезанных из ученической тетради пожелтевших листка в клеточку, с адресами и телефонами отца и матери. Она очень много передумала, глядя на эти листки, так много, что у нее заболел мозг.

И набрала твердой рукой номер.

– Алло? – услышала первый раз за много лет смутно знакомый голос.

И не сразу смогла говорить.

– Алло! – более требовательно призвали к разговору.

Катя отвела трубку от уха, откашлялась в сторону, прочищая горло, и, сохраняя нейтральный тон, спросила:

– Анастасия Федоровна?

– Да, это я.

– Я Катерина Воронцова. Ваша мама, Ксения Петровна Александрова, умерла. Похороны состоятся завтра, – и тем же бесстрастным голосом сообщила место и время похорон.

В трубке повисла оглушающая тишина, даже дыханья не было слышно, а потом хриплый голос:

– Катя-я.

А она медленно-медленно положила трубку на аппарат.

Походила по квартире, чувствуя себя посаженным в ненавистную клетку зверьком, дышать и думать удавалось с трудом. Как же сейчас необходим Тимофей!

Но он черт-те знает где, в очередной сверхзасекреченной командировке на неопределенный срок – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, как в сказке! И не дозвониться, не соединиться никак!

«Хватит сопель, Катерина! Развела тут!» – прикрикнула на себя мысленно.

И задышала нормально, уравновесила нервишки и быстро, чтобы не передумать, вернулась к телефону и набрала следующий номер.

Рабочий номер не отвечал, позвонила на домашний. Ответил женский голос.

– Будьте добры Анатолия Васильевича, – с отстраненной любезностью, на которую настроилась, попросила Катерина.

– Кто его спрашивает? – не самым благостным тоном поинтересовалась женщина.

– Катерина Воронцова.

На проводе помолчали непродолжительно.

– Одну минуту. Подождите, пожалуйста.