Кортик капитана Нелидова

– Ах, оставьте ваше осторожничанье, товарищ Томас! Во-первых, Смольный работает практически круглосуточно. Во-вторых, мы с вами можем вполне свободно рассуждать, используя русский язык. К чему эта конспирология?

– Ваша секретарша понимает английский так, словно это её родной язык?

– Да что она там понимает? Она не еврейка. Она совсем русская. Совсем-совсем. Русские, как дети. Сейчас, к примеру, ей уже не до нас. Она всецело занята шоколадом, который я ей подкинул. Пока не съест – не двинется с места. И уж точно ей не до наших высокомудрых рассуждений. Ах, русские все идеалисты. Идеалисты с рабской психологией. Один лишь небольшой пример из нашей нынешней жизни. Как вам должно быть известно, сидельцев Трубецкого бастиона[1 - Имеется в виду Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где отбывали заключение министры и высшие чиновники царского правительства. Впоследствии, в октябре 1917 года, к ним присоединились арестованные В.А. Антоновым-Овсеенко министры Временного правительства.] время от времени навещают. В том числе и наш товарищ Подвойский. Он-то и рассказал интересный анекдотец…

– Из жизни министров? Бытие в бастионе? Гм… Впрочем, малоинтересно. Те же голод, вши… Впрочем, стабильности больше.

– Ничего подобного! Анекдотец товарища Подвойского скорее из жизни конвоя. Один из матросов, беседовавших с товарищем Подвойским, так и заявил: «Мы царя хотим». Тот у него конечно же спросил: «Так за кого же ты, братец, голосовал? За какой список?» Матрос ответил: «За четвёртый». Поясню: четвёртый список – большевистский[2 - Имеется в виду Список № 4 Кандидатов в Учредительное собрание по Петроградскому столичному избирательному округу. Возглавлял список В.И. Ульянов (Ленин).]. «Так как же так?» – возопил товарищ Подвойский. И ему ответили с чисто пролетарской искренностью и прямотой: «Да надоело всё это. Опять царя хотим». Вот так-то!

Лариса услышала резкий звук и звон – это товарищ Зиновьев, забыв субординацию перед важным иностранным гостем, по укоренившейся в революционное время привычке, стукнул по столу кулаком. За дверью повисло молчание, которое Лариса использовала по собственному усмотрению. Переобувшись в приобретённые ещё прошлой зимой и по счастливой случайности валенки, она быстро накинула шубку и стала уже повязывать шаль, когда разговор за дверью возобновился.

– Зачем же вы держите при себе такую женщину? Не лучше ли, при ваших-то возможностях, окружить себя женщинами более высокого разбора, нерусскими?

Это о ней-то! Чем же она какая-то «такая»? Лариса замерла у двери.

– Дворяночка. Дни их сочтены. Скоро перебьют всех, кто не сбежит. Так что самое время… – Григорий Евсеевич шумно вздохнул и продолжил: – Понимаете, я – жизнелюб и женолюб. Но в самом изысканном смысле этого слова. Я люблю красиво жить и жалею женщин, а сейчас такое сложное положение… В том числе и на фронтах. Да-да. Муж этой женщины – фронтовик.

– Преуспел в сражениях под знамёнами только что созданной РККА или…

– Боюсь, что «или». Но это не столь важно. Мир вокруг нас наводнён героями Великой войны.

– Значит, вы, добрая душа, пригрели у сердца жену врага?

– Не совсем так… Сейчас ещё неразбериха, и многие не определились. Разброд и шатания – так выражается Старик, и он прав. В такой ситуации архиважен каждый человек! Буквально каждый военспец сейчас на счету. И не только военспец. Любой грамотный человек важен. Мы обязаны привлечь к делу большевизма лучшие кадры, а уж обеспечить их преданность мы вполне можем нашими, испытанными методами.

– Вы имеете в виду институт заложничества?

– Это вынужденная, но весьма результативная мера. С интеллигентами по-другому нельзя.

– Интеллигенция – мозг человечества. Впрочем, человечество ни при чём. Интеллигенция – чисто русское явление.

– Вот именно! В этой стране слишком много русского. Это надо исправлять.

Товарищ Зиновьев рассмеялся, но опять-таки не как обычно. Лариса услышала не громогласные раскаты, а дребезжащее заискивающее подхихикивание.

– Старик уже опроверг расхожую идиому о мнимом умственном превосходстве интеллигенции. Интеллигенция – не мозг нации, а её говно – так выразился он. Это дословная цитата. Итак…

– …Итак. В какой валюте вы желаете получить вспомоществование? По обыкновению, в дойчмарках?

– Дойчмарки? Пфе!

– Могу предложить английские фунты или доллары.

– Валюта? Пфе!

– Золотые рубли?

– Ну-у-у…

– Чего же вы хотите?

– Камушки, но не булыжник. В настоящий момент оружием проводников пролетарской воли не могут являться отёсанные куски гранита.

– Бриллианты?

– Сапфиры и рубины тоже подойдут. Возможно, опалы. Настоящие опалы из Британских колоний. Моя жена предпочитает украшения с опалами.

– Возможно, жемчуг?

– Пожалуй, не стоит. Я, знаете ли, не знаток.

– Возможно, продукты питания? Ректификат, консервы, медикаменты.

– Слишком хлопотно. Засветишься, пожалуй.

– Хлопотно-то оно хлопотно, но мука и водка в наше время – самые твёрдые из валют. Я слышал, в Питере в продовольственных лавках домовые мыши пользуются особым спросом, а конина – деликатес.

– А вот это, сударь мой, подлинная, настоящая клевета!..

Услышав грохот и топот, Лариса предположила, что товарищ Зиновьев вскочил и не заметив, что стул упал, стал метаться по кабинету. Визитёр хохотал, но его смех напоминал Ларисе лисье тявканье. Отсмеявшись, товарищ Томас продолжил:

– Едят не только мышей, но и друг друга. Людоедство для людей такое же обычное дело, как поедание грызунов. Для этого места ойкумены такой рацион не является специфическим. Русские предпочитают простые овощи типа репы или капусты и запаренные злаки. Точнее, до последнего времени предпочитали.

– Клевета! Клевета!

– Укажите вот здесь, на этом бланке, сколько и чего. И не забудьте подписать.

– Я не подписываю подобных бумаг. Не уполномочен!

– Ах, оставьте хоть на час ваши замашки! Мы не на партийном собрании и не в клубе заговорщиков. За конфиденциальность я ручаюсь.

– Всё хорошо. Только что вы хотите взамен?

– Я же вам говорил: прекращения казней генштабистов.

– Это Бронштейна инициатива. Я ни при чём и не властен!

– Мне нет дела до ваших партийный распрей. Думайте не о Бронштейне, а о себе. К примеру, эта дамочка в приёмной. Ведь её вы подкармливаете не только из эротического интереса, не так ли? Ведь она имеет отношение…

Эти слова, как удар по лицу, отбросили Ларису от двери. Прикрыв щеки и лоб ладонями, она прижалась лопатками к стене.

Слушать далее сделалось невмоготу. Лариса осторожно открыла дверь в коридор и ещё осторожней затворила её за собой. Латыш-часовой с близко посаженными к длинному носу глазами, в высокой шапке и справном обмундировании посторонился, давая ей дорогу.

– До завтра, мадам, – проговорил он.

Приклад винтовки глухо стукнул об пол. Лариса испуганно покосилась на гранёное лезвие штыка. Но по коридору всё ещё сновали какие-то персонажи, различной, а порой и неясной классовой принадлежности. Тут были и пахнущие махоркой фронтовики с тощими заплечными мешками на спинах, и усатые личности в длиннополых пальто и котелках, и мамзели в шляпках, и крестьянки в платках. Лариса прикрыла рот краем шали.

– На улице давно темно, – буркнул латыш. – Вот и правильно, что личико прикрыли. Хорошенькое оно у вас. На такое любой позарится.