Мозаика любви

Мне кажется, я знаю тайну: не бывает безответной любви. Любовь, лишенная эгоизма и притязаний на свободу другого человека, всегда находит отклик. Но я не могу сказать, какое чувство сильнее: любовь, скрепленная страстью, или любовь-дружба, когда взаимопонимание является полным и абсолютным, или любовь-ощущение, когда на событийном уровне не происходит ничего, когда ни страсть, ни дружба не связывают двух людей.

В моей жизни было такое общение с человеком, с которым у меня никогда ничего не было и не могло быть настолько, что мы даже никогда не затрагивали эту тему. Мы практически никогда не оставались вдвоем, но, сколько бы людей не присутствовало в комнате, мы безошибочно улавливали настроение друг друга, мы были эмоциональным отражением друг друга. Я – открытая, безудержная, не воздержанная на язык, толстушка-хохотушка, и он – холеный интеллектуал, закрытый для свободного общения, сноб до мозга костей, скупой на улыбку и комплимент.

Между нами существовала бесспорная связь на не доступном пониманию уровне, на котором не существовало никаких различий: мы ощущали мир где-то там, внутри, абсолютно одинаково, выдавая при этом абсолютно противоположные внешние реакции. Он не был для меня мужчиной, а я для него женщиной. Не знаю, кто из нас первый почувствовал близость между нами, мы вообще об этом никогда не говорили. Стоило мне мысленно обратиться к нему, как он тут же поднимал взгляд. Если я, думая о нем, неправильно трактовала его ощущения, его взгляд темнел, его боль отзывалась во мне, – и мне становилось зябко и неуютно. Если я точно улавливала его эмоцию, солнце заполняло и его глаза, и каждую клеточку моего тела.

Мы могли не разговаривать. Просто однажды я тепло подумала о нем, почувствовав его какое-то вселенское одиночество, и вдруг в ответ уловила благодарность, волнами идущую от него. Однажды, среди достаточно жаркой полемики, в которой мы тоже принимали участие каждый со своих позиций, я мысленно погладила его по голове, и он прикрыл глаза, и волны его нежности, почти физического удовольствия накатили на меня. Я могла пойти дальше, но, моя мысль об этом, едва промелькнув в моем сознании, вызывала его столь напряженное ожидание, как будто он состоял из одних антенн, и я прекратила опасные игры. Возможность обмена эмоциями и так была запредельной, но существовала черта, за которой, как я чувствовала, нас ждала пропасть, – это была возможность управлять процессом физического возбуждения друг друга на расстоянии. Я испугалась, что мы оба почувствовали: то, чем мы наделены в отношении друг друга, – гораздо больше физического влечения, и, перешагнув черту, мы лишимся этого навсегда.

А, может быть, мы были не готовы к развитию событий? Может быть, нас ждали непокоренные вершины, и от не имеющей физического проявления любви мы перешли бы к бесконтактной, но чувственной страсти? Но мы оба чувствовали табу. Позднее жизнь развела нас в разные стороны, мы изредка встречаемся, мгновенно схватывая все трансформации, произошедшие друг с другом, и болтая о всякой ерунде. И долго потом тепло разливается по телу, и счастье, и ощущение, что одиночества не существует, пока есть человек, который чувствует также как и ты. И этот свет переполняет душу и переливается через край, и хочется сделать хоть что-то, чтобы каждый испытал нечто подобное. И я заполняю еще один фрагмент в моей собственной мозаике, втайне надеясь чуть-чуть обогатить чувственную картину Вселенной:

Весенний свет мою наполнит душу.

Своей любви я больше не разрушу.

Я жизнь любовью до краев наполню

К тем, кто забыл, и к тем, кого я помню,

К тем, кто ушел, и кто остался возле,

Кто был до нас, и к тем, кто будет после…

***

Почему-то все лекторы всегда читают лекции лично мне. Я – их точка опоры в зале. На свежем воздухе, как выяснилось, тоже. Инструктор рассказывает, что нам предстоит и как себя вести:

– Прыжок осуществляется с высоты 800 метров… Парашют «Юниор» — аналог десантного парашюта… Принудительное раскрытие… Впереди запасной парашют… Площадь поверхности купола – 82 метра, длина строп… Самолет сконструирован в 1937 году.

Честное слово, я молчу, но, видимо, глаза отражают недоумение, и он, назвав мою фамилию, уточняет специально для меня:

– Этот самолет выпущен в пятидесятых годах. Он, видимо, Ваш ровесник. Не такой уж и старый, не правда ли?

Мне приходится парировать удар:

– Господа, все в порядке, если он – мой ровесник, то он еще о-го-го!

Группка одобрительно хихикает. Инструктор тоже улыбается.

– Прыжки осуществляются при скорости ветра не более… Сегодня ветер предельный для прыжков. Поэтому прыгать будем тремя группами: сначала самые подготовленные мужчины, а в последнюю очередь, ближе к вечеру, когда ветер утихнет – самые худые и слабые (кивок в нашу сторону). Уж и не знаю, что мне с ней делать (кивок в сторону дочери), не могли ее за две недели откормить?

– А вы думаете, почему мы опоздали? Раз пять останавливались для откорма. Ничего, к вечеру еще раз пять ее покормим, и порядок.

Инспектор машет рукой, и мы понимаем, что к Малышу претензий не будет.

Фрагмент 3

Понимание, влечение, легко переходящее в близость, влюбленность яркая и короткая, как вспышка. Непривычное ощущение заботы и привязанности не только ко мне, но и к моему Малышу. И вдруг – четкое нежелание находиться рядом. Это трудно объяснить, и нужно ли прислушиваться к внутреннему голосу, если хорошо тебе и твоему ребенку? Вас любят, о вас заботятся. Мужчина, пытающийся сделать карьеру, – перспективный кадр. Ну, подумаешь, не теми средствами, какими хотелось бы. Он не так наивен, как ты. Все люди разные.

Несколько постановочных ситуаций, и соперники остались далеко позади. Сказать, что я осуждала такие шаги, – да, пожалуй. Но все, что идет от сознания, может быть решено и изменено, стоит только научиться называть вещи своими именами и выяснять позиции друг друга. Но где-то на уровне подсознания возникает ощущение, что любовь с человеком, презирающим других людей, всегда находится под угрозой. Можно ли любить конкретного человека, относясь к остальному человечеству, как к быдлу? Похоже, я и в самом деле наивна. Однажды, уже в зрелом возрасте, я услышала от женщины, которой много помогала в предыдущие годы, но впервые отказалась выполнить ее очередную просьбу, считая ее неправомерной как ущемляющей интересы другого человека:

– Ну, ты и дура. Нельзя так относиться к людям. Тебя вечно обманывают, потому что ты не понимаешь людей. Тебе кажется, что все хорошие, ты всем доверяешь! А кругом одни сволочи!

Я не стала с ней спорить. Если доверие к людям связывать напрямую с умственными способностями, то у меня с мозгами явный недобор. Но вот, что интересно: вокруг меня всегда было полно хороших людей, а вокруг нее – только интриги и обиды. Аналогичные заявления я слышала и от выросших детей: «Мать, ты всегда была такая наивная, всегда так нам доверяла, что тебе даже врать было не интересно!» Очень любопытная трактовка. И все – правда. Я всегда им верила, даже когда чувствовала, что они врут, выдавая желаемое за действительное. Просто я так воспринимала их ошибки: желаемое, красивое и расчудесное, – не меньшая реальность, чем зло, которое им прикрывают. Интуиция подсказывала мне, что лучше похвалить за хорошие намерения, чем отругать за плохой поступок.

Конечно, мы расстались, постепенно и почти безболезненно. Без видимых причин. Разное мироощущение. Не мировоззрение, потому что оно является продуктом сознания, а именно ощущение мира. Несовместимость на каком-то, не объяснимом логикой, уровне познания. Но сколько еще не оконченной любви осталось в душе! Может быть, когда люди расстаются, пробыв вместе годы, раздражение и озлобление первое время перевешивает то светлое, что было между ними. Но не оконченный роман, как прерванный звонком будильника полет во сне, – вроде и не было никакого полета, но осталась память, каким упругим может быть воздух, каким послушным тело, парящее над землей.

И долго по утрам, в переполненном трамвае, где нет никому до тебя дела, зато есть свободное время, и мысли плавно текут, не направляемые и не подстегиваемые ничем, в голове складывались слова, фразы и строки, и, проговаривая их, я становилась сильнее:

Я разучилась плакать по ночам.

Быть женщиной, растерянной и слабой.

Капризничать и лгать по мелочам,

Как девочка, как женщина, как баба.

Я не грущу – всему своя чреда.

С другой мирись и ссорься по субботам.

Я не жалею, милый, никогда,

Ведь у меня другие есть заботы:

Боюсь забыть я ласковый испуг,

Закрытых глаз доверчивую близость,

Победу губ и дерзость жадных рук —

Боюсь, уйдет любви неверный призрак…

Пока любовь я в памяти храню,

Не стану я доверчивой и слабой.

И никогда себя не уроню,

Как девочка, как женщина, как баба…

***

Дочь проходит тренировку с легкостью и решимостью, а я с трудом. И чем тяжелее мне дается следующий этап, тем сильнее становится желание прыгнуть.

Дурацкий характер! Так было всегда. На работе мне всегда было интересно, пока что-то не получалось. Как только механизм начинал работать без сбоев, я начинала скучать. Неразбериха внедрения всегда была мне не менее интересна, чем спокойная сосредоточенность разработки. Наверное, поэтому меня любое руководство очень быстро начинает ставить на «не распаханный» или заваленный участок. Всегда начинать с нуля или с отрицательной отметки – мой удел и мой конек.

На первом этапе нас учат правильно вышагивать из самолета по команде «Пошел». Высота не больше метра. Всех дел-то – локти при выпрыгивании до касания с землей должны быть прижаты к телу, а ноги вместе. Но локти у меня упорно не желают прижиматься к телу, и меня заставляют прыгать снова и снова. Я ворчу про себя, но прыгаю, так как нам хорошо объяснили – растопыришь локти или ноги при прыжке с самолета – и тебя закрутит, и стропы могут спутаться, и парашют может не полностью раскрыть купол. А нам это надо? Нам это не надо. И я бурчу про себя: «Такой хоккей нам не нужен» и снова лезу в самолет, и снова выпрыгиваю, пока не слышу: «Достаточно».

Больше всего меня напрягает, что я всех задерживаю, что все внимание акцентировано на мне. Но после «достаточно» слышу общий вздох облегчения и понимаю, как все за меня переживают. За меня, и за ту, которую «колбасит». Инструктор говорит ей, что она слишком возбуждена, и советует ей отказаться от прыжка. Она упирается. Он пытается выяснить, чего она боится, и ее ответ меня смешит: «Я боюсь, что испугаюсь выпрыгнуть!».