Во сне и наяву

Русичке оставалось лишь кивать на каждое мое слово.

– Что ж, Демина, садись. Пятерка, – проговорила она, когда я закончила. – Но, ей-богу, это несправедливо. Я же видела, ты совсем не глядела на доску, когда я объясняла материал. Мне не нравится, что ты стала так пользоваться своими исключительными способностями. Впредь, пожалуйста, будь повнимательней.

Ни слова не говоря, я взяла у нее дневник с выставленной отметкой и пошла на место. Мысли мои вновь и вновь возвращались к приказанию Толика.

Как сделать то, что он хочет? Куда запихнуть часы, чтобы их обнаружили со скандалом?

Учебный день наконец закончился. Мы пообедали и разошлись по палатам – отдыхать. Светка уже была тут как тут, сидела на кровати, по-турецки поджав ноги, и чувствовала себя превосходно, несмотря на только что полученную проработку от Марины Ивановны.

– Где Маринка? – спросила я ее.

– В больнице. Только что увезли. – На ее лице не было и следа слез или растерянности. Она аккуратно пригладила щеткой пышные блестящие волосы и подмигнула мне. – Ништяк все! Выкарабкается. Базариха сказала, сердце в порядке, а остальное – ерунда.

Я невольно позавидовала ее самообладанию. Вот бы мне такое нахальство – я бы тогда не дрожала от одной мысли о том, что нужно кому-то подбросить чужую вещь.

В палату, воровато озираясь, вошла Людка. В руках у нее был стакан с киселем.

– Девочки, Анфиса далеко?

– Близко, – громко захохотала Светка.

Людка вздрогнула и обеими руками прикрыла стакан.

– Тише, Светочка, не привлекай внимания. Пожалуйста, а то мне попадет.

– «Не привлекай внимания»! – фыркнула Светка. – А на кой черт ты сюда притащила эту гадость?

– Какая ж гадость, Светочка? – слабо возразила Людка. – Кисель, он вкусный. Я его жуть как люблю. Вот, добавку попросила.

– Она попросила, и ей дали, – проговорила Светка со злостью. – Это потому все, что тетка ее в кладовке работает. А нам, проси не проси, ничего не обломится.

Это было неправдой: добавку в интернате охотно давали каждому желающему. Однако и я, и Людка прекрасно понимали, что спорить со Светкой бесполезно.

Людка молча поднесла стакан к губам, собираясь сделать первый глоток.

– Эй, ты, дай сюда. – Светка царственным жестом протянула руку. – Ну кому говорят, давай стакан.

Людкины глаза наполнились слезами. Она затравленно глянула на Светку и вдруг принялась взахлеб глотать кисель. По щекам и подбородку потекла густая розовая жижа.

– Да ты… ты что? – Голос Светки задрожал от ярости. – Значит, так? Не слушаться? Я тебе покажу, как не слушаться! – Она рывком вскочила на ноги и в два прыжка очутилась возле Людкиной кровати. Та тут же перестала хлебать и протянула ей наполовину пустой стакан.

– Получай! – Светка с силой треснула ей по руке. Остатки киселя выплеснулись на голубую, в цветочек, наволочку. Людка в ужасе смотрела, как на подушке расплывается огромное розовое пятно.

– Так тебе! – торжествующе провозгласила Светка. – Будешь спать теперь мордой в киселе. – Она повернулась и с сознанием выполненного долга удалилась в свой угол.

Людка всхлипывала тихо и безутешно. Я подошла к ней и мягко тронула за плечо.

– Да брось ты. Из-за наволочки! Сходи к Жанне, она тебе другую выдаст.

– Она руга-аться бу-удет! – протянула Людка навзрыд.

– Не будет. Ну, может, самую малость, за то, что ты кисель из столовки принесла.

Людка поколебалась, пошмыгала носом и отправилась в бельевую, где обитала Жанна. Вскоре она вернулась успокоенная, но без наволочки.

– Ну что?

– Она сказала, завтра даст. Как раз постели будут менять, а до этого велела потерпеть. Я подушку другой стороной переверну, и делов! – Людка принялась снимать с постели покрывало.

Меня вдруг будто что-то кольнуло. Ну да, завтра ведь вторник, банный день. Всем воспитанникам меняют постельное белье и полотенца. Всегда сама Жанна, собственноручно, у нее пунктик – вдруг недосчитается какой-нибудь простыни или пододеяльника. К тому же далеко не все в интернате могут выполнять даже легкую физическую работу, поэтому Марина Ивановна постановила постелями заниматься только персоналу. А это означает, что…

Я стояла посреди палаты и чувствовала, как губы растягиваются до ушей в торжествующей улыбке. Теперь я могла смело идти вечером к Толику – мне было что ему сказать, чем обрадовать. В голове моей в мгновение ока созрел чудесный план, осуществить который было проще пареной репы. Я намеревалась привести его в исполнение не далее как завтра утром и абсолютно не сомневалась в успехе.

После полдника я вновь была на третьем этаже.

Толик, однако, слушать меня почти не стал. Спросил только:

– Ты знаешь, как будешь действовать?

Я кивнула.

– Вот и ладно. Надеюсь, не подведешь. – Он зевнул и искоса глянул на стол, где у него лежала тонкая тетрадка, та самая, которую я уже видела утром.

Я поняла, что мешаю ему – мое появление прервало важное и интересное для него занятие. Но мне отчаянно не хотелось уходить.

Я мялась, переступая с ноги на ногу, ожидая: может быть, Толик не станет меня прогонять и разрешит побыть у него в палате. Но он недовольно нахмурил брови и произнес:

– По-моему, тебе пора. И Миха сейчас вернется, незачем ему видеть, что ты торчишь здесь целый вечер. Гуд бай.

Он не прибавил к своим прощальным словам вчерашнего ласкового «Василек», и это тотчас отозвалось во мне болью в сердце.

Я больше не была для него «хорошей девочкой», а осмелилась ослушаться, не понять то, что должна была понимать с полуслова. Да нет, с полувзгляда – именно этого хотел от меня Толик, и я дала себе слово никогда далее не испытывать его терпение.

– Гуд бай, – точно эхо, повторила я и засеменила к двери.

Этой ночью на меня навалился тяжкий, свинцовый сон – сказались вчерашний недосып и лихорадочное возбуждение, в котором я провела минувший день.

Едва коснувшись головой подушки, я провалилась в темноту и открыла глаза, лишь когда в палату зашла Анфиса – будить нас.

В отличие от давешнего бессознательного пробуждения, сегодня мой мозг работал точно и четко: я моментально вспомнила о том, какая мне предстоит задача. Однако страха не почувствовала.

Наоборот. В душе царили удивительный покой и уверенность в том, что все будет хорошо.

Я не спеша оделась, убрала постель и, улучив момент, когда никто не смотрел в мою сторону, вытащила из тумбочки часы. Сунула их в карман и как ни в чем не бывало отправилась на завтрак.

Поев, я не стала заходить к себе, а сразу поднялась на третий этаж и тут же увидела Жанну с огромным мешком, наполненным старыми простынями. Она шла с противоположного конца коридора мне навстречу и приветливо улыбалась.

Сердце мое ухнуло вниз от ужаса: неужели я опоздала и постели у мальчишек уже собрали?

На дрожащих, ватных ногах я приблизилась к третьей палате и открыла дверь. Слава богу! Постели были на месте, очевидно, Жанна еще не заглядывала сюда, а просто решила отнести первую порцию белья к себе в подсобку.

Миха и Толик сидели у стола и вполне миролюбиво резались в «подкидного».

– Опять ты? – Миха недовольно зыркнул в мою сторону. – Что тебе здесь надо?

– Ничего. Просто пришла.

– Вали отсюда, немедленно, – грозно велел он. – Не то уши оборву.

Я вопросительно глянула на Толика, но тот сделал вид, что занят своими картами. Мне стало ясно, что выпутываться придется самой.

– А можно с вами в «дурака»? – нагло поинтересовалась я.

– Что? – Миха не поверил своим ушам. – Ах ты козявка! Сама от горшка два вершка, а нахальства выше крыши. Толян, ты что молчишь? – Он требовательно дернул его за рукав свитера. – Она ж к тебе шляется, ты ее привечаешь. Скажи ей!

Тот усмехнулся с невозмутимым видом:

– Почему ты решил, что ко мне? Может, ей ты понравился.

– Ага, держи карман. – Миха поднялся и пнул стул. – Я на минутку. Сейчас вернусь. Смотри, – он сердито поглядел на Толика, – чтобы к моему приходу ее здесь не было.

Миха быстро прошел мимо меня, на ходу больно ткнув кулаком под ребра. Хлопнула дверь.

– За сигаретами побежал, – спокойно объяснил Толик, – у него пачка спрятана в душевой за радиатором. – Он задумчиво смешал карты, бросил их на стол и внимательно посмотрел мне в лицо. – Ну, ты придумала?

– Да. – Я прислушалась к доносящимся из коридора звукам. Поблизости громко и отчетливо разговаривала Жанна, не зло отчитывая кого-то за разорванный пододеяльник. Значит, она с минуты на минуту будет здесь. И Миха тоже. Как раз то, что нужно!

Я жестом фокусника вытащила часы, вихрем подлетела к Михиной кровати и, перевернув подушку, сунула их в вырез наволочки. Затем легонько взбила подушку и вернула ее на прежнее место.

Толик молча и с интересом наблюдал за моими действиями. Он хотел что-то сказать, но в это время дверь распахнулась, и в палату вошли Жанна и Миха, бок о бок, точно по заказу.

– Ты еще здесь? – Миха сделал страшные глаза, однако больше ничего при Жанне сказать не посмел. Он сел и принялся смотреть, как она сноровисто и ловко складывает постель.

Я тем временем обшарила глазами стол и обнаружила то, что мне в данный момент было необходимо: грязный стакан и чайную ложку. Я подошла и взяла стакан.

Жанна ободрительно кивнула и похвалила:

– Помогаешь? Молодец. Все бы были такими отзывчивыми.

Я искоса глянула на Толика – тот слегка прищурился, стараясь скрыть улыбку. Миха взирал на нас мрачно, исподлобья.

Жанна закончила с постелью Толика, подошла к другой кровати и откинула покрывало.

– Это что такое? – Она нахмурилась и наклонилась.

– Где? – Миха привстал со стула.

– Да вот! – Жанна резким движением сдернула простыню и сунула ему под нос. В углу чернело прожженное пятно.

– Куришь в палате? – Жанна строго поглядела на Миху. Тот выдержал ее взгляд, не смущаясь, без особого волнения. Жанна была сама почти девочка, и старшие воспитанники ее не боялись. Да и младшие считали своей в доску, висли у нее на шее и лезли целоваться.

– Что молчишь, Самойлов? – проговорила Жанна, пытаясь придать голосу суровость. – Хочешь, чтобы я рассказала Марине Ивановне?

– Зачем Марине Ивановне? – Миха пожал плечами. – Я ж всего один раз. Подумаешь!

– Вам вообще курить нельзя, категорически! – расстроенно произнесла Жанна. – Вас тут лечат-лечат, деньги на вас тратят государственные, спонсоров ищут, чтобы они помогали, а вы… – Она махнула рукой, скомкала простыню, запихнула ее в мешок и, взяв за уголки подушку, пару раз легонько тряхнула, освобождая от наволочки.

У меня пересохло в горле и громко застучало в висках. Я застыла у стола со стаканом в руке.

Раздался глуховатый стук – это серебряные часы упали на покрытый ковром пол.

– Матерь божья! – Жанна всплеснула руками. – А это как прикажешь понимать?

– Это… это… – Михино сероватое лицо мгновенно вспыхнуло неровным клочковатым румянцем и вслед за тем стало мертвенно белым. Он во все глаза смотрел на лежащий под ногами у Жанны предмет.

Та медленно протянула руку и подняла часы с пола. Взвесила на ладони и покачала головой. Взгляд ее сделался жестким.

– Самойлов, чьи это часы? Ты где их взял?

– Я? Нигде! – хриплым шепотом ответил Миха. – Это… не мои! То есть… я хотел сказать… я не клал их туда. Я вообще… первый раз их вижу. Честное слово, матерью клянусь!

– Эх, Миша, Миша, – укоризненно проговорила Жанна, – тебя ведь предупреждали. Неужели так хочется в колонию?

– Да не мои часы! – дурным голосом заорал Миха. – Не мои!!

– Конечно, не твои. – Жанна вздохнула. – Ты, наверное, хорошо знаешь чьи.

– Не знаю!

– Это мои часы, – вдруг совершенно спокойно произнес Толик. – Там сзади, на крышке, есть инициалы. «В.К.А.», Волков Константин Алексеевич, мой отец. Ему эти часы на тридцатилетие подарили друзья.

Жанна перевернула часы, и я отчетливо увидела в самом уголке три заглавные буквы, которые вчера не заметила, сосредоточив все внимание на узоре.

– Ты стащил часы, Самойлов! – убитым голосом сказала Жанна. – Стащил у соседа по палате. Как с тобой можно кого-нибудь селить? Я тебя спрашиваю?

– Д-да без надобности м-мне его будильник, – заикаясь, выдавил Миха, – мне его подкинули, нарочно, чтоб под монастырь подвести.

– Кто?

– Да сам он и подкинул. Этот ваш Волков.

Жанна выразительно поглядела на Михину кровать. Та стояла вплотную к столу, так, что подойти к изголовью было невозможно. Чтобы дотянуться до подушки, нужно было встать коленями на одеяло. Этого Толик никак не в состоянии был сделать, находясь в инвалидной коляске.

Миха понял, что имеет в виду Жанна. Он беспомощно и затравленно огляделся по сторонам, и взгляд его уперся в меня.

– Она! – Миха ткнул пальцем в мою сторону. – Это она все, зараза! Шестерка! Они сговорились, он ей велел! Убью, сволочь! – Он ринулся было ко мне, но Жанна загородила ему дорогу.

– Прекрати сейчас же! Как не стыдно сваливать свои грехи на девочку, малышку! Да она у нас тише мышки и учится на одни пятерки. А сюда пришла помочь, потому что у нее сердечко доброе. Эх, ничтожный ты человек! – Она спрятала часы в карман халата. – Волков, я потом их тебе верну. Покажу Марине Ивановне, пусть разбирается сама. А ты, Самойлов, пойдешь сейчас со мной к директору. Понял?

Миха молча кивнул и низко опустил голову.

В гробовой тишине Жанна закончила собирать белье и, подхватив мешок, увела Миху с собой.

Я в ожидании смотрела на Толика, по-прежнему продолжая сжимать в руке спасительный стакан.

– Ловко, – проговорил он и улыбнулся. – Теперь ему крышка. И как это ты все так точно рассчитала?

– Не знаю. – Я пожала плечами. – Само получилось.

– Само не само, а башка у тебя варит, Василек. Это правда, что нянька про тебя говорила?

– Что говорила? – не поняла я.

– Будто бы учишься классно.

– Ну… да. – Я не была уверена, что Толик одобрит мои школьные успехи, и потому старалась отвечать как можно неопределенней. Но он заметно обрадовался.

– Это хорошо, что так. Значит, ты только с виду такая… – Он замялся, видно, не желая слишком обидеть меня, но потом все-таки произнес: – Серая мышка.

Я не расстроилась. Мышка так мышка. Я не впервой слышала это прозвище. Гораздо важнее было то, что Толик высоко оценил мои старания, он улыбается и снова называет меня Васильком. Я вспомнила свое вчерашнее решение научиться понимать его с полувзгляда.

– Мне уходить?

– Да, иди. Думаю, к ужину все выяснится. Возможно, завтра я уже буду в палате один.

– Можно помогать тебе? Еду носить из столовой, например?

– Помогай, – милостиво разрешил Толик, – но так, чтобы об этом поменьше знали вокруг. Смекалки тебе не занимать, придумаешь сама, как соблюдать конспирацию.

Миху Самойлова увезли из интерната на следующий день. До конца его испытательного срока оставалось немногим более полумесяца, но Марина Ивановна была неумолима.

Странно, но я совсем не чувствовала себя преступницей. По ночам спокойно спала, с аппетитом ела вкусную интернатскую пищу и не вспоминала о погубленном мной Михе.

Каждое утро начиналось теперь с визита на третий этаж. К Толику больше никого не подселяли, и он жил один в комнате. Я приносила ему тарелки с едой, он лениво ковырялся в них ложкой или вилкой и отставлял в сторону почти нетронутыми.

Мы почти не разговаривали и уж тем более не обсуждали историю с подброшенными часами. Я проводила в палате минут двадцать, в основном сидя на стуле у стола или стоя возле порога, а потом уходила восвояси, чтобы вечером вернуться.

Хорошо помня наказ Толика, я зорко следила за тем, чтобы никто не заметил, куда я хожу два или три раза на дню. Особенно я опасалась Светки и Анфисы, и не напрасно.

Светка в первый же день заприметила меня с тарелкой в руке и полюбопытствовала:

– Это кому?

– Жанна попросила отнести на третий этаж, – не моргнув глазом соврала я.

– На третий? – Светка с подозрением наморщила нос. – Там же старшеклассники.

– Ну и что? – Я беззаботно пожала плечами.

– Почему это она просит именно тебя? – недовольно проворчала Светка, но больше вопросов задавать не стала и отошла в сторону.

С Анфисой все получилось сложнее. Она заглянула в палату к Толику, как раз когда я навещала его в очередной раз.

– Василиса? – Ее лицо вытянулось от удивления. – Ты что здесь забыла?

Я поведала ей все ту же байку про Жанну и ее поручение, надеясь, что Анфиса не станет перепроверять мои слова, а даже если и станет, забывчивая Жанна легко подтвердит, что я не вру.

Анфиса выслушала меня с видимым недовольством, ничего не сказала, лишь едва заметно качнула головой и вышла из комнаты. Вечером того же дня она поймала меня в библиотеке.

– Зачем ты туда ходишь? – Глаза ее смотрели на меня пристально, будто желая просветить насквозь.

– Я же сказала, Жанна велела.

– А если честно?

Я молча разглядывала свои руки. В конце концов, кто может мне запретить любить Толика? Никто! Даже сама Марина Ивановна. Захочу – и буду ходить на третий этаж столько, сколько мне вздумается!

Я подняла голову и с вызовом глянула на Анфису.

– Напрасно ты так, девочка, – она улыбнулась, обезоруживающе кротко и печально, – напрасно. Он… этот парень… не пара тебе. И возраст у вас разный: ты еще дитя, а он уже взрослый. Слишком взрослый. – Анфиса вздохнула.

Мне нечего было ей возразить, да я и не собиралась. Нужно было лишь одно – чтобы она оставила меня в покое и не стала ничего доносить директрисе.

– Завтра Владика выписывают, – сказала Анфиса тихо.

Завтра. Уже завтра! Значит, прошла целая неделя с того самого дня, как я познакомилась с Толиком. И за все это время я так ни разу и не сходила в изолятор.

Анфиса внимательно наблюдала за мной.

– Ты что, не рада?

– Рада.

– Незаметно. Или вы больше не друзья?

Внезапно я ощутила злость на нее. Зачем, по какому праву она лезет мне в душу? Чего добивается? Я – не ее Валюша, и нечего меня воспитывать.

Я почти готова была произнести это вслух, но вовремя опомнилась. Анфиса заметила мое состояние и кивнула:

– Хорошо. Делай как знаешь. Только… – Она прервалась и смахнула рукой с глаз невидимую соринку. – …только не забывай, что, кроме Волкова, ты еще нужна и другим. Всем нам нужна, тебе ясно?

– Да. – Я не очень понимала, кого она имеет в виду под «всеми». Себя? Светку с Маринкой? Или, может быть, Влада? Но ведь я и так живу здесь, в интернате, рядом с ними, а Толик – это совсем другое. Это лишь мое, и ничье больше.

На том мы с Анфисой и расстались.

Влада я увидела на следующий день. Он стоял на пороге нашей палаты и улыбался, вовсю показывая наполовину выросшие зубы. Лицо его побледнело и слегка осунулось, на щеках и лбу были видны следы зеленки.

Он показался мне вдруг таким безнадежно маленьким, глупеньким, ничего не смыслящим в настоящей, взрослой жизни, чересчур правильным и хорошим – для меня, переступившей некую критическую черту, навсегда отделяющую от беззаботного детства.

– Ты почему не приходила? – спросил Влад, впрочем, безо всякой обиды. – Боялась заразиться?

– Боялась, – солгала я.

– И зря. Лена сказала, что больные ветрянкой заразны уже за несколько дней до того, как выскочит сыпь. Так что ты все равно в карантине. – Он весело засмеялся и предложил: – Идем в шашки играть!

Играть в шашки с Владом мне не хотелось, но я не решилась ему отказать. И так уже мое поведение всю эту неделю являло собой образец подлости.

Мы поднялись в игровую. Проходя по коридору, я кинула взгляд на дверь третьей палаты, и сердце мое сладко заныло. Там, за дверью, находился Толик. Наверное, он по обыкновению, писал что-то в своей тетрадке или читал Жюля Верна, которого я накануне принесла ему из библиотеки. Или просто сидел неподвижно, подперев голову руками, и отсутствующим взглядом смотрел в никуда.

Если б можно было сейчас не ходить в игровую, а вместо этого проскользнуть к нему, спросить, как дела, и получить обычный, лаконичный ответ: «Хреново!» А потом стоять в уголке и смотреть на его лицо. Просто смотреть, и ничего больше…

– Ты о чем задумалась? – удивленно спросил Влад.

– Ни о чем. – Я решительно шагнула внутрь игровой. – Где там твои шашки?

– Почему мои? – Белесые брови Влада сдвинулись к переносице. – Слушай… ты… не хочешь играть? – Он остановился, не дойдя до полки с играми.

– Хочу.

– Врешь, – возразил он спокойно. – Ты куда-то торопишься. Ты… все эти дни куда-то спешила, ведь так?

Я глядела на него разинув рот, потрясенная его проницательностью. Откуда Влад мог знать? Не Анфиса же ему сказала? А вдруг она?

– С чего ты взял, что я спешу? – спросила я.

– Ты какая-то странная. Глаза у тебя… смотрят мимо. И голос стал другим. Что-то случилось, да? Может быть, тебе приснился какой-то новый сон – помнишь, ты рассказывала, что видишь необыкновенные сны?

Я не знала, что ему ответить. Все, что происходило со мной за последние семь дней, действительно походило на сон. Лучший, самый удивительный сон из тех, которые мне приходилось видеть. Главное, чтобы он никогда не прерывался.

Я медленно кивнула.

– Я угадал? – Влад встревожено заглянул мне в лицо. – Что тебе приснилось? Что-то неприятное, страшное?

– Нет, наоборот.

– Тогда почему… – Он не договорил, продолжая смотреть на меня вопросительно и напряженно. И я не выдержала.

– Владик, можно я… уйду? – Голос мой предательски дрожал, глаза подозрительно пощипывало. – Я… не могу сейчас ни о чем говорить. И не хочу. Потом… может быть.

Он недоуменно пожал плечами:

– Иди, пожалуйста. Разве я тебя держу? Не плачь только.

– Я не плачу. – Я пулей прошмыгнула мимо него обратно в коридор и понеслась к себе в палату.

В этот день Влад больше не подходил ко мне, а назавтра, когда мы встретились в классе, старательно делал вид, что ничего особенного не произошло. После уроков мы разошлись, впервые не договорившись о том, что будем делать в свободное время. Влад отправился в игровую, а я – прямиком в третью палату. Он видел, как я захожу туда, но, честно говоря, мне было все равно.

Мне было все равно!

Мою жизнь отныне освещало солнце по имени Толик Волков, и под его холодными, но ослепительно яркими лучами я постепенно слепла, переставая видеть реальность такой, какой она была на самом деле.

…Ему только-только исполнилось пятнадцать, но выглядел он старше, гораздо старше. Как он отличался от всех нас! Как презирал сам интернат и тех, кто здесь жил и работал! Презирал и ненавидел.

Никто не знал о его прошлом, даже пронырливая Жанна, которой доверяли самые сокровенные тайны. Он никого не подпускал к себе, существуя в своем строго ограниченном замкнутом мирке, и, казалось, практически не тяготился вечным одиночеством.

Я, как и другие, не имела доступа к душе Толика. Его удивительные синие глаза обращались в мою сторону, лишь когда он не был занят какими-то своими, никому не ведомыми мыслями. Я стала для него чем-то вроде бесплатной прислуги или няньки. Но лишь до момента, когда в его красивой, гордо посаженной голове не возникал новый коварный и хитроумный план.

Тогда я переставала быть служанкой и становилась соучастницей. Без зазрения совести тырила для Толика сигареты из заначек старшеклассников, тайком брала у Жанны и приносила ему ярко иллюстрированные журналы с полуобнаженными красотками, а как-то провернула целую аферу, вытащив из кармана уборщицы, тети Нины, ключи от кладовки.

В кладовке хранилась гуманитарная помощь, заграничные куртки, юбки, брюки всех фасонов. Ночью, пробравшись туда, я облюбовала новенькую темно-синюю джинсовку, уволокла ее в палату, а после обменяла у Светки на настоящий французский одеколон: близился Толиков день рождения, и мне хотелось сделать ему сногсшибательный, взрослый подарок.

Не знаю, угодила ли я Толику, но тете Нине мой проступок вышел боком: Марина Ивановна за халатное обращение с ключами объявила уборщице строгий выговор и вычла стоимость украденной куртки из ее зарплаты, о чем по секрету нам сообщила Жанна.

Было устроено разбирательство среди воспитанников, но я, как всегда, оказалась вне подозрений: никто и вообразить не мог, что тихая мышка и круглая отличница способна на воровство.

Учеба давно отошла для меня на дальний план. Я по-прежнему щелкала задачи как орешки, в течение трех минут зазубривала параграфы из учебника и на уроках отвечала четко и без единой запинки. Но голова моя была занята другим.

Учителя это чувствовали, и постепенно они начали высказывать недовольство. Я выслушивала их нотации с пустым взглядом, кивала и уходила к Толику.

Как-то на лестнице меня поймала библиотекарша и принялась расспрашивать, почему я уже полгода не беру книжки. Как на грех, рядом очутилась Анфиса.

Библиотекарша охала и ахала, а она стояла молча и смотрела на меня с такой болью и укоризной, что мне захотелось завыть. Я брякнула что-то невероятно грубое, чего раньше ни за что не осмелилась бы сказать взрослому человеку, и убежала, оставив библиотекаршу в полном шоке и недоумении.