Во сне и наяву

Платье оказалось точь-в-точь впору, и я вспомнила, как неделю назад Анфиса старательно обмерила меня с головы до пят. Значит, вот для чего она так трудилась – чтобы сшить мне обновку ко дню рождения!

Я с нежностью погладила ладонью оборочки на груди и, стараясь игнорировать колкие и язвительные Светкины замечания, принялась за утреннюю уборку.

Анфиса встретила меня уже в столовой. Я сначала даже не узнала ее: она вся как-то преобразилась, по-новому уложила волосы, надела нарядную блузку и, кажется, слегка накрасила тонкие, всегда плотно сжатые губы неяркой кремовой помадой.

– Тебе хорошо, – одобрительно кивнула она, оглядывая ладно сидящее на мне платье. – Молодец, что сразу надела. Нравится?

– Очень, – честно призналась я, – спасибо.

– Не за что. – Анфиса улыбнулась. – Носи на здоровье. А главное, не болей и учись на «отлично». На прошлой неделе у нас был педсовет, и решено наградить тебя грамотой.

– Какой еще грамотой? – не поняла я.

– За успехи в учебе и активное участие в общественной жизни интерната. Ты ведь теперь наша гордость, об этом все учителя говорят. Так что уж давай, не подводи.

Она говорила и получала видимое удовольствие от своих слов. Может, когда-то давно она беседовала так со своей дочкой, радуясь ее школьным успехам и гордясь за нее.

Мне захотелось сказать ей в ответ что-нибудь очень ласковое и теплое, но почему-то все нужные слова застряли в горле, и я молчала, старательно отводя глаза в сторону.

– Ну, иди кушай. – Анфиса мягко тронула меня за плечо. – Иди. Вечером будем праздновать.

Я послушно уселась за стол. Она, скрестив руки на груди, некоторое время наблюдала за тем, как я ем, потом, неслышно ступая, отошла в сторону.

После завтрака я, не дожидаясь вечера, решила навестить Влада, однако медсестра Леночка сказала, что он спит и будить его категорически нельзя.

Время в его отсутствие тянулось ужасно медленно. Я слонялась по интернату, не зная, чем заняться – мой день рождения пришелся на воскресенье, и школьных занятий не было.

Гулять мне не хотелось – на дворе было слишком мокро и склякотно. Не желая сидеть в палате в обществе Светки и Маринки, я полтора часа проторчала в библиотеке, потом навязалась в помощницы Жанне, пересчитывающей партию полученного из прачечной белья, и наконец спустилась проведать своего тезку, трехцветного Ваську.

После Влада тот был моим лучшим другом. Он тут же узнал меня, вскочил со своего коврика, выгнул колесом рыжевато-серую спинку и громко, требовательно мяукнул.

Я дала ему сосиску, оставшуюся с обеда, и он тотчас вонзил в нее острые желтоватые клычки.

Мимо прошмыгнула Людка с вечным пакетиком семечек в руках. Глянула на меня тревожно и пристально, словно желая сказать что-то важное, но, так и не раскрыв рта, скрылась в боковом коридоре.

Я знала, куда она пошла: в кладовку, реветь. Людка часто бегала туда – кладовщица тетя Таня приходилась ей дальней родственницей. Она и снабжала троюродную племянницу семечками, с молчаливым сочувствием выслушивая Людкины жалобы на невыносимое житье-бытье в соседстве со зловредной Светкой.

Мне в очередной раз стало жалко Людку, но, как всегда, жалость эта была смешана с презрением и легкой брезгливостью.

Васька тем временем доел сосиску и смотрел на меня вопросительно и с ожиданием: мол, еще что-нибудь дашь или хорошенького понемножку?

– Я еще приду, Вася, – пообещала я, почесывая пушистую шерстку за его ухом. – Обязательно приду. Попозже, после ужина.

Наконец наступили долгожданные шесть часов. Столовая наполнилась народом. На столах уже стояли вазочки с желе, дежурные разносили подносы с чашками.

Потом включили проигрыватель, и на всю громкость грянуло «К сожаленью, день рожденья только раз в году». Под общие аплодисменты тетя Катя вынесла огромный торт, весь в кипенно-белой пене взбитых сливок. На нем красовалось одиннадцать тоненьких разноцветных свечек.

Анфиса чиркнула спичкой – один за другим загорелись крошечные огоньки.

– Василиса, иди задувай, – позвала она.

Я, затаив дыхание, приблизилась к воспитательскому столу, на котором стоял торт.

– Дуй! – велела Анфиса.

Я набрала в легкие побольше воздуха.

– Погоди-ка, – вдруг крикнула Жанна, – надо не так! Ты желание загадала? – Она пристально глянула мне в лицо.

Я помотала головой:

– Нет.

– А нужно загадывать. Если с трех раз задуешь все свечки, оно непременно сбудется. И очень скоро. У тебя есть желание?

Я заколебалась.

– У кого ж их нет? – добродушно проговорила тетя Катя. – Дочка, загадай, чтоб спина поправилась, и дело с концом.

– Да не торопите вы ее, – с досадой молвила Жанна. – Спину-то ей и так вылечат, зачем еще она здесь? А желание должно быть самым что ни на есть заветным. Ты поняла, Василиса?

– Да.

– Тогда я считаю до трех, – ее глаза весело сверкнули. – Один…

«…Быть богатой… – мелькнуло у меня в голове и тут же сменилось новой мыслью: – Выйти замуж и поехать за границу…»

Не то, все не то. Я чувствовала, что хочу не этого, но чего именно, понять не могла.

– Два, – звонко сказала Жанна.

«Чтобы вот сейчас, прямо сейчас, Влад вышел из изолятора и появился здесь, в столовой!» Нет, это и вовсе глупо. Откуда он появится тут, если у него карантин?

– Три! – произнесла Жанна громким шепотом.

Я зажмурилась и выпалила про себя:

«Хочу разгадать свои сны!»

Потом я дунула. Раз, другой. Свечки погасли, все, кроме одной. Она продолжала гореть, нежно-голубая, в белой пластмассовой подставке, воткнутая в самую сердцевину торта.

– Давай сильней! – подсказала Жанна.

Я дунула в третий раз. Легкое оранжевое пламя заколебалось и пропало, оставив еле заметный глазу беловатый дымок.

Вокруг захлопали и закричали: «Поздравляем!»

Я вдруг ощутила легкое головокружение. Перед глазами поплыла странная рябь. Сквозь нее я видела улыбающееся лицо Анфисы. Она протягивала мне толстую книгу в яркой, глянцевой обложке.