Пианистка

С этими словами она вышла, плотно прикрыв за собой дверь…

– Ладно. – Карина заставила себя успокоиться, вспомнив, что следующей придет Оля Серебрякова. – Открывай Баха и учи текст. Прямо здесь, при мне.

Девица с недоумением покосилась на нее, хотела было что-то возразить, но передумала, взяла ноты, водрузила их на пюпитр, раскрыла на нужной странице.

«Ничего, – думала Карина, сидя в излюбленном месте у окна и слушая, как ученица раз за разом повторяет одну и ту же фразу. – Найдем способ, как справиться с этой красавицей. Нельзя ее выгонять – ладно. Но тогда пусть учит программу как миленькая».

Сорок пять минут, положенные расписанием, истекли, Эвелина собралась и ушла. Карина облегченно вздохнула.

В класс заглянула Оля, маленькая, белокурая, похожая на эльфа.

– Карина Петровна, можно?

– Можно, Оля, входи.

Девочка направилась к фортепьяно, волоча за собой тяжелую сумку с нотами.

– Что играть сначала? – Она глянула на Карину ясными голубыми глазами. – Моцарта или Шопена?

– Давай Шопена.

Оля добавила к двум подставкам на стуле третью, села, положила на клавиши тоненькие пальчики.

Карина слушала ее и ловила себя на том, что невольно улыбается. Девчонка играла так непосредственно, легко и вместе с тем профессионально, почти мастерски, что ее апатия и слабость от простуды исчезли без следа.

Когда, закончив работу, Карина вышла на улицу, было еще совсем светло. Легкий ветерок за день подсушил асфальт. Она шла по знакомому скверу и удивлялась каждой мелочи. Ей казалось, что она очнулась от глубокого, тяжелого сна и словно впервые видит молоденьких мамаш, прогуливающихся с колясками взад и вперед, разноцветные яркие куртки ребятишек, гурьбой носящихся по детской площадке, толстых, важных голубей, смешно переваливающихся с лапы на лапу, горластых мартовских котов.

Карина нарочно не спешила, но когда она наконец подошла к дому, так и не стемнело. Она увидела, что дверь широко распахнута, а перед домом стоит грузовик, набитый домашним скарбом. Двое грузчиков снимали с машины большой цветастый диван.

«Кто-то въехал к нам, – подумала Карина. – Интересно, куда это?»

Всех жильцов своего маленького подъезда она знала прекрасно. Это только в новых башнях в семнадцать этажей соседи годами ездят в лифте, не узнавая друг дружку, а маленькая хрущевка-пятиэтажка вся как на ладони.

По три квартиры на этаже – всего пятнадцать. Никто вроде бы не уезжал из дома за последние месяцы.

Карина, с любопытством оглянувшись на грузовик, вошла в подъезд. И тут же, почти следом за ней, важно въехал диван.

– Девушка, в сторону! – весело гаркнул один из грузчиков, плечистый здоровяк.

Другой, не такой веселый, может, потому, что низкорослый и худой и таскать мебель ему было тяжело, угрюмо проворчал:

– Долбаные дома ваши без лифта! Тащи эту хреновину на пятый этаж – никаких денег не захочешь!

– Ладно, не вякай, – подбодрил его напарник, и они, обогнув посторонившуюся Карину, довольно быстро потопали вверх по лестнице.

Она в недоумении пожала плечами. На пятый? Кто же это поменялся втихаря, так, что она и не заметила? И тут ее осенило: да это ж к ней, под самый нос, въезжают новые соседи. Видно, двухкомнатную квартиру, пустовавшую лет пять, продали. Раньше, когда была жива мама, она принадлежала Анне Марковне Шац. Потом старушка умерла. Ее дочь и зять квартиру сдали. Но въехавшие туда жильцы за три месяца довели ее до такого состояния и оставили столь ужасающие счета за междугородние переговоры, что после их отъезда хлебнувшие лиха хозяева решили больше никого в свое жилище не пускать. Продавать квартиру тоже не спешили, видно, в деньгах не нуждались.

Карина привыкла за эти годы к отсутствию соседей за стеной, будто так и должно быть. И сейчас интерес к новоявленным жильцам боролся в ней с некоторым страхом: как-то уживется она с чужими людьми за тонкой проницаемой стеночкой. Вдруг шуметь будут? Или…

Что «или» Карина додумать не успела – машинально дошла на свой пятый этаж и уперлась носом прямо в распахнутую дверь соседней квартиры.

Оттуда слышались шаги, голоса грузчиков, скрип и грохот переставляемой мебели. Однако в прихожей никого не было. Карина помялась, но, так и не дождавшись появления хозяев, отправилась к себе.

«Ну их, – подумала она, – еще успеем познакомиться».

Все последующие вечера она прислушивалась к соседям за стеной в большой комнате, но услышать ей ничего не удалось.

«Наверное, въехала какая-нибудь тихая старушка, – решила Карина. – Сидит, караулит квартиру для подрастающих внуков».

5

Однако она ошибалась.

Спустя неделю, вечером, когда Карина, уютно устроившись в кресле, писала в нотах пальцы для Олечки, приспосабливая широкую шопеновскую фактуру к ее крохотной ручке, тишина за стеной вдруг взорвалась громкими голосами. Они быстро перешли на крик, да такой, что Карине пришлось отложить свои ноты.

Ссорящихся было двое: мужской голос будто бы что-то спрашивал с нарастающим раздражением, ему вторил высокий и жалобный то ли женский, то ли детский голосок, будто оправдываясь. Тонкий голос все набирал и набирал высоту. До уха Карины стали долетать некоторые слова.

«Не могу я, не могу», – отчетливо расслышала она сквозь стену, и крик перешел в рыдание. Мужской голос что-то сердито забубнил на одной ноте, отчего рыдания усилились.

Карине стало неловко, будто она подслушивает чужую семейную сцену. Она вздохнула, сгребла в охапку Шопена и перешла в кухню. Ощущение неловкости потом долго не проходило, хотя и в сочетании с раздражением. В конце концов, ведь это она пострадавшая, это ей не дали доработать, выгнав из-за любимого стола, с привычного насиженного места.

Совсем поздно, закончив работу, Карина зашла в большую комнату. За стеной царила мертвая тишина, оттуда не доносилось ни звука. Тихо было и на следующий вечер, и за ним.

А через неделю все повторилось. Теперь Карина смотрела «Поле чудес» и, едва услышав знакомые голоса за стеной, щелкнула пультом и ушла в спальню. Там у нее стоял маленький телевизор. Глупо было надеяться, что такие крики можно чем-то заглушить.

«Вот это соседи!» – в ужасе думала Карина, пытаясь сосредоточиться на любимой передаче, что ей удавалось с трудом.

Потом она закончилась, и в большой комнате за стеной снова стояла удивительная тишина.

Карина отправилась на кухню вскипятить чайник, и тут на глаза ей попалось неприлично располневшее мусорное ведро. Мусор был больным вопросом. Выносить его каждый день она очень не любила. Для этого приходилось спускаться по лестнице на ледяную, продуваемую всеми ветрами площадку между этажами. К тому же мусоропровод открывался с трудом, так что Карина каждый раз обламывала об него ногти. Можно было, конечно, перенести эту неприятную процедуру на утро, но она побоялась, что ведро переполнится от яичной скорлупы или пустого молочного пакета. Карина представила, как сыплется его содержимое по дороге к мусоропроводу, вздохнула и, поплотнее запахнув кофту, поплелась в прихожую. Отперла дверь и в недоумении остановилась.

Внизу, обнимая трубу мусорника и прижавшись к ней лбом, стояла девушка. Она была довольно высокая, что сразу бросалось в глаза, несмотря на ее ссутулившуюся спину. Распущенные прямые, совершенно белые, как у прибалтов, волосы почти полностью закрывали ее лицо.

Карине показалось, что девушка совсем молода, не больше двадцати лет. На узких, почти мальчишеских бедрах, облегая их, словно чешуя, плотно сидели фиолетовые джинсы. Кроме них, на девчонке, к ужасу мерзлячки Карины, была только легкая, тоже фиолетовая футболка с короткими рукавами и надписью «Спорт» на спине. Жалостливое и трогательное впечатление дополняли мужские клетчатые тапки с замятыми задниками, в которых утопали маленькие ступни. До Карины донеслись громкие всхлипывания.

«Так вот кто шумит у меня за стеной», – догадалась она и тихонько кашлянула.

Девушка не обратила на нее ни малейшего внимания, лишь плечи затряслись с новой силой. Карина спустилась на один пролет, аккуратно поставила на пол ведро и сказала мягко, но убедительно:

– Эй! Это плохое место для слез. И уж если плакать именно здесь, то не в такой одежде. Тут градусов шестнадцать, не больше.

Девушка наконец оторвала лицо от мусоропровода. Оно было красным и распухшим от слез. Прямая белая челка падала на глаза, а глаза были голубые-голубые. На курносом носу отчетливо виднелись веснушки, большой рот кривился от усилий сдержать рыдания.

Если бы заплести ей косички, одну повыше, другую пониже, с распустившейся ленточкой, вышла бы форменная Маша-Растеряша, какой ее рисуют в детских книжках. Озорная и непутевая, но, в общем-то, хорошая девчонка.

Маша-Растеряша по-детски шмыгнула носом, ладонью утерла слезы и попыталась улыбнуться.

– Я ваша новая соседка, – пролепетала она.