Генетическая ошибка

25

Марина решила больше не звонить и не писать Сергею. В самом деле, нужно иметь гордость. Если он забыл ее, предал, то пусть. Она переживет, не умрет. Однако не так-то просто было следовать своему решению. Каждое утро Марина просыпалась с одной-единственной мыслью – сегодня Сережка ей позвонит. Сегодня ее позовут к телефону. Или придет письмо. Он напишет ей, что скучает и жить без нее не может. Попросит прощения за Нинку, будет умолять все забыть.

Все утро, пока Марина умывалась, завтракала, шла на работу, она была уверена, что так и будет. После обеда ее уверенность начинала таять и к вечеру сменялась горьким отчаянием. Ей хотелось сжаться в комок, спрятаться в темный угол и заплакать навзрыд. Но вокруг были сотни пар чужих, злых, насмешливых глаз. Они только и ждали ее слез, они всегда ждали чьих-то слез со злорадством, присущим всем обиженным и несчастным. Марина из последних сил заставляла себя выпрямить спину, поднять голову и проглотить подступающие к горлу рыдания. Только ночью, укрывшись с головой одеялом, она давала себе волю. Кусала зубами мокрую от слез подушку, утыкалась в нее горячим лбом. «Сережа, Сереженька, как же так? Как ты мог так со мной поступить? Ведь ты же любил меня, целовал, называл «моя сладкая девочка», «мой зайчик». Что же с тобой случилось, Сереженька?» Она шептала эти слова беззвучно, но с такой неистовой силой и страстью, что, казалось, железное изголовье кровати должно было не выдержать и расплавиться.

О Нине она вообще не могла думать. Ее тошнило при одной мысли о ней. Подруга, называется. Добилась своего, утащила сладкий кусок. Чтобы как-то отвлечься, Марина записалась-таки в кружок макраме. Она затащила туда и Таньку, чтобы та поменьше торчала в своем отряде. Таньке плести макраме не нравилось, она сидела и смотрела, как это делает Марина. У самой Марины выходило замечательно: она сплела себе подвеску, салфетку на тумбочку и браслет. Браслет оказался ей великоват, и она решила подарить его Спиридоновой. Дождалась, когда начальница зайдет к ним и протянула маленький пакетик.

– Что это? – удивилась та.

– Откройте. Это вам. Подарок.

Спиридонова нахмурилась, но пакет вскрыла.

– Красиво. – Она повертела браслет в руках. – Тонкая работа. Раньше этим занималась?

– Никогда.

Начальница кивнула:

– Ну да, ты же у нас миссис умелые ручки. Мастер на тебя не нахвалится.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила Марина.

– Я буду носить. – Спиридонова повернулась к ней спиной и хотела было идти, но вдруг обернулась. – Браслет – это хорошо. А что с глазами?

– Что? – не поняла Марина.

– Глаза опухшие. Почему? Вроде никто не обижает. Или есть что-то? Говори, не стесняйся.

– Никто меня не обижает, – тихо проговорила Марина, стараясь заставить подбородок не дрожать.

– Так, отставить истерики. – Спиридонова открыла дверь. – Идем со мной.

Она привела Марину к себе в кабинет. Марина здесь еще не была. Над столом висела большая цветная фотография – белокурая малышка лет пяти в ажурной панамке.

– Дочка? – Марина кивнула на снимок.

– Дочка. Присаживайся. – Спиридонова указала на стул в углу.

Марина села и опустила глаза.

– Вот что я тебе скажу. – Спиридонова подошла и встала рядом. – Плакать здесь нельзя. Со слезами теряешь силы. А они здесь нужны. Иначе не выжить. Ты мне поверь, я тут уже десять лет. Многое повидала.

– Я верю, – проговорила Марина.

– Точно никто не обижает?

– Нет.

– Дома что-то?

Марина кивнула и закрыла лицо руками.

– Я же ясно сказала – отставить истерику. Не то отправлю в ШИЗО. Что случилось?

– Муж… – прошептала Марина сквозь слезы. – Муж… бросил… не пишет, не звонит. Не приехал ни разу. Его моя мама видела… видела с моей… подругой… – Горло перехватил спазм. Марина замолчала, глядя на Спиридонову полными слез глазами.

Та тоже молчала, только хмурила изящно нарисованные брови.

– Ну что муж. Что подруга. Дети есть?

Марина покачала головой:

– Нет.

– Нет, ну и слава богу. Как говорится, катись колбаской по Малой Спасской. – Спиридонова вдруг улыбнулась. Ее улыбка была крайней редкостью, и Марина поглядела на начальницу с удивлением. – Мой вот тоже спутался и именно что с подругой. Марьяшке годик всего был. Я с ней в сквере гуляла, вернулась – а они в спальне. Ну я взяла швабру и их обоих в чем мать родила за дверь и вышибла. Ничего, жива. Чего о таких жалеть? Ты ж не Дашка, не Кристина, не Шурка. Молодая, красивая, образованная. Выйдешь через год по УДО, пошлешь его к такой-то фене. Найдешь себе другого, в сто раз лучше. А станешь сырость разводить, от твоей красоты ничего не останется. Будешь, как Люська, с опухшей мордой ходить. Та тоже дура, два года проревела, своего благоверного оплакивая. Распустила себя, а была сорок шестого размера. Дальше больше, ушами хлопала, так на базе, где она работала, товар на кругленькую сумму сперли, да на нее и свалили. Подставили по полной. Вот так плакать-то.

– Откуда вы все это знаете? – Марина изумленно глядела на начальницу.

– Я про всех все знаю. – Спиридонова закусила губу и отвернулась от Марины к окну. Помолчала немного и тихо добавила: – Сестра она моя. Старшая. Чтоб ее разорвало.

– Сестра?!

Марина сидела пораженная. Вот, оказывается, чем объясняется расположенность начальницы к дневальной. В голову не могло прийти такое, настолько они разные. Совершенно непохожие.

– Короче, я тебе ничего не говорила. – Спиридонова сощурила глаза. В них была угроза. – Пикнешь кому-нибудь, смотри.

– Не пикну.

– Плакать не будешь больше?

– Нет.

– Тогда свободна. А за браслет спасибо.

Марина вышла из кабинета и вернулась в спальню. Люська дремала на своей кровати после ночного дежурства. Марина покосилась на нее с любопытством и принялась разбираться в тумбочке.

26

Слова Спиридоновой подействовали на Марину отрезвляюще. В самом деле, если она будет плакать каждую ночь, в кого она превратится в скором времени? Жизнь не закончилась, она продолжается. И календарь ее пестрит зачеркиваниями. Одна шестая срока позади, если надеяться на УДО, как сказала начальница.

Марина решила возобновить занятия английским и ежедневно читала не менее десяти страниц в подлиннике. Она плела макраме, и ее работы уже красовались на лагерной выставке. Мастер перевела ее в бригадиры. Словом, Марина прилагала все силы к тому, чтобы у начальства были веские основания рекомендовать ее к условно-досрочному освобождению.

В начале августа вдруг зарядили дожди. Погода испортилась, стало холодно. Сидя за машинкой в цеху, Марина с грустью поглядывала в окна, сплошь залитые водой. За ними все было серо и безрадостно. «И это ведь еще лето в разгаре, – думала она с тоской. – А что будет осенью?» Ливни были такие сильные, что женщины успевали вымокнуть до нитки, добираясь из цехов в бараки.

В один из таких дней, Марина, вернувшись с работы, как всегда, скинула мокрую одежду и отправилась в душ. Нагревшись как следует, она переоделась и вернулась в спальню, думая, чем ей заняться вечером – идти в клуб или остаться дома и побольше почитать? Она вдруг с удивлением заметила, что стала называть барак домом. Да, ко всему привыкает человек, не зря так говорится. Дверь открылась, и вошла Спиридонова.

– Красникова, пляши.

Марина вскочила с кровати.

– Письмо? Из дома?

– Лучше. К тебе приехали. Быстренько собирайся и дуй в административный корпус. Тебя там ждут.

Марина лихорадочно натягивала вещи, руки ее тряслись. Неужели Сережка приехал! Даже не предупредил, вот поросенок. А она – в каком виде! Только после душа, лицо красное, волосы не до конца просохли. Марина глянула в маленькое карманное зеркальце. Слегка мазнула губы помадой. Накинула на голову палантин, надела бушлат, сунула ноги в сапоги и выбежала на улицу. К ее радости, дождь стал значительно меньше, почти закончился. Она побежала к административному корпусу, стараясь обходить многочисленные глубокие лужи.

– Красникова? – Сержант на посту оглядел ее цепким взглядом. – Зайдите к начальнику.

– Зачем? – удивилась Марина.

– Отставить разговоры. Направо второй кабинет.

Недоумевая, Марина повернула направо по коридору и остановилась перед дверью с табличкой «Начальник колонии, полковник Городков В. К.». «Что еще придумал Сережка, – вертелось у нее в мозгу. – Почему не сделать все по-людски? При чем здесь начальник?» Она постучала.

– Зайдите, – ответил густой бас.

Марина толкнула дверь и вошла. Первым, кого она увидела, был… Ковалев! Он стоял рядом с крепким седоватым мужчиной лет сорока пяти, румяным и низкорослым. Это и был полковник Городков, начальник женской колонии. От изумления Марина попятилась назад и уперлась спиной в дверь.

– Заходите, Красникова, не топчитесь на пороге, примета есть плохая, – все тем же густым, почти оперным басом, проговорил Городков.

Марина сделала пару шагов вперед.

– Вот, разрешите представить. – Он кивнул на Ковалева. – Сын моего покойного друга. Петя Ковалев был мне, как брат.

Марина во все глаза смотрела на Ковалева. Лицо того было невозмутимым, по обыкновению красноватым, но совершенно спокойным. Он слегка наклонил голову в знак приветствия, но ничего не произнес.

– Я… не… – начала Марина, но полковник перебил ее:

– Лейтенант хочет побеседовать с вами. Вы сейчас пройдете по коридору, вас проводят. Там есть место, где можно спокойно посидеть. Все ясно?

– Ясно. – Марина кивнула.

– Тогда идите. – Полковник хлопнул Ковалева по плечу.

В коридоре давешний сержант бодро прищелкнул каблуками.

– Товарищ лейтенант, туда. – Он провел Марину и Ковалева к кабинету с надписью «Бухгалтерия». – Заходите, там свободно. Бухгалтеры переехали на второй этаж.

Ковалев распахнул перед Мариной дверь, и она вошла в комнату, где стояли стол, пара кресел и небольшой диванчик. Ковалев плотно прикрыл дверь и остановился напротив Марины.

– Присаживайтесь, Марина Владимировна.

– Что это еще за фокусы? – вполголоса, но со злостью, проговорила Марина. – Зачем вы здесь? Соскучились по чтению нравоучений? Решили напомнить мне, какая я сволочь?

– Присядьте, – мягко, но настойчиво повторил Ковалев. – Мне нужно вам кое-что сказать.

– Интересно что? Опять напомнить о вдове Гальперина? О том, что она варит детям последние сосиски?

– Вы не ошиблись, я хочу поговорить именно об Анне Гальпериной. – Ковалев взглянула Марине прямо в глаза. Было в его взгляде нечто такое, что заставило Марину умерить свой злобный пыл и замолчать.

– Присядьте уже, – в третий раз попросил Ковалев.

Марина села на диванчик. Он придвинул кресло и сел рядом.

– Что вы хотели сказать? – Марина слегка откинулась на спинку и высокомерно подняла голову.

– Послушайте, Марина Владимировна. Похоже, не все так просто в вашем деле.

Она с изумлением уставилась на него:

– В смысле – не просто? Экспертиза была ошибочной? Возникли доказательства, что это все-таки самоубийство?

– Экспертизу никто не пересматривал. И дело давно закрыто. Но… возникли новые детали. О них знаю только я.

– Почему только вы?

– Потому что я встретил Анну Гальперину на подмосковной железнодорожной станции. Она ехала… она ехала к себе на дачу. Вернее, в загородный дом.

– Какой дом? Что вы, бредите? У нее же ничего, кроме сосисок, нет.

– Не было. Но это в прошлом, пока шло следствие по вашему делу. А теперь у нее есть домик в два этажа, с газом и чудесным садом. Она купила его через два месяца после смерти мужа.

Марина молча во все глаза смотрела на Ковалева. Она не вполне понимала, о чем он говорит. Гальперина, дом, газ…

– Что вы так смотрите на меня? – потерял терпение Ковалев. – Вы же умная женщина. Пошевелите мозгами.

– Вы хотите… вы хотите сказать, что кто-то… заплатил Гальпериной за смерть супруга?!

Ковалев кивнул:

– Именно это я и хочу сказать.

– И… что… что теперь?

– Теперь я хочу узнать, кто именно это сделал. Кто дал Анне Гальпериной такую баснословную для нее сумму. А главное – зачем. Иными словами, я хочу понять мотив того человека, которому нужно было, чтобы вы оказались здесь.

– Оказалась здесь? То есть вы считаете, что Гальперину купили специально, чтобы обвинить меня в наезде и посадить?!

– Ну а как еще? К сожалению, все не так просто. Тот, или те, кто это задумали, действовали хитро и осторожно. На счетах у Анны ноль. Деньги передали наличкой. Анна утверждает, что получила их в наследство от бабки. Я проверил – действительно бабка была. Но вот сколько у нее было накоплено денег – об этом никто не может знать наверняка. Может, она всю жизнь сидела на хлебе и воде. Получается, что обвинить Анну не в чем. Ну умерла бабка, передала перед смертью ей деньги, которые хранила в чулке. Что здесь противозаконного?

– Так, может быть… так и есть? – почему-то шепотом спросила Марина. – Может, деньги от бабушки, а не от кого-то, кто хотел меня подставить?

– Как-то с трудом верится. – Ковалев хмыкнул. – Впрочем, чего только не бывает. Я многого навидался. Но нужно проверить.

– Как проверить?

– Вот за этим я к вам и приехал. Дело вряд ли разрешат открыть заново. Скажут именно так: деньги от бабки. Но я намерен во всем разобраться. Во всем! – Он рубанул рукой воздух.

Марина невольно выпрямилась на диване. Вид у Ковалева был грозный и решительный.

– Чем я-то могу вам помочь? – спросила она.

– Всем. Я должен знать, кто мог желать вам зла и почему. Подумайте, у вас не было врагов? Может быть, на работе подсидели кого-нибудь? Или не поделили что-то с родственниками?

– Глупости! У меня кругом одни друзья. И из родственников только пожилые родители, которые во мне души не чают.

– И все-таки. Не торопитесь, подумайте как следует. Проанализируйте свое окружение. Кому вы могли перейти дорогу? Может быть, не сейчас, а в прошлом?

Марину вдруг кольнуло. Нинка! Она же когда-то увела у нее Сергея прямо из-под носа. Правда, между ними не было романа, но вдруг Нинка еще с тех пор затаила на нее обиду? Вдруг все подстроено именно ею? И позвонила она нарочно как раз в то время, как Марина ехала мимо кустов, где прятался Гальперин, чтобы отвлечь ее от дороги! Ковалев внимательно смотрел на Марину, очевидно, от него не укрылась работа ее мысли.

– Ну что? Вспомнили что-нибудь.

– Да. Я не вполне уверена, что это так. Но моя подруга, Нина… она была влюблена в Сергея. Он понравился ей на вечеринке, на которой мы были вместе. Он выбрал меня.

– Это мотив, – одобрительно проговорил Ковалев. – Самый распространенный, кстати, мотив. Ревность, зависть, вражда за партнера.

– Но прошло уже семь лет.

– В таких делах срок давности роли не играет. Ваша подруга могла на время забыть об обиде, а потом она вспыхнула с новой силой. Что-то явилось катализатором.

– Развод. Нина неудачно вышла замуж и недавно развелась. У нее была депрессия.

– Ну вот. Видите, у нас уже есть версия. Осталось ее отработать. Кстати, не она ли позвонила вам, когда вы управляли машиной?

– Она.

– Тогда это еще более крепкая версия. Просто железобетонная. – Ковалев удовлетворенно кивнул. Помолчал немного и спросил: – А как сейчас ваш муж? Он навещает вас? Пишет?

Марина вспыхнула:

– Это не ваше дело!

– Ошибаетесь, мое, если хотите, чтобы я вам помог выйти отсюда и снять судимость. Мне надо знать, нет ли между ним и Ниной тайной связи.

Марина опустила голову. Ей было мучительно стыдно и больно.

– Я вижу, что попал в точку, – мягко произнес Ковалев. – В любом случае я уверен, что такая женщина, как вы, стойко переживет предательство мужа и подруги. Главное сейчас не это. Главное – восстановить справедливость.

Тон его был настолько убедительным, что Марине вдруг стало легче. Боль, мгновение назад терзавшая ее, неожиданно отступила. Она почувствовала, как спокойствие и уверенность Ковалева передаются ей.

– Хорошо, – тем же доброжелательным и твердым тоном проговорил он и встал. – Я займусь этой подругой, а заодно и вашим мужем. Надо понять, не вместе ли они действовали против вас. Как фамилия Нины?

– Спешнева Нина Станиславовна.

– Отлично. Надеюсь, у вас в телефоне есть ее фото?

– Есть. Но телефон отобрали.

– Это не проблема. Думаю, я смогу получить к нему доступ на время. Полковник, как вы уже слышали, друг моего отца. У него было много друзей, с Василием Кирилловичем они долгое время работали вместе. Когда я узнал, что именно он – начальник вашей колонии, я просто не поверил в такую удачу. Но, видимо, судьба дает вам шанс. Я договорился с полковником, если мне будет надо связаться с вами, вас вызовут к телефону. И вот еще… – Он слегка замялся. – Я вам там передачу оставил. Кое-какие продукты, теплые носки.