Берцик. Новая жизнь

– Что-то стряслось? Полиции боитесь?

– Да так, – после секундной заминки отозвался Алес, – неприятности у нас, ничего страшного.

– Может, помощь какая нужна? Ты только скажи.

– Да, ерунда. Не бери в голову. Мы позавчера с друзьями вот у его отца Форд-Транзит взяли, покататься, и после вечеринки, сам знаешь, датые чуток были, не справились с управлением, вот и все.

– В смысле, как не справились? Что произошло?

– Выбросило нас на встречку, а там, как назло, машина такая, полугрузовая была, вроде фургона, с логотипом какой-то фирмы. Ну и столкнулись мы с ней, лоб в лоб.

– Ух ты! А что дальше было?

– Ничего не было, выбрались оттуда и разбежались кто куда.

– Как так? А та машина? Форд же бронированный, небось, всю в дребезги разнес, там же люди, наверняка были, они как?

– Я подходил, там только водитель был, вроде стонал, шевелился. А что, нам было делать, без прав, пьяненькими там на встречке ждать, пока нас тепленьких примут?

– Так вас же ищут, наверное. И через границу не пропустят.

– А у нас паспорта тоже левые, не бойся, все получится. А во Французский Легион по любым документам берут, и вообще без них. Я специально выяснял.

Да, вот как получается. Теперь он, Берцик, оказался в компании преступников, даже не сознающих это, по молодости, по дурости. Пока еще можно повернуть обратно, они все еще в Польше. Нет, не стоит, некуда ему возвращаться. Только вперед.

После таких откровений, настроение, и так у всех невеселое, упало еще ниже, большая часть дороги прошла в молчании и отчуждении. Берцику казалось, даже легкомысленный Адам сейчас прикидывает, не повернуть ли ему, пока не поздно, домой, отказаться от авантюры.

В приграничном городке купили билеты до Марселя, перебрались в автобус. Только оказавшись без всяких проволочек в Германии, Берцик, наконец, осознал, что уже вступил на новую, непонятно куда ведущую дорогу, с которой уже не сойти. За окном мелькали чистенькие бюргерские домики, его попутчики приободрились и даже развеселились, болтая о чем-то своем, мальчишеском. Впереди их ожидали Швейцария и Италия, пусть только из окна и на редких остановках, но все равно интересно. А Берцик все продолжал рефлексировать. Он погрузился в странное, невнятное состояние, когда, вроде, и не спишь еще, но все окружающее кажется размытым и нечетким, второстепенным, а где-то внутри остаешься один на один с собой, душу начинают наполнять другие, чем то, что вокруг, твои собственные образы и видения. Представлялось ему странное, ровное, почти без растительности, место, похожее на пустыню. Скрипит на зубах, раздражает глаза мелкий песок, который повсюду, даже, кажется, в плотно завинченной крышкой фляжке с водой. И жара вокруг такая, что трескаются, кровоточат губы, чешется все тело. Даже автомат под рукой раскалился от солнца так, что кажется, оставляет ожоги на коже. Вещевой мешок давит на спину, затрудняет движения. Хочется вскочить, сорвать с себя камуфляжный комбинезон и нестись скорее туда, где есть вода и прохлада. Нельзя. Те чахлые колючки, где они сейчас лежат – плохое укрытие. Стоит только поднять голову и снайпер своего не упустит. Только бы вытерпеть, дождаться ночи. Темнота здесь падает сразу, занавесом, мгновенно прекращая игры, в которые играют люди. Только бы выдюжить, еще долго…

Автобус на повороте резко качнуло, и он выплыл, вывалился из своих видений, так и не успев понять, где находился еще мгновение назад. Что ж хотел подсказать ему внутренний голос? То явно была какая-то война. Где? Какая? Как он там оказался и когда? Может, вовсе не зря он сейчас находится в этом автобусе? Может, он просто приближается к себе, возвращается? А что? Сам он не в силах управлять судьбой, так, может, судьба управляет им, заходя на новый виток того, что уже было в его жизни? Не зря же все его прошлые тревоги и опасения. Было, явно было в его жизни что-то, связанное с оружием и войной: киллер, преступник, наемник или солдат? От судьбы не уйдешь, даже если вовсе не помнишь о ней.

В Марсель они прибыли поздно, почти в полной темноте. Автобус остановился на привокзальной площади. Быстренько перекусили в уличном кафе. Чтобы разобраться в меню, пришлось сложить вместе скудные познания во французском, имевшиеся у всех четверых. Потом отправились искать ночлег поблизости. Завтра ехать дальше – в местечко Обань, где располагается часть.

Уже в десяти метрах от площади они оказались в лабиринте узких запутанных улочек с кучами мусора прямо у дверей домов. И ни одного француза, вокруг только люди с темной кожей – марокканцы, алжирцы, арабы. По двое, трое, впятером стоят у перекрестков, болтают возле подъездов. И взгляды, тяжелые, недовольные, оскорбительные. Здесь не место туристам, тут свои законы. К острому запаху восточной кухни примешивается еле уловимый душок – опасности. Конечно, никто не нападет на четверых мужчин. Но только зазевайся, отвлекись, сделай что-нибудь не так, например, толкни невзначай ту женщину, что тащит в сумки длинные батоны – и тебя уже нет, как не было, сам станешь мусором на какой-нибудь местной помойке. И никто никогда не узнает, не найдет, а иных – и искать некому. Все это, давящая атмосфера, запахи, звуки гортанной речи, что-то напомнило Альберту. Он уже видел нечто похожее. Когда? Да в Афганистане, миллион лет назад. Ну вот, у него уже появились собственные осознанные воспоминания.

Комнатку они сняли маленькую, грязную и бедную, зато дешевую, и душ в коридоре работал. Засыпая на огромной кровати, каждый из них все еще продолжал видеть дорогу, виды за окном, словно продолжал путешествие в автобусе.

До Обани поезд мчался всего минут пятнадцать, совсем близко. И там они шли недолго, уже через несколько сот метров уперлись в закрытые ворота КПП. Долго стучали. Ворота содрогались, железно гремели, но молодой солдатик выглянул только минут через десять. Что-то невнятно прокричав по-французски, захлопнул окошко.

– Что он говорит? – не понял Адам.

– Вроде, рано еще, чтоб после восьми приходили.

– А сейчас сколько?

– Семь шестнадцать. Ладно, пошли, погуляем.

Городок оказался маленький, провинциальный, уютный. Здесь все дышало покоем и давними, годами сложившимися привычками, которые никто не вправе нарушать: молочник, раскладывающий бутылки из своего пикапа в красивые домотканые сумки, висящие на калитках, девочка, подметающая перед занятиями в школе открытое кафе – так тут всегда, было и будет. Мирная провинциальная картинка.

– Алес, – спросил Берцик, оторвавшись от созерцания пасторали, – а почему мы вообще здесь оказались. Мы же в Лион собирались?

– А зачем? Там просто вербовочный пункт, все равно потом сюда привезут, здесь все решается.

В восемь часов они вновь стучали в ворота. Теперь их встретил полноватый низенький капрал, провел в маленькую приемную с диванами, приказал ждать и пропал на два часа. Устав листать старые журналы, Гавел подошел к стене со стендом.

– Вот, правила приема, – объявил он, – смотрите, требования к состоянию здоровья, физической форме. Возраст – желателен до тридцати, в исключительных случаях – до сорока.

Такое известие неприятно удивило Берцика:

– А как же капрал, ему явно больше пятидесяти?

Но остальные только пожали плечами.

– Не дрейфь, – бросил небрежно Алес, у тебя в паспорте – тридцать четыре года.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалились человек пять парней, галдящих по-испански. Латиноамериканцы, похоже. Позади них плелся маленький грустный кореец или японец, судя по внешности. Замыкал процессию давешний капрал.

– Вы, четверо, давайте за мной.

В каптерке дядечка закинул на нос очки в старомодной оправе, записал фамилии, имена, даты рождения и стал разбираться с вещами и деньгами. Им оставили только туалетные принадлежности, мелкие деньги. Переоделись в майки, шорты, кроссовки. И наконец – казарма. Как только Берцик увидел это огромное, заполненное койками помещение, у него в душе словно отозвалось что-то, будто он уже был где-то в таком же месте, видел уже все это. Вспомнив о своем странном видении в автобусе, он еще больше укрепился в мысли, что-то похожее уже было в его жизни, он здесь не случайно, он – на своем, положенном ему месте.

Позади казармы, где днем находиться воспрещалось, располагалась спортивная площадка. Там на бревнах сидели такие же, как и они, новобранцы. Еще через час к ним присоединились латиносы и кореец. Всего их собралось человек двадцать. Кто-то прибыл сюда вчера, а самые давние старожилы – только позавчера. Преобладали все те же арабы, алжирцы, марокканцы, которых, казалось во Франции больше, чем французов. Были два чеха, постоянно шептавшиеся друг с другом и не обращавшие внимания ни на кого вокруг. Трое оказались румынами. Имелся даже один иссиня-черный американец, называвший себя Бобби и улыбавшийся всем так, будто он только что сошел с рекламного плаката зубной пасты. На бревнах Альберт оказался возле него и не удержался от вопроса на своем сносном английском:

– А ты чего здесь, такая страна, своей армии, что ли мало? Шел бы в морские пехотинцы.

– Нет, брат, это не то. А здесь романтика, новая жизнь с нуля. Про псов войны, слышал – легенды складывают!

Ага, легенды, сейчас! Тоже, наверное, на улице кого-нибудь сбил или кошелек неудачно попытался отнять, романтик, и так видно все. Впрочем, выбирать не приходится, в том числе и тех, кто его сейчас окружают. Все, похоже, были возбуждены необычной обстановкой вокруг и общими перспективами, к которым уже были совсем близки, поэтому оживленно обсуждали все вокруг, делились рассказами и откровенными байками. Только японец, или кореец, все так же грустно прибывал в полном одиночестве, потому что ни одного языка вокруг, кажется, не понимал. Вот кому сейчас плохо, даже слово сказать не с кем. С ним, Берциком, последнее время происходит что-то странное, словно меняется мироощущение, взгляды на все. Теперь каждый раз он везде старается найти людей, которым еще хуже, чем ему. Тех, кто мог бы позавидовать его собственным обстоятельствам. Наверное, так отзывается его болезнь. Ему плохо, и он нуждается в утешении, хотя бы в таком – некоторым сейчас еще хуже, чем ему.

Обед в светлой, залитой солнечным светом столовой, оказался замечательным, кормили здесь знатно. Единственное, Берцику и маленькому корейцу приказали потом убрать за всеми, и они долго драили грязные столы, внутри помышляя о том, что посидеть на солнышке сейчас было бы приятнее. Остальных они потом нашли все так же сидящими на бревнах и травящих очередные байки о преимуществах службы здесь. Сейчас все внимали Бобби, который услаждал публику рассказом о, якобы, своем друге, что попал здесь, в Легионе в штрафбат:

– Вы все даже представить не можете, как там обращаются с людьми. Штрафбат – это самое страшное, что может с каждым случиться. Там никто не может устоять, там командиры – садисты и шизофреники. Только представьте, чтобы убрать территорию, всех ставят на колени в шеренгу, и мусор они подбирают зубами. Обедают там во время кросса, в одной миске смешивается первое и второе, и надо все быстро съесть, пока бежишь стометровку. Если не успел – сразу наказание. Могут привязать к столбу и оставить на целый день под солнцем без воды. Или к запястьем пристегивают сорокакилограммовые мешки с камнями, и дальше бежать надо уже с ними.

– Врешь ты все, – не выдержал флегматичный чех, – сам придумал, гонишь.

– Нет, друг рассказывал, клянусь, – но в глазах Бобби плясали смешливые чертики.

Так прошло два дня. Все время они проводили возле спортплощадки в безделье, словно это была не армия, а детский оздоровительный лагерь. Некоторые из них, чтобы не потерять физическую форму, начали бегать, подтягиваться, качаться. Остальные все также безмятежно болтали. Наряды на кухню или уборку в казарме теперь воспринимались с восторгом – все какое-то разнообразие.

На третий день после завтрака, наконец, что-то случилось – медосмотр. Это вызвало среди заскучавших парней подъем и ликование. Врачи осматривали каждого долго и придирчиво: травмы, позвоночник, зубы, зрение. Спрашивали об отношении к курению, алкоголю, наркотикам. Все, конечно, отвечали отрицательно, хотя, Берцик видел этот сам, многие втихомолку курили, прячась за углом казармы под навесом. Потом снимали кардиограммы. Несколько человек получили бумажки для дополнительных исследований – в Марсель. У румына оказался на спине огромный шрам, от левой лопатки до бедра. Врач отрицательно замотал головой, разразился негодующими восклицаниями. Но парень достал из кармана шорт какой-то документ и сунул доктору. Тот углубился в английские строчки, потом бросил бумагу на стол. Берцик заметил, что это было тоже медицинское свидетельство, где было сказано, что шрам получен в детстве, вследствие неудачного падения с качелей.

Сам Берцик тоже удостоился недовольного взгляда эскулапа. На вопрос о возрасте он ответил, как было в паспорте – тридцать четыре, но врача, кажется, не убедил, тот состроил такую гримасу, что видно было – не верит. Тонометр показал плохое давление – сто шестьдесят на девяносто пять, и Берцик внутренне сжался, окончательно уверенный в том, что его пошлют в Марсель или вовсе выпихнут за ворота. Но почему-то ничего не произошло. Врач просто кивнул на выход из комнаты. У его друзей все прошло удачно.

А вот следующий день оказался уже более насыщенным на дела. Тест на физическую подготовку. С утра погода не ладилась, солнце спряталось за серыми низкими тучами, сеял мелкий дождь, и ветер дул резко, порывами. Беговые дорожки разбухли от влаги, кое-где виднелись лужи. Бежали одновременно по двенадцать человек, наклеив на футболки номера своих дорожек. Бежать надо было столько кругов, сколько сможешь, с ускорением, показывая на каждом следующем круге время лучше, чем на предыдущем. Берцик выдержал шесть палье и повалился без сил на бревна. Но тут же был призван подтягиваться. Руки и ноги, казалось, налились свинцом, тело не слушалось. Его хватило только на двенадцать раз. Но и его молодые друзья – показали результаты не лучше.

Сегодня уже никто не хохмил и не веселился. С ужасом ждали следующего дня – психотесты, задания на коэффициент интеллекта, а потом будет решение, кто из них годен.

Вечером они ужинали в столовой, мечтая скорее добраться до казармы, когда в дверях появился шеф-капрал с двумя солдатами. В руках у него был список: