Стрекоза. Книга вторая

– Чья очередь? – строго спросила Людвика, косясь на дверь.

– Моя, – ответили сразу двое – бабушка, одна из тех, что приходят на приём за час до его начала, и гражданин в сером.

– Так чья же? – переспросила Людвика.

– Я здесь с пяти часов сижу, – сказала бабушка. – А вот они, – она показала на мужчину, – только что подошли.

– Так у меня запись на 5:40, а сейчас уже 5:45, – невозмутимо сказал гражданин и встал, готовясь зайти в кабинет.

– А тут не по записи, а по живой очереди, – сказала вторая бабушка в поддержку своей товарки. – Занимайте вот за женщиной, – она показала на третью тётку неопределённых лет, жующую булочку с повидлом. – У неё диабет, ей долго ждать нельзя.

– А хоть два диабета, – схамил «серый». – Ни за кем я занимать ничего не буду. У меня по записи сейчас очередь. И вы меня не сбивайте с панталыку.

От такого поведения больная диабетом даже жевать свою булку перестала, а обе бабушки хором заголосили:

– Да как вам не стыдно, женщина почти что в коме, а он без очереди лезет!

Началась перепалка. На шум выскочила Ирма. Отодвинув Людвику в сторону, она громко сказала:

– Тихо, тихо, граждане! Как ваша фамилия? – обратилась она к скандалисту.

– Привольников, – сказал «серый». – Тихон Ильич. Я. Ага. Ветеран труда и почётный пенсионер города Песчанска. Я по записи, – он протянул Ирме талончик с временем приёма.

– Что-то больно молодой пенсионер-то! – взвизгнула одна из бабушек.

– Для непонятливых поясняю, – сказал гордо Привольников, смотря прямо вперёд, как будто читал лозунги на плакате, – отработал на шахте по добыче известняка двадцать пять лет. Сорок километров от города, – добавил он, сделав ударение на киЛОметров и даже махнув рукой в сторону направления шахты, хотя вряд ли это кого-то интересовало.

Старушки приутихли, диабетчица недовольно откусила кусочек булочки, а Ирма, сделав знак Людвике, чтобы возвращалась на рабочее место, быстро сказала:

– Всё ясно. Заходите, товарищ Привольников, а вы, – она кивнула диабетчице, – сразу за ним зайдёте.

Бабушки открыли было рты, чтобы возразить, но Ирма прищурилась и спросила одну из них в упор:

– Людмила Петровна, я ведь вас не на пять, а на шесть пригласила, что ж вы с пяти тут сидите, всю очередь нам переполошили?

Бабушка часто заморгала и не сразу нашлась, что сказать:

– Так я это, думала, что ежели пораньше приду, то никого не будет, и я быстрее…

Не дослушав, Ирма сверкнула глазами на Людмилу Петровну и, опять указав Людвике кивком головы на кабинет, так как та продолжала стоять под дверью в полном недоумении, спокойно сказала:

– Сейчас вас всех примут, товарищи больные, не беспокойтесь.

Людвика очнулась от своего столбняка и зашла в кабинет за Привольниковым.

«Вот это да, вот это профессионализм, – подумала она про Ирму, – и чтобы я без неё делала? Ещё минута – и все бы передрались!»

В кабинете Привольников важно уселся на стул, вынул из кармана пиджака платок и протёр им лицо.

– Так что же получается, вы заместо медсестры теперь здесь будете? А школу-то когда, извиняюсь, окончили?

Людвика вспыхнула. Но тут же решила не обращать внимания на каверзы суматошного, невезучего дня. Про школу она ничего не сказала, а посмотрела в карту назначений и, напустив на себя как можно более грозный вид, скомандовала:

– Тихон Ильич, зайдите за ширму, снимите брюки и ложитесь на кушетку, вот так, а то мне некогда разговоры вести, очередь ждёт.

Ох, как неудобно, но что делать, медицина – это не в баню сходить, прикрываясь тазом, как говорила Геля, тут всякие стеснения неуместны. Привольников же, к её большому удивлению, послушно выполнил команду – кхекая – тоже, видимо, от смущения, – прошёл за ширму, где долго шуршал одеждой, а потом наконец подал голос:

– Готов.

Людвика уже была на подхвате – молниеносно смонтировав шприц длинными узкими шипцами, проверив проходимость иглы и мысленно поделив щуплую бело-синюю ягодицу Привольникова на четыре квадранта, ловко всадила иглу в крайний верхний квадрант.

– Ой! Ой, больно, больно, – заойкал Привольников. – Ой-ой-ой. Ой, больно!

Казалось, он сейчас вот-вот расплачется.

Людвика, вздрогнув, приложила ватку со спиртом к месту укола и быстро сложила шприц в лоток для использованного инструмента. Потом села за стол, чтобы сделать запись в журнале инъекций. Руки у неё дрожали, и ручка смешно прыгала из стороны в сторону, выводя невразумительные каракули.

Привольников уже натянул штаны и, продолжая ойкать, сел на кушетку. Людвика не выдержала, оторвалась от журнала, заглянула за ширму.

– Вам правда очень больно? – встревоженно спросила она уже своим, а не казённым голосом. В её глазах застыл ужас, ещё минута – и она бы расплакалась прямо перед ним, ну почему она такая неумеха?

Почётный пенсионер города Песчанска опять вынул платок из кармана, вытер лоб и хитровато взглянул на Людвику:

– Если по-честному, то не очень, – хихикнул он, – это я так, для самоуспокоения ойкаю. Вроде как поойкаешь, глядишь, и не так чувствительно, лечение-то, кхе, кхе…

Хоть и рассердилась Людвика на такую симуляцию, но не удержалась и пристыдила старика:

– Так что же вы меня пугаете, Тихон Ильич! Я же думала, что в сосуд попала или ещё куда…

Привольников встал, ещё раз ойкнул для порядка и направился к двери.

– Ты это, не волнуйся, ага, всё хорошо, а рука у тебя твёрдая, ничего, не дрогнула, так что, ты, дочка, того, шибко не обращай на нас внимания. Мы же того, тоже, чай, не деревянные. Ну и покричать полезно. А укол, он что – поболит маленько и отпустит. Эх, экая же ты востроглазая, аж смотреть больно!

Он подхихикнул и вышел.

– Следующий! – бойко скомандовала Людвика, сияя от счастья.

Приём пролетел незаметно. А ведь десять человек! С лёгкой руки Привольникова, её рука так и не дрогнула – скорее всего, из страха! Или благодаря похвале почётного пенсионера. Выпроводив последнего пациента, Людвика быстро засунула инструментарий в биксы, а затем – в автоклав, потом проверила на всякий случай все записи в журнале и карте назначений и радостно натянула пальто. Закрыв на ключ дверь кабинета, она вылетела на улицу как школьница, которая сдала экзамен на отлично. Ей было так весело, что захотелось даже побежать домой вприпрыжку, задорно болтая портфелем.

И тут она остановилась. А ведь один больной не пришёл. И как это она сразу не заметила? Она вернулась в клинику, открыла дверь своим ключом и заглянула в карту процедур. Так и есть – Чернихин Всеволод Аристархович. «Ну и имя», – подумала Людвика, и сердце её почему-то отозвалось еле слышным, далёким эхом, как будто поцарапалось обо что-то шероховатое и неровное – с выбоинками, с щербинками, с нелепо чередующимися гласными «е», «и», «и», «е» и торчащими в разные стороны, ершистыми «ч», «х», «с». «Чернихин, Чернихин, – подумала Людвика, – где-то я его уже видела. Или точнее, где-то я это уже слышала. Но где?»

Она взяла перо и написала в графе числа второй инъекции – не явился. Потом сложила все бумаги в папку, закрыла ключом дверь и пошла домой. Бесшабашный задор прошёл. Увидев подъехавший автобус, Людвика заскочила в него почти в последний момент. Идти ей было недалеко, но она почувствовала, что очень устала и проголодалась. За окном автобуса быстро сгущались сумерки, один за другим зажигались фонари, и, хотя она дала себе слово больше об этом не думать, она вспомнила, как Глеб помахал ей на прощание, когда проводил её до трамвая после кафе. Какой это был прекрасный вечер! Ах, Глеб, Глеб, если бы не… если бы ты не…

Тут объявили её остановку. Она вышла из автобуса, с трудом протолкнувшись к выходу, и так и не успела закончить свою мысль. «Где же я всё-таки могла слышать это имя, Чернихин, Чернихин? – опять невпопад подумала Людвика. – И почему он не пришёл, ведь обещал?» Хотя, как оказалось, он ей был уже совсем не нужен – вон сколько больных пришло на приём! И почти никто не жаловался. «А вы, оказывается, лгунишка, товарищ больной – Чернихин Всеволод Аристархович», – усмехнулась она и нажала на дверной звонок своей квартиры.

Её совсем не удивило, что дверь открыл Паша Колесник.

6