Ученик хрониста. Хроники земли Фимбульветер

Книга словно ухмылялась. Зазор между страницами смотрелся ехидным ртом с поджатыми губами. Но… Листы пергамента всегда прилегают друг к другу вплотную!

Витающие в ратуше духи покойных хронистов должны были разорвать меня на клочки, увидев, сколь непочтительно я распахиваю летопись. Но, наверное, они просто опешили от такого невиданного святотатства.

Вот она, страница с оборванным словом. Такая же, как и другие… Книги для хроник сшивают сразу, заключая чистые листы пергамента в надежный переплет. Летопись всегда пишется набело, хронисты ничего и никогда в ней не изменяют. Я осторожно провел пальцем между листами. У самого корешка крохотный выступ. Орм Бъольт дописал слово. И еще две страницы после него. Но потом кто-то аккуратно вырезал листы.

Хронист, портящий летопись или позволяющий это сделать кому-то еще? Скорее куры заклюют белую росомаху! Трактир «Три петуха»…

На вывеске единственного в Гехте трактира местный художник намалевал двух петухов, восхваляющих третьего. Превозносимый кочет повернут к посетителям грудью и то ли расправляет крылья, то ли подбоченивается. Физиономией (если таковая бывает у птиц) он донельзя похож на хозяина заведения почтенного Эмиля Кёккена.

Хельга, Оле и Торгрим сидели за столом в углу. Видимо, только что пришли. Стражник увлеченно махал хозяину заведения рукой с тремя оттопыренными пальцами. Увидев меня, отогнул еще один. Почтенный Эмиль кивнул и поставил на поднос четыре кружки с зеленым пивом.

– Разбавленное небось? – спросил Оле, отхлебнув.

– А то! – покладисто согласился трактирщик.

– Во кощун! – восхитился Сван. – И не боишься признаваться?

– А чего? В морду дашь? Так в следующий раз я тебе наливать не буду. Трактир-то приличный один! Или капитан стражи в кабак пойдет, с хамлом всяким тамошнее пойло тянуть? Дед говорил, нас даже в бунт, когда Пестрые улицы громили, палить не осмелились. Чего кушать будете?

Оле, широкая душа, заказал обед на всех и повернулся к Хельге, продолжая начатый ранее разговор:

– Он принес Драчуна, бросил его и ушел спиной вперед, ступая на собственные следы, чтобы покойник после не нашел его и не начал мстить. Это так, а иначе можно решить, будто почтенная Гудрун ходила не в кладовку за стевией, а поднялась на второй этаж, свесилась из окна и зарубила Рэва сломанной гребенкой для вычесывания кхарнов! В это ты больше веришь?

Хельга качает головой, но светлые прямые брови упрямо сдвинуты. Не будет сестре покоя, пока не вывернет это дело наизнанку. И нас всех вместе с ним…

Мой учитель, верно, почуяв приближение трудных времен, поднялся.

– Приятно вам пировать, а меня ждут Закатные ворота. Сегодня приходит караван из Лохольма…

– Ты стервятник, Торгрим! – Оле указал на хрониста полуобглоданной куриной ножкой. – Пользуешься трудами честных стражников. Разузнал что хотел и полетел за новой добычей, а нам тащить Эмилю всю грязную посуду! Расскажешь потом, что слышно в Лохольме и на трактах…

Служанку почтенный Эмиль Кёккен не держит из жадности. Еду и пиво посетителям подает сам, не особо при этом торопясь. Обратно же миски и кружки каждый гость должен приносить собственноручно. И горе тому, кто улизнет, оставив посуду на столе: в следующий раз в единственном в городе трактире и сухую кость не получишь.

Почтенный кормилец придирчиво разглядывает висящую над стойкой бронзовую дощечку. Углядел что-то, плюнул на малозаметное пятнышко и яростно стер его тряпкой. Табличка воссияла новым светом.

«В двенадцатый год правления Альбериха Непоседливого, 27-й день зимы почтил Его Величество трактир сей новооткрытый своим присутствием».

Говорят, что снежинки – это души умерших, которым разрешено остаться в этом мире. Тем, кто при жизни был особо благ и праведен, дозволено приближаться к людям и даже опускаться на них. Вот творишь ты какую-нибудь шкоду, а на рукаве у тебя как раз примостилась душенька любимой бабушки… Впрочем, многие утверждают, что к народу цепляются исключительно души покойных стражей из Палаты Истины. Мол, их рвение и после смерти не утихает…

Мы с Хельгой идем на кладбище.

В Дырявых горах, где в глубоких шахтах, тянущихся к чреву земли, рудокопы добывают металлы и серый Дракон Полудня Мед, покровитель ремесел, раздувает пламя в кузнечных горнах, тела умерших сжигают. Пепел ссыпают в медный кувшин и хранят в семье. У нас не так.

Белая поляна за городской стеной, в стороне от наезженных трактов. Ровная, спокойная… Как застеленная постель…

Могильщики уже ждали нас, неторопливо насыпали в железный короб раскаленные угли. Сивые от старости кхарны – один запряжен в печку на полозьях, другой в сани с телом Рэва Драчуна – равнодушно перетирали челюстями жвачку. И никого больше.

Труп Рэва три дня пролежал на леднике в казармах городской стражи. Друзья и родственники могли забрать его, но никто не захотел озаботиться похоронами первого вора Гехта.

Один из могильщиков подошел к нам.

– За казенный счет, значит, покойничка-то оприходуем, по-простому?

– Да.

– Ну так можно опускать, готово все.

– Подождите.

Я думал, что Хельга хочет еще раз осмотреть раны убитого, но сестра склонилась над его сапогами.

– Ларс, видишь?

Сапоги как сапоги, полгорода в таких ходит. Вот только на каблуках маленькими гвоздиками набиты буквы Р и Д.

– Следы?

– В точности! – кивнула Хельга. – Кое-где смазанные, как если бы человек бежал, оскользаясь. Носок пропечатан лучше каблука. Если бы потом пятился, давил бы на пятку. Да и нелегко это, идти спиной вперед, всякий раз наступая точно на свой след. Благодарю, хессе, можете приступать.

Могильщики неторопливо продели кованые жерди в петли на краях короба и сноровисто вытащили его из протаенной в вечном снегу ямы. Так же спокойно, деловито опустили в могилу тело Рэва Драчуна. Когда края упокоища застынут, могильщики станут потихоньку лить в него воду. Через несколько часов яма заполнится и лед прочно скует лежащего в ней мертвеца. Обычно на могилу кладут каменную или, люди побогаче, деревянную плиту с именем усопшего и датами жизни. Она закрывает тело от ног до подбородка. Как одеяло. Если прийти на могилу, то лицо умершего еще можно увидеть. Сквозь лед… И так до нового снега…

Могильщики придирчиво осматривали края ямы.

– Эх, человече! – вздохнул один из них. – И что за охота была жить так, что на похороны твои только прознатчик да хронист явились!

– И те за своей надобностью… – покачал головой второй копатель.

В могилу полились первые струйки воды.

За грибами нужен глаз да глаз. Не углядишь, мигом перевалят через край ящика и расползутся по дому. Выковыривай их потом из всех щелей. Недавно сапожник Андреас решил отпраздновать то, что жена с детьми убыла навестить свою премногоуважаемую матушку, и впал в трехдневный запой. Оставленные без присмотра грибы быстро отыскали щели в стенах дома, пробрались сквозь них и пышно разрослись на улице.

Жаль, что не догадался попросить у Андреаса шляпку покрупнее. Хотя теперь сапожник про грибы слышать не может. Лучше объясняться с родной домоправительницей, чем спасаться от разъяренного соседа.

Гудрун удалилась на базар. Целую неделю наша домоправительница вычесывала кхарнов – моего серого Скима и рыжего Хельгиного Рёда, а теперь сговорилась обменять шерсть тючок к тючку на белую и желтую. Еще прозвучали слова «молоко» и «новая кастрюля». Если нянька вернется раньше, чем через пять тиме, то это не Гудрун, а принявший ее облик злобный тилл. Время есть, но надо успеть многое.

Оранжерея – вторая после кухни часть запретных владений Гудрун. Еще только поселившись в Гехте, старая нянька извела половину сбережений Хельги на оплату трудов стекольных дел мастера, а вторую – на саженцы и семена из городской оранжереи. Восемь недель мы с сестрой питались хуже, чем злодеи в тюрьме, растягивая привезенные из дому припасы, зато теперь можно не покупать на рынке ни укроп, ни сладкую стевию, ни терпкие ягоды хвостовника. Это и многое другое Гудрун выращивает сама. Она подступалась даже к голубой сосне, но с разочарованием узнала, что хвою с нее можно будет брать только через пятьдесят лет, а срезать без вреда для дерева кору для заваривания барка – и вовсе через столетия.

Грибы растут под самым скатом крыши в ящике с соленым мхом. Вот уж пример доброго соседства!

Раздвинув жесткие, словно рога кхарнов, разлапистые побеги мха, я увидел желаемое. Гриб размером с хорошую миску, шляпка толстая и упругая. То что надо. Просунув руку под шляпку, я собрал грибную бороду в пучок и аккуратно перерезал.

Увязавшийся за мной на чердак Вестри заинтересованно сунулся к грибу носом. Понюхал и разочарованно фыркнул. Нет, он любит грибы, но очищенные от несъедобных нитей, мелко нарезанные, пожаренные на масле. Лакомка.

По прошествии сорока пяти минут сквозь гриб, подвешенный на стене за бороду, можно было процеживать зеленое пиво. Я под разными углами вонзил в шляпку все имеющиеся в доме ножи, от мощного кухонного тесака до маленького ножичка, пригодного для заточки перьев. Немыслимым образом изогнув руку, ткнул в неудобно висящий гриб шпагой. Ничего! Все отверстия получались узкими и вытянутыми, а не круглыми, как раны Рэва. Оставалось только действительно сбегать за гребенкой для кхарнов.

– Пальцем еще можно ткнуть.

Хельга бросила на стол срезанный гриб, а рядом – две длинные костяные шпильки.