Ведьмин крест

– Да не, но я и не тороплюсь! Мне еще три года учиться!

– А что делаешь? Песни поешь? – Интересно, а если она серьезно будет у него спрашивать, он от нее отстанет?

– Иногда комические монологи читаю. Иногда сценки ставлю, – оживился парень от такого интереса. – Думаю, когда универ закончу, пойду на актера учиться.

– Ну да, – хмыкнула Соня. – С таким-то опытом!

– А я про че?! – Парень расцвел от догадливости новой знакомой и хотел добавить что-то еще, но требовательный голос со сцены заставил его замереть.

– Дамы и господа! Приветствую всех вас в клубе «Море»! Наслаждайтесь стихией позитива и радуйтесь жизни на всю катушку-у-у! – провыл Стас и под бурные аплодисменты скрылся за занавесью потайной комнаты, в которой сегодня Соне уже довелось побывать. На его место вынырнул юркий длинный парнишка и выпалил:

– Экзотанцы! Группа «Колибри».

На сцену выпорхнули оставшиеся в закулисье девчонки в белых длинных, почти монашеских платьях и под ритмичную музыку начали вытворять такое…

Так вот что значит – экзотанцы! Соня не знала, куда девать взгляд, когда эти двое принялись учинять на сцене нечто совсем неприличное. Почти полностью оголились. Полоски, оставшиеся у них на бедрах в завершение танца, трудно было назвать одеждой!

Рассматривая пол, она даже не заметила, как танцовщицы сбежали за сцену, а в зал к отдыхающим выпорхнули четыре девицы в строгих черных платьицах, которые украшали белые фартучки. В руках у них были шляпы. Они принялись останавливаться у столов, дожидаясь заслуженного гонорара для первых участниц.

– Эти всегда много зарабатывают, – шепнул сидевший рядом музыкант. – Видала, чего вытворяют? Их любой стриптиз-клуб с руками оторвет, а они тут вертятся. Кажись, дошкольницы. Я там их видел.

– Что значит – дошкольницы? – удивленно покосилась на него Соня.

– Факультет дошкольного воспитания, – пояснил тот и восторженно принялся тыкать пальцем, указывая на сцену. – Ща будет что-то с чем-то!

Соня подняла взгляд и выгнула бровь, узнав в следующем выступающем нахального блондина из маршрутки. Как же его звали?

– Витек! Ща сбацает! – тут же напомнил имя парня восторженный сосед и засвистел.

Соня с любопытством уставилась на выступавшего. Все та же майка, порванные на коленях джинсы. Улыбнувшись голливудской улыбкой, он перекинул через шею ремень гитары и, зажав первый аккорд, провел, лаская, пальцами по зашелестевшим струнам.

– Вы все меня знаете. Или не все. Или не знаете. Не суть! Кто-то меня видел. Кто-то обо мне слышал. Не важно. Главное, что вы почувствуете, услышав мой голос, уловив мои эмоции, осознав слова…

А дальше Соня исчезла. Она просто растворилась в водовороте песни, которая захлестнула ее как девятый вал…

Я расскажу тебе, как ночь бездарна, Как тьма жестока и тревожно жить. Но среди рвов и шрамов легендарных Умей прощать, прощаться и любить. Умей не помнить ад чужой измены, Умей не верить в хмарь ненастной лжи. Забудь о боли, что течет по венам, Отсчитывая дни как этажи. Не важно, было это или будет. Не важно, надо это или нет. Я знаю: вы меня простите, люди, Спустя годины разноцветных бед. Я знаю, ночь рассветом обернется, И в бездну адову низвергнется навек, Но что мне делать, если сталь не гнется, И если снова плачет человек? Я жизнь отдам, чтобы летели мысли, Чтобы взрывались патокой слова. Но почему, с тоской и укоризной, Опять глядят свинцовые глаза…

Как точно, четко, выверено и… больно!

Соня поняла, что не в силах сдержать навернувшиеся на глаза слезы. Все это, то, что живет в его песне, она уже пережила. Вопросы так и остались. Ответов нет и скорее всего никогда не будет.

Даже не подумала бы, что у красавчика из маршрутки настолько глубокие мысли и чувства. Вот только… их как будто бы никто в этом зале не понял. Песня закончилась, гитара прошелестела на прощание серебряным вздохом, но только никто не побежал по рядам собирать гонорар. Словно изначально все договорились, что эта песня ничего не стоит!

Нет! Так не должно быть! Это несправедливо!

Соня решительно окликнула девушку, несущую в ложу администрации собранный гонорар танцовщиц.

– Извините! Можно вас?

Девушка удивленно обернулась, смерила Соню раздраженным взглядом, но все же подошла.

– Что-то хотели?

– Да! Передайте эту карту исполнителю, который только что выступал. – Она без сожаления положила в шляпу пластик с подаренными пятью тысячами. – Я очень хотела бы оценить его исполнение, а никто не подходит.

– Но… не надо!

– Я хочу! Передайте ему эту карту! Только не говорите от кого! Пожалуйста!

– Мы принимаем только наличные! – Девица сделала последнюю попытку отвертеться, но Соня даже слушать не стала. Поднялась.

– Я понимаю почему. Карта не делится, но думаю, что этот парень сможет отдать половину клубу, как только заработает наличные. И случится это, как мне кажется, очень скоро!

На этот раз девица не стала возражать, только кивнула и направилась к сцене, с которой спускался Виктор. Соня дошла до двери и обернулась. Она увидела, как девица подошла к нему и, указав на нее, что-то произнесла. Парень взял в руки ее презент. Последнее, что Соня увидела, был его удивленный и… растерянный взгляд.

Видимо, за такие песни его тут не очень-то жалуют. Сейчас обыватели не любят думать и чувствовать… Жаль…

Соня вышла из клуба и, спустившись на набережную, направилась в общежитие. Охрана пускала лишь до одиннадцати, а если верить часам на стене клуба, сейчас было около десяти. Успеет до закрытия. В этом она и не сомневалась. У нее впереди ночь, чтобы написать песню и отрепетировать ее до завтра.

Она вернется сюда.

По-любому!

Глава 3

Осень пришла внезапно и безудержно закружила мир в вальсе листопада и дождей. Софья ненавидела осень, потому что она забирала все, что она когда-то любила. Осенью умер отец. Пусть это было семь лет назад, когда ей было всего одиннадцать лет, но она помнит тот день до мельчайших, ранящих душу подробностей.

Разорившийся дворянин Алексей Рощинский был сослан вместе с семьей в свое имение подальше от высшего света столицы и благополучно там забыт. Позже маменька поведала Софье, что отец был игроком, но она любила его и не могла винить за то, что из городского поместья они перебрались в этот большой, но мрачный и холодный дом.

Отец стал угрюмым, как и этот старый дом. Как осень. И его пожелтевшее лицо озаряла улыбка лишь тогда, когда он видел дочь.

– Ничего, Софьюшка. Мы еще вернемся в город! Обещаю, что на твое шестнадцатилетие я устрою великолепный бал в твою честь, и ты обязательно встретишь на нем своего суженого!

И Софья верила. Закрывала глаза и, прижавшись к теплому боку отца, представляла этого самого суженого… Но осень разрушила эти мечты. Она помнит день, когда проснулась от заполошных криков прислуги. Обжигаясь о ледяные каменные ступени, забыв, что она боса и в одной ночной рубашке, сбежала вниз и застыла. Отец, безжизненной сломанной куклой, лежал на мраморных плитах пола в черной луже, а рядом валялся его любимый кремниевый револьвер, украшенный слоновой костью. Подарок из Индии.

– Папа? Маменька, что с папенькой? – Девочке показалось, что она это прокричала, но на самом деле едва прошептала. – Что с ним?

– Твой отец умер. – Каким-то непостижимым образом мать ее услышала, а может, решила, что нужно что-то сказать. – Оставил нас. Со мной и твоими братьями он и так не особо считался, но как он смог оставить тебя, свою любимицу?

Мать развернулась и ушла, а Софья этого даже не заметила. Она беззвучно плакала, не в силах отвести взгляда от папеньки. Кто же теперь будет рассказывать ей о ее суженом? И ничего папенька ее не бросал! Осень заставила его сделать это!

– Это – осень… – прошептали в пустоту ее губы. Софья поежилась, пытаясь освободиться от гнета воспоминаний, и закуталась в шаль, надеясь спастись от зябкой непогоды и тоски, отравляющей душу. Впрочем, какие еще чувства можно испытывать у могилы близких людей?

Следующими были близнецы. Они умерли два года назад от какой-то заразы. И тоже осенью. Сгорели как две свечи ее младшие братики. Хоть мать и считала, что Софья недостаточно заботилась о них, мало уделяла им внимания и времени, она любила их. Петр и Павел… Ее апостолы…

Она перевела взгляд с надгробия отца на две могилки рядом.

Маменька любила говорить, что все они сейчас на небесах рядом с Боженькой, и только оставшиеся должны нести свой крест в этом преддверии ада. Она всегда была набожной женщиной. И строгой. Но Софья знала, что мать любит ее. А то, что из ласковой и нежной красавицы, блиставшей на балах в столице, мать превратилась в худую, неулыбающуюся старуху, тоже была виновата осень!