Девушка-праздник

А Дашка все рвалась встать в безумном, безотчетном порыве отчаяния, темной жижей заполонившего мозг. Не может быть! Этого не может быть!

В этот момент в палату вошла Катя и с порога, не осознав, что происходит, рванула к сестре, бросив сумки, пакеты, все, что держала в руках, на пол. Из одного пакета выпали и покатились по полу апельсины, как яркие шарики, подтверждающие безысходность случившегося горя, в котором уже ничего не важно и ничего не исправить.

– Даша!! – закричала Катя.

Она подхватила Дашку на краю койки, уложила назад, а Дашка все рвалась и рвалась встать, увернуться от ее удерживающих рук.

– Почему вы мне не сказали?! – кричала она, не осознавая себя.

– Да что случилось-то? – удерживая ее на кровати, проорала Катя.

– Да эта ей про погибших сказала, – пояснила одна из женщин, ткнув пальцем в сторону притихшей санитарки.

– Почему ты мне не сказала?! – кричала Дашка, вырываясь, ничего не соображая, кроме страшной беды.

Катька хлопнула по кнопке вызова медсестры, навалилась худосочным телом на Дашку, прижав к подушке, ухватила одной рукой за подбородок так, чтобы она не крутила головой и смотрела ей в глаза, совсем близко – лицо к лицу!

– Потому что тебе нельзя было говорить, Даша! Даша! – трясла она сестру. – Посмотри на меня! Думай! Включись! Ответь мне! Если бы я сейчас лежала на твоем месте и тебе врачи запретили мне говорить об этом, ты бы сказала? Ты бы сказала, зная, что мое состояние ухудшится от твоих слов?

Дашка смотрела на нее глаза в глаза, не понимая, отвергая любые аргументы, находясь не здесь – там, в аварии, в горе, в потере!

Хлопнули двери палаты, кто-то что-то говорил, объяснял, девушки не слышали, смотрели в глаза друг другу.

– Нет, – выдавила из себя наконец Дашка, переключившись из шокового ступора, сумев преодолеть бедовое отчаяние, и расплакалась, – нет, не сказала бы. Не сказала бы.

– Вот так! – немного расслабилась Катя, уперлась лбом в лоб сестры и повторила: – Вот так.

– Кто? – спросила Дашка, беззвучно плача.

Катя подняла голову и тревожно разглядывала выражение лица сестры.

– Элла, Лена, Саша. Лену не довезли до районной больницы, а Ира на третий день здесь.

– Почему мне Власов не сказал? – Она смотрела на Катю невидящим обвиняющим взглядом, в полном несоответствии с которым из глаз катились и катились слезы. – Он должен был мне сказать!

– Он не мог, Даша! – тряхнула легонько ее еще раз Катя. – Ему запретили врачи! Они все вместе, все, и он в том числе, боролись за твою жизнь, понимаешь? Ты была очень тяжелая! Он не мог!

– Он мне соврал, когда я спросила, как остальные, он сказал: выздоравливают в других больницах, – обвиняла Дашка.

– Он не соврал! Он сказал про тех, кто выжил, они действительно в других больницах, в этой только ты и Ира. – И повторила: – Он не мог!

Прибежала медсестра, а за ней быстрым широким шагом вошел Антон Иванович. Медсестра сделала укол, Катя Дашку отпустила и встала рядом с кроватью, перебросившись несколькими фразами с врачом.

– Васнецова! – грозно принялся отчитывать Антон Иванович, взяв за руку и проверяя пульс. – Ты что здесь устроила? Крик на все отделение подняла! Вон сестрицу напугала!

Дашка молчала, и только слезы лились и лились из ее глаз. Он погладил ее по голове большой грубой ладонью.

– Ничего, девочка, ничего. В жизни всякое бывает. И проходит, уж поверь мне.

Он ушел тяжелой усталой походкой, что-то сказав остальным двум пациенткам. Катя села рядом и гладила Дашу по руке, успокаивая их обеих, сама перепугавшись до смерти.

– Это я виновата! – охрипшим горлом сказала Дашка, глядя куда-то в недоступное пространство. – Мы должны были выехать в двенадцать, а я задержала отъезд на час. Позвонила им, а они говорят: мы собираемся, ленимся, с детьми на речку пойдем, они уговаривают, искупаемся, я и отложила! Это я виновата!

– Да никто ни в чем не виноват! – наклоняясь к ней, утвердила Катя. – Гришка, что ли, твой виноват, что задержался на десять минут, водитель ваш, что ехал еле-еле, вместо того чтобы нормальную скорость набрать, дети в лагере, что не хотели твою команду отпускать, или водитель, что умер, или начальник его автоколонны, который выпустил на трассу человека с больным сердцем? Что за глупость, Даша! Это несчастный случай!

– Я за них за всех отвечала, Катя! Я! Настоять должна была! Запланировано в двенадцать – значит, в двенадцать! А я от Власова оторваться не могла! Я виновата в их смерти! – обвинила себя Дашка, рыдая.

– А может, все-таки Гришка? – спокойно рассуждала Катя, не повышая в ответ голоса. – Ведь, если бы он на эти десять минут не задержался, ничего бы не случилось. А может, Федор Михайлович, ваш водитель, промедливший на перекрестке? А может, водитель «КамАЗа»? У него в то утро болело сердце, он от начальства скрыл, и таблетки у него были, но он их не принял. А может, все-таки дети? Они так не хотели отпускать твоих ребят, что тем пришлось пойти на речку. Кого еще можно обвинить? Ах да, может, Власова? А что, он вообще самый лучший объект для твоих обвинений! Он же детям праздник устроил, значит, виноват! Иногда, Даша, так бывает, что в одном месте накапливаются сразу несколько ошибок технического и человеческого фактора, которые приводят к катастрофам. Следствие установило, что виноваты оба водителя. Вот так.

Первая волна слепого горя и болевого шока от потрясения отпустила Дашкин разум, смыв ужасные обвинения с себя, да и с других.

Господи, как это страшно, такая простота объяснения – накопившаяся серия ошибок в одном месте, в одно время! Накопленная всеми!

В этот день у нее начались кошмары. Она больше не могла спать, то есть вообще! Дашка закрывала глаза и видела летевший наперерез грузовик, несущий всем им смерть, улыбающееся Гришкино лицо, пляшущие пылинки в солнечном луче, и чужой металлический голос в мозгу начинал отсчет: «Раз… два… три…», и она дергала Гришку на себя – «четыре!». Все!