Генетическая ошибка
– Так прав я или нет? – слегка возвысил голос Ковалев.
Марина взяла себя в руки.
– Мы с мужем, конечно, не олигархи, но, безусловно, можем помочь семье несчастного. Мой адвокат свяжется с его супругой и все обговорит.
– А, у вас уже и адвокат есть, – колко произнес Ковалев. – А я-то по простоте душевной думал вам предложить нашего. Ну что ж. – Он достал из ящика стола какой-то бланк и положил его перед Мариной. – Вот. Заполните, и не смею вас задерживать.
– Что это?
– Это подписка о невыезде. Ваше дело квалифицируется как уголовное. Статья 109, причинение смерти по неосторожности.
Рука Марины дрогнула, листок плавно спланировал на пол.
– Нет! Не может быть! Светлана Георгиевна говорила мне только об административной ответственности.
– Ну, она наверняка предупреждала вас, что все может измениться.
– Что вы такое говорите? – Марина с трудом заставила себя взглянуть лейтенанту в лицо. – Это какое-то недоразумение. Если бы я сбила Гальперина на пешеходном переходе или, к примеру, была бы пьяна, то, наверное, мне действительно грозила бы уголовная ответственность. Но повторяю в сотый раз, он вылетел на дорогу из-за кустов в месте, где переход запрещен!
– А я вам повторяю, что человек был болен! Давайте теперь будем давить насмерть всех неаккуратных пешеходов. Так по-вашему?
Марина устало опустила голову. Она поняла, что бесполезно спорить с этим ярым блюстителем закона и защитником сирых и обиженных. Очевидно, он возомнил себя неким Робин Гудом, а в ней видит только бессовестную нахалку, которая болтает за рулем по телефону без наушников и нарушает скоростной режим.
– Будете подписывать? – спросил Ковалев немного спокойнее.
– Да.
Марина подняла с пола бланк, заполнила нужные строки и поставила подпись.
– Отлично, – совсем миролюбиво проговорил Ковалев и спрятал бланк обратно в ящик стола. – Можете идти. Я вызову вас, если мне понадобится. Это передайте своему адвокату. – Он протянул Марине визитку с номером телефона.
– Спасибо. – Она спрятала визитку в сумочку и быстро, не оборачиваясь, пошла к двери.
Очутившись в коридоре, Марина почувствовала, что ей нечем дышать, и рванула ворот блузки. Голова кружилась, в ногах была страшная слабость.
– Девушка, что с вами? Вы очень бледная. Вам нехорошо? – раздался откуда-то сбоку приветливый тенорок.
Марина обернулась и увидела совсем молоденького паренька в форме сотрудника ППС.
– Спасибо, я… мне… – Она не выдержала и разрыдалась.
– Ну, ну. – Парень осторожно взял ее под локоть и повел к лестнице. – Выйдем на улицу, там ветерок. А то у нас духота, кондей сломался еще вчера, до сих пор не починили.
Они спустились вниз и вышли во двор. Действительно, в лицо Марины подул свежий ветер, и ей стало немного легче.
– Это вы от Ковалева идете? – поинтересовался парнишка.
– От него. – Марина кивнула. – А что?
– Да ничего. – Парень ухмыльнулся. – От него частенько в таком виде выходят. Вы потерпевшая?
– Если бы. Обвиняемая.
– Да ну, – недоверчиво присвистнул парень. – В чем же вас обвиняют?
– Человека сбила. Насмерть.
– Ух ты. – Юный мент сочувственно и понимающе покачал головой. – С каждым может случиться. Лихачила? Или права купила?
– Ни то, ни другое. По телефону говорила. А там эти кусты дурацкие…
– У нас много дурацких кустов, – философски заметил парень. – А по телефону за рулем говорить запрещено. Прямой путь к аварии.
– Я знаю. – Марина тяжело вздохнула.
– С Ковалевым не договоришься. Это все знают.
– Что вы имеете в виду?
– Ну что. – Парнишка выразительно хмыкнул. – Сами понимаете, не маленькая. Только я вам ничего не говорил. – Он на всякий случай обернулся, но рядом никого не было.
– Ну, я пойду. Вижу, вы пришли в себя. Удачи!
– Спасибо. – Марина медленно двинулась в сторону остановки.
Голову ее атаковал шквал мыслей. Если она верно поняла парня, то пытаться дать денег Ковалеву бессмысленно. С другой стороны – не на это ли он намекал, выясняя про ее материальное положение? Парнишка может по молодости не все знать. Марина поняла, что без мужа эти вопросы ей не осилить, и достала телефон.
– Да, зай! – отозвался Сергей. – Ну как?
– Плохо. Очень плохо, – стараясь сдержать слезы, проговорила Марина. – Петелина, представляешь, родила. И теперь у меня другой следователь. Сущий дьявол. Он обещал посадить меня!
– Ты шутишь?! Не может этого быть! Ты же ни в чем не виновата!
– Он так не считает. Напротив, он уверен, что я преступница, убийца и мое место за решеткой.
– Ну это мы еще поглядим! – сердито произнес Сергей.
– Ты бы съездил к нему. Поговорил, как мужчина с мужчиной. Может, стоит предложить ему денег? Хотя… о нем ходит молва, что он неподкупен.
– Я съезжу, зая, непременно съезжу. Посмотрим, подкупен он или нет. Ты сейчас куда?
– Домой, куда еще? А ты? Ты уже освободился?
– Не совсем. Пока еще не в Москве.
– Время уже седьмой час, – возмутилась Марина. – Сколько тебя там будут мурыжить?
– Думаю, еще полчасика – и выдвигаюсь. Что у нас на ужин?
– Голубцы сделаю по-быстрому.
– Отлично. Обожаю голубцы. До встречи! – В трубке воцарилась тишина.
Марина увидела приближающийся автобус и побежала ему навстречу.
Очутившись дома, она без сил опустилась на диван в гостиной. Ей хотелось закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы отключиться от всего и не вспоминать о недавнем разговоре со следователем. Однако перед ней все стояло его лицо, красное, как у индейца, с пронзительным и безжалостным взглядом. Марина в отчаянии пнула кулаком диванный валик. В это время зазвонил телефон.
Нинка! Они не разговаривали с момента аварии. Нина звонила несколько раз, но Марина не в состоянии была взять трубку. Вместо нее к телефону подошел Сергей и вкратце описал Нине ситуацию. Марина вздохнула и нажала на прием.
– Мариш! Как ты?
– Ужасно!
– Почему ужасно? – испугалась Нина.
– Я только что вернулась от следователя. Мне грозит тюремный срок.
– Господи, – ахнула Нина. – Не может быть! Сережа сказал, что ты ни в чем не виновата и максимум, что будет, это штраф.
– Как бы не так! Теперь это не административное, а уголовное дело. Я же превысила скорость, и свидетели нашлись, которые видели, как я с тобой трещала по телефону.
Нина подавленно молчала. Марина почувствовала, как ее одолевает злость. Все из-за нее, из-за Нинки. Дернул же ее черт тогда позвонить.
– Мариш, ради бога, прости, – пролепетала в трубку Нина. – Мне так неловко. Ну хочешь, я пойду к твоему следователю и скажу, что это я позвонила? Хочешь?
– Да брось ты, – немного смягчилась Марина. – Ты-то здесь при чем? Виноват водитель. Внимательнее надо было следить за дорогой и ехать медленней. Ты прости, я сейчас не могу говорить. Устала как собака, и настроение отвратное. Давай в другой раз?
– Конечно, – тут же согласилась Нина. – Ты, если что надо, сразу звони. Я приеду и все сделаю.
– Спасибо.
Марина отложила телефон и свернулась калачиком на диване, поджав под себя ноги, уютно пристроила голову на мягкой диванной подушке, закуталась в плед и закрыла глаза, совершенно позабыв об обещанных мужу голубцах.
Вернувшийся домой Сергей застал жену мирно спящей в гостиной. Рядом на полу лежал телефон. Сергей вздохнул, поднял его, поправил плед на Марининых ногах и пошел в кухню импровизировать ужин.
10
…На улице настоящая весна, яркий сиреневый май. Птицы щебечут с таким упоением, что кажется – ты в раю. В такие дни я вспоминаю наш двор в пору моего детства. Именно в это время, мы, ребятня, высыпали на улицу с великами и гоняли по асфальтовым дорожкам до одурения. Потом играли в вышибалы, в салки, колдунчики, жгли костерок на пустыре и рассказывали друг другу страшные истории про черный-черный дом и прочую чепуху. Наша компания состояла в основном из мальчишек, но было там и несколько девчат, возрастом от 11 до 13 лет.
Как-то раз мы засиделись почти до ночи. Одно за другим стали открываться окна, рассерженные матери звали нас по домам. И только мое окно оставалось по-прежнему закрытым. Друзья мои разбежались, остались только я и девочка по имени Майя. Она училась в параллельном со мной классе, в той же школе. Майя мне совсем не нравилась – у нее были длинные и тощие руки и ноги, и нос, всегда облупленный и усеянный крупными веснушками. А еще она была обладателем невероятно высокого и пронзительного голоса, который тут же пускала в ход, если считала, что ее пытаются обдурить или дискриминировать в наших дворовых играх.
Теперь мы с Майей стояли во дворе под большим раскидистым тополем, и я видел мурашки на ее костлявых голых плечах.
– Тебе холодно? – спросил я как можно более небрежным тоном.
Она кивнула, при этом ее курносый нос задрался высоко кверху – вероятно, она тоже хотела казаться независимой и взрослой. Я снял с себя джинсовку и протянул ей.
– Зачем, не надо, – проговорила Майя, но джинсовку взяла и натянула на замерзшие плечики.
– Что будем делать? – спросил я ее. – Еще погуляем или пойдем по домам?
– Я не хочу домой, – сказала Майя, и в ее глазах я увидел грусть.
– Почему?
– Там мать с отцом вечно орут, ругаются. Папка пьяный приходит каждый день, мамка с ним тоже выпивает. Он на нее замахивается кулаком. Страшно.
Она говорила это будничным тоном, так просто и доверительно, что у меня невольно сжалось сердце – словно кто-то стиснул его в кулаке.
– Пошли к нам, – предложил я Майе неожиданно для самого себя.
– К вам? – Она подняла на меня удивленные глаза. – Но ведь мы с тобой совсем не дружим…
– Какое значение имеет тут дружба? Посидишь немного спокойно в тишине, мать наверняка уже ужин приготовила. Она у меня классно готовит. У тебя-то небось и жрать дома нечего?
– Нечего. – Майя кивнула и шмыгнула своим вздернутым веснушчатым носом.
– Ну так и пойдем.
Я решительно взял ее за руку. Она была прохладной, маленькой, но удивительно крепкой. Мы зашли в подъезд, поднялись в квартиру. Из-за двери на площадку просачивался чудесный аромат жареной курицы. Я заметил, как Майя украдкой сглотнула слюну. Ключа у меня никогда не было, мама не работала и всегда находилась дома. Я позвонил. Тишина. Обычно мама тут же бежала открывать. Неужели она про меня совсем забыла? И домой не зовет, и в квартиру пустить не спешит. Майя смотрела на меня с тревогой. Я снова нажал на звонок. Тот же результат. Может, мама куда-то ушла? Ужин приготовила и вышла по делам? К соседке тете Кате, например.
– Мне, наверное, лучше уйти, – робко проговорила Майя.
– Стой тут. – Я крепче сжал ее руку.
Отец с самого малышового возраста приучил меня к тому, что мужчина должен заботиться о женщине. Даже если эта женщина – двенадцатилетняя веснушчатая соплячка с тощими голыми и ободранными коленками.
– Стой, – повторил я и в третий раз нажал на кнопку.
И тут в коридоре за дверью раздались шаги. Странные это были шаги – мама обычно ходила быстро, почти бегом. А эти шаги были медленными и тяжелыми, шаркающими, как у столетней бабки. Спине стало прохладно, я почувствовал, как на руках выскочили мурашки. Дверь распахнулась, и на пороге перед нами предстала мать. Она была неузнаваемая. Обычно веселая, беспечная, белокурая и голубоглазая, напоминающая порхающую бабочку, сейчас она вся поникла и съежилась, став значительно меньше ростом. Лицо ее было бледным и заплаканным, глаза опухли, подбородок дрожал.
– Вова… – она не договорила, махнула рукой. – Заходи.
– Мама, это Майя. – Я указал на сжавшуюся за моей спиной девчонку. – Можно, она поужинает у нас?
– Майя… – все тем же рассеянным тоном произнесла мать. – Да… да… конечно… заходите оба…
Гнетущее тоскливое чувство возникло у меня под ложечкой и быстро-быстро разлилось по всему телу, достигнув самых кончиков пальцев. Что-то было не так. Но что?
Я зашел в прихожую, Майя несмело шагнула вслед за мной. Мать как-то странно взглянула на меня и быстро ушла в комнату.
– Разувайся, – велел я Майе, – тапочки вон там. И сразу мыть руки.
К этому меня тоже приучил отец – пришел в дом, срочно мыть руки с мылом не меньше полминуты. Майя послушно стянула старые, стоптанные кроссовки и надела гостевые тапки. Я включил ей свет в ванной, и она скрылась за дверью. Хлынула вода из крана. В проеме между комнатой и коридором снова показалась мама. Лицо ее было искажено гримасой боли.
– Володя!
– Да что случилось? – не выдержал я. – Отчего ты плачешь?
– Папу… папу убили… – только и смогла она вымолвить. Потом сползла по стенке на пол.
Я с ужасом смотрел на ее белое лицо и закрытые глаза. Умерла? Обморок? Тихо скрипнула дверь ванной. Майя бесшумно выскользнула в коридор.
– Мама… – почему-то шепотом произнес я. – Надо «Скорую».
– Погоди, не надо. – Майя присела перед мамой на корточки, умелым движением приложила палец к ее шее. – Пульс хороший. Она просто потеряла сознание. Быстренько, принеси воды.
Я пулей понесся на кухню, наполнил стакан и вернулся в прихожую. Майя набрала в рот воды и стала брызгать ею маме в лицо. Веки у той дрогнули, и она открыла глаза.
– Ребятки… – она вдруг зарыдала так громко и безутешно, что у меня закололо в висках. – Вовочка… папы больше нет! Нашего папки! Убили-и-и… – Она завыла, как раненая волчица.
Я совсем растерялся. Стоял как истукан, не смея поверить в то, что услышал, не зная, что делать с обезумевшей от горя матерью. На помощь неожиданно пришла Майя.
– Скорее, – произнесла она спокойным и решительным тоном. – Надо ее поднять и уложить на диван или кровать. Давай, на счет три. Раз, два, три…
Мы одновременно подняли маму под локти и потащили в комнату. Она висела у нас в руках, как тряпичная кукла. Мы положили ее на диван, под голову подсунули подушку, укрыли одеялом. Майя вскипятила чайник, и мы дали ей выпить сладкого чая.
Минут через двадцать мама понемногу пришла в себя и смогла говорить. Она рассказала, что ей позвонили из отделения полиции, где работал отец, и сообщили, что в него стреляли при задержании группы преступников. Ранение оказалось смертельным, и он погиб на месте. Вот почему мама забыла обо мне и не звала на ужин, приготовленный за несколько минут до того, как пришло страшное известие…
Я стоял рядом с диваном, оглушенный и ослепленный. Отец был для меня всем – другом, наставником, человеком, которому можно было поведать обо всем на свете, и он найдет нужные слова для поддержки или разделит с тобой радость. Я просто не представлял себе, как буду без него жить. Я не верил в то, что его нет. Высокий, плечистый, сильный, он легко поднимал на руки и меня, и маму, даже не дрогнув, кружил нас по комнате. А как он рубил дрова в деревне у бабушки! Можно было заглядеться: в одной майке, из-под которой выпирали мощные бицепсы, он размахивался топором и опускал его точно в полено. То с сухим хрустом разламывалось напополам с первого удара. Отец тут же клал другое ему на смену. Хрясь – и это пополам. Полчаса – и готова целая дровница. Он умел все: чинить проводку, поломанные вещи, кататься на лыжах и коньках, делать солнышко на турнике. А еще умел быть нежным и гладить меня по голове, когда я болел, готовить манную кашу, лучшую в мире, и украшать ее мармеладками или дольками мандаринок. Как могли его убить – такого стойкого, смелого, ловкого? Отец дослужился до капитана и через несколько месяцев должен был стать майором. Не стал…
В тот вечер Майя осталась с нами на ночь. Она ухаживала за мамой, клала ей на лоб мокрое полотенце, капала какие-то капли, которые нашла в аптечке, поила с ложечки горячим чаем. При ней я стеснялся плакать, хотя мне хотелось зареветь белугой. Я глотал слезы и выполнял то, что велела мне эта умелая веснушчатая девчонка. Мы уснули лишь под утро – Майя в моей кровати, мама на диване, а я на раскладушке, наспех вынутой из кладовки.
Проснулся я от адской боли в затылке. В глазах было темно, язык стал шершавым и отяжелел. Я хотел встать, но голова у меня закружилась, и я вынужден был сесть на пол возле раскладушки. Видимо, я застонал, потому что на шум пришла из спальни Майя. Поглядев на меня, она всплеснула руками:
– Ты весь красный! Все лицо! Как будто обжегся.
Мама тоже проснулась, с трудом оторвала голову от подушки, но, увидев меня, быстро вскочила.
– Что с тобой, Володя? У тебя температура?
Она дала мне градусник, но жара у меня не оказалось. Тогда мама принесла прибор для измерения давления – у отца частенько оно подскакивало, и мы купили в аптеке аппарат, работающий на батарейках. Мама накачала рукав и уставилась в табло. – 200 на 160! – она даже не сказала, а выдохнула:
– Вова, что это такое, я тебя спрашиваю.
Я промычал в ответ что-то нечленораздельное. Мне было очень плохо, в ушах шумело, слюна была горькой. Словно сквозь пелену я слышал, как мама звонит в «Скорую». Через полчаса приехали медики. Они слушали меня со всех сторон, потом сделали укол и велели лежать, не вставая. Еще через полчаса мне стало немного легче. Я услышал, как в соседней комнате тихонько переговариваются мама и Майя.
– У него так раньше бывало? – спросила Майя, и я понял, что речь идет обо мне.
– Никогда. Это в первый раз, – ответила мать.
– Будем надеяться, что и в последний, – взрослым тоном проговорила Майя.
Она ушла от нас лишь к вечеру, убедившись в том, что мы хоть немного пришли в себя и стали адекватными. Тощая веснушчатая девчонка оказалась настоящей сестрой милосердия. Я понять не мог, откуда в ней столько совершенно недетской стойкости, терпения, доброты. Она знала, что нужно делать, и отлично со всем справлялась.
Когда она ушла, мать стала звонить насчет похорон, а я закрылся у себя в комнате и дал, наконец, волю слезам. Я плакал и представлял себе отца – в форме, с орденом на груди, такого прекрасного, молодого, полного сил и любви к нам с мамой. Никогда этого уже не будет. Никогда! Шмыгая носом, я залез в тумбочку и достал оттуда наш семейный альбом. На каждой странице были фотографии: я, мама с папой, мы втроем, я и отец. Много-много фотографий. Слезы текли по моим щекам, я раскрыл страницу там, где отец был сфотографирован один на фоне серой кирпичной стены здания МВД. Он смотрел на меня и улыбался, фуражка лихо заломлена на затылок, в руках букетик нарциссов. Это они поздравляли сослуживиц с 8 Марта. Я встал на ноги и стоя продолжал смотреть на фотографию.
– Клянусь, я отомщу за тебя! – шептали мои губы. – Клянусь! Я стану тем, кем был ты. Я буду отважным и бесстрашным. Я найду тех, кто это сделал с тобой, и застрелю их. Слышишь, отец? Я обязательно это сделаю.
Дверь приоткрылась, и в комнату вошла мать.
– Похороны завтра в 10 утра. Если Майя захочет, пусть приходит.
Больше она ничего не сказала.
Назавтра с утра зарядил дождь. Помню мутную пелену, и в ней гроб, а в нем кто-то, совсем не похожий на отца. Вокруг рыдания: мать, бабушка, срочно примчавшаяся из деревни, сестры отца, мои тетки, – все плачут в голос. Помню речи: начальника, друзей. «Погиб как герой… будем им гордиться… таких, как он, мало…» Помню Майю – она стояла рядом со мной и держала за руку, как я ее позавчера. Она была серьезна, и лицо у нее стало бледным и строгим, мне показалось, даже веснушки на носу у нее поблекли и стали почти незаметны. Когда пришел мой черед говорить речь над покойным, я выступил вперед и повторил то, что говорил вчера:
– Клянусь, я убью тех, кто это сделал.
Мама испуганно покосилась на меня и дернула за руку. Начальник отца потрепал по волосам. И только Майя незаметно кивнула, полностью оправдывая и поддерживая мои слова…
…Сам не знаю, отчего мне сегодня вдруг вспомнилось все это. Разве что день точь-в-точь такой же солнечный и весенний, как в том трагическом мае. Майя в мае. Милая веснушчатая девочка, у которой не было детства. Я полюбил ее в тот месяц первой мальчишеской любовью, но не мог признаться, слишком мал был и застенчив. Она уехала через год с теткой в другой город – родители ее спились окончательно, и их лишили родительских прав. Майя обещала писать и звонить, но ни того, ни другого не сделала. А я… я сам постеснялся звонить ей – раз молчит, значит, ей хорошо, я ей не нужен. Так она и пропала навсегда, добрая, прекрасная Майя…
Нет, не случайно я вспомнил тот год и свою первую любовь. Эта девушка, пришедшая сегодня ко мне в кабинет Марина Красникова… она чем-то похожа на Майю. Может, веснушками? Или глазами цвета спелого крыжовника? У нее, конечно, нет тощих коленок и длинных, несуразных рук и ног. Но что-то в ней есть от Майи, это факт. Та еще птичка. Гнала на приличной скорости, болтала по телефону, не заметила человека и сбила насмерть. А теперь смотрит своими глазенками и думает, что все ей сойдет с рук. Конечно, она ж красавица. Образованная. Все у нее в жизни зашибись, как круто. Муж, квартира, машина…
Когда меня не взяли в оперативники по причине гипертонии, развившейся с того страшного дня, я пошел работать следователем. Но я помнил о клятве, данной отцу в день похорон. Я не мог убивать преступников из оружия, но я должен был уничтожать их без жалости, находясь на своем месте. Как? Очень просто. Надо быть неподкупным и справедливым, вести следствие кропотливо и тщательно, чтобы никто из нарушивших закон не укрылся от ответственности. Никто и никогда!
Она, эта красотка с зелеными глазами, убила человека. Стало быть, она убийца. И я сделаю все для того, чтобы она оказалась за решеткой. Ей придется ответить за свою беспечность и самонадеянность. И жалеть ее нечего. Даже если она так похожа на веснушчатую Майю…
11
Адвокат отца оказался высоким, жизнерадостным и краснощеким мужчиной, с почти не тронутой сединой роскошной шевелюрой цвета воронова крыла. Он сидел за столиком кафе, где они с Мариной договорились встретиться, и упоенно изучал газету, потягивая двойной эспрессо. При виде Марины его крупные, слегка на выкате, карие глаза зажглись интересом.
– Какая вы… – Он не договорил, жестом приглашая ее присесть за столик.
Марина кинула на него вопросительно-кокетливый взгляд и села, поправив и без того аккуратную прическу.
– Красавица, – констатировал адвокат и протянул ей руку. – Меня зовут Алексей Михайлович.
– Да, я в курсе, папа говорил. – Марина пожала его широкую, чуть прохладную ладонь.
– Кофе? Чай? Что-нибудь сладкое? – Мужчина с готовностью пододвинул ей меню.
– Нет, благодарю, только кофе. Латте.
– Отлично. Официант! – Алексей Михайлович махнул газетой у себя над головой. Тут же к столику приблизился приятный светловолосый паренек в длинном фартуке.
– Что угодно?
– Нам, пожалуйста, латте. И эклер. – Алексей Михайлович взглянул на Марину и улыбнулся: – На всякий случай. Работа мысли требует сладкого. У кого-то из нас может случиться гипогликемия. А эклеры тут просто объедение. – Он еще раз улыбнулся и подмигнул Марине.
Паренек принес латте. Алексей Михайлович не спеша раскрыл роскошный ежедневник из малиновой кожи.
– Обрисуем вкратце нашу ситуацию. Итак, что мы имеем: наезд на пешехода, произведенный, слава богу, не на переходе, из отягчающих обстоятельств – незначительное превышение скорости и показания свидетелей о том, что водитель в момент наезда и перед этим говорил по телефону, не пользуясь наушниками. Из смягчающих обстоятельств – заросли кустов на тротуаре, которые давно нужно было проредить. Ну и плюс отсутствие судимости и отличные характеристики с места работы. Ведь будут характеристики? – Алексей Михайлович покосился на Марину своим выпученным глазом. Она кивнула. – Ну вот. Я вчера съездил к вашему следователю. Прямо скажем, тип тот еще. Ортодокс. Уверен, что все вокруг должно делаться по справедливости, а любое зло неукоснительно будет наказано.
– Да, это так. – Марина вздохнула. – Меня уже предупредили, что он… – Она неловко замялась. – …он не берет благодарности.
Алексей Михайлович усмехнулся.
– А что вы так смутились? Даже покраснели. Это же обычная практика. Почти любое дело можно развалить за так называемую благодарность. И гораздо более серьезные преступления. Но, к сожалению, не всегда. Найдется такой вот… как его…
– Ковалев, – тихо подсказала Марина.
– Да, Ковалев. И все, тупик.
– Что же мне делать? – встревожилась Марина.
– Полагаться на меня. – Алексей Михайлович аккуратно надкусил эклер. – Будем работать над ситуацией. Попытаемся добиться условки.
– Это возможно?
– Вполне. Конечно, еще многое зависит от судьи и от разных обстоятельств. Но я попытаюсь решить все проблемы.
– Спасибо, – проговорила Марина негромко и опустила глаза.
– Не за что пока. Я очень уважаю вашего отца и искренне хотел бы помочь ему. И вам.
– Скажите… – Марина замялась в нерешительности. – А вот все-таки насчет благодарности. Я думала послать к Ковалеву своего мужа. С конвертом. Как вы думаете, стоит это сделать?