Миньон, просто миньон…

Через час я потащилась выливать помойное ведро. Одну меня Усындра не отпустила, кивнув молоденькой вертлявой крыске, чья шкурка была чуть светлее и блестела ярче, чем у ее товарок. Я решила, что назову ее Ярка.

Потом было еще одно ведро, потом я уже сбилась со счета. Ярка каждый раз сопровождала меня. Она не была злобной, всегда помогала на ступеньках или надо рвом, когда ведро требовалось поднять повыше. Все прочее время она улыбалась своим мыслям или удивленно рассматривала собственные руки. Мне показалось, что эта получеловеческая форма ей внове и немало ее забавляет.

Через несколько часов на кухню явилась вереница нарядных пажей, пригожих мальчиков в неярких рябых камзолах. Сопровождала их дама в коричневом платье, по вороту и рукавам отделанном бирюзовым кантом. Сочетание цветов было странным, поэтому я смотрела на даму во все глаза. Она не крыса. Но какие, однако, знакомые цвета…

Дама отдала приказ пажам резким «дче-э-дче-э» и дребезжащим «пиррь».

«Это птицы, – поняла я. – Фрейлина – кареза, в наших краях ее еще называют сойкой, а мальчишки…»

Пажи как раз устраивали на подносы супницы с тарелками, один из них огибал стол. Я посмотрела на его ноги. Он не шел, а как будто подрыгивал.

«…а мальчишки – воробьи, именно они не могут шагать».

Ну хорошо, на кухне – крысы, в столовой – птицы. А люди-то где? С нами в Блюр прибыл отряд Вальденса и сам Вальденс. Куда их определили?

Вечером я была без сил. До такого состояния меня не доводили даже самые изматывающие тренировки в бытность мою претендентом на звание миньона. У меня болели руки, ноги, голова, да даже волосы на моей голове болели!

Спать полагалось в общей комнате на дощатых скамейках. Я забилась в уголок, Ярка села у меня в ногах.

«Подведем итоги дня, Шерези. – Я зевнула и прикрыла глаза. – Ты провела его впустую, ни на шаг не продвинувшись к своему освобождению…»

– Устала?

Я открыла глаза. В ногах у меня сидел Караколь, Ярка стояла на коленях, опустив голову. Остальные крысы тоже были на коленях, занимая все свободное пространство пола.

«Что вы, милорд! – Надеюсь, сарказм передается и в мыслях. – Полна сил и готова к услугам. Чего желает наш повелитель? Прикажет почистить ваш нужник? Или…»

Фахан смотрел на меня и улыбался. Маменька моя, достойнейшая графиня Шерези, всегда говорила, что улыбка делает красивым самого уродливого человека. Караколь эту сентенцию подтверждал, хотя человеком не был.

– Идем, болтушка, – сказал он, а когда я пошатнулась, спустившись с лежанки, подхватил на руки.

«Твоя безумная корова тебя накажет», – устало подумала я, устраиваясь поудобнее.

Ну, несет и несет, подумаешь. Я так устала, что ни о каком сопротивлении речи не шло. Если бы он сейчас начал меня жрать, я бы даже не пошевелилась, разве что – чтобы цапнуть его в ответ. Потому что есть хотелось даже больше, чем спать, даже больше, чем помыться! Крысы обедали остатками супа из общего котла, я от этого жуткого варева тогда отказалась. Зря. Сейчас я съела бы и его, и даже Усындру, если бы она упала в этот котел.

– Все будет, болтушка, – вполголоса пообещал Караколь. – И ужин, и ванна…

Он шел очень быстро, я слышала стук его сердца и шуршание крыльев. Темнота, стук, шорох, мерные покачивания… Я задремала, поэтому, когда Караколь опустил меня на пол в своем логове, долго моргала и терла глаза.

– Тебе помочь раздеться?

«Если после обещанной ванны ты рассчитываешь на «тру-ля-ля», тебе придется разочароваться».

– Тру-ля-ля?

Я осмотрелась. Логово представляло собой большую комнату, ярко освещенную и довольно уютную. Окна не было, вместо него на стене висела картина. С таким видом живописи я знакома не была. На полотне змеились линии нескольких оттенков серого, от угольного до серебристого, они не имели четких границ, находили друг на друга, создавая тем самым забавный эффект мельтешения. Напротив картины стояло глубокое кресло. Между высокой спинкой и подлокотниками оставалось свободное пространство, видимо, для крыльев.

– Ты не ответила.

«Потому что кто-то отобрал мой голос! – огрызнулась я. – Что за вопрос?»

– Что такое «тру-ля-ля»?

«То, что тебе не светит!»

Моя наглость возрастала соотносительно моему отчаянию.

В комнате был так же стол, сервированный на две персоны, за ширмой виднелся краешек ванны, а кровать виднелась целиком, потому что балдахин ее был гостеприимно раздернут.

Фахан смену моего настроения заметил. Он покачал головой, проследовал через комнату, сел в кресло, опустив крылья в прорези, и устало сказал:

– Госпожа навещала тебя на кухне и осталась довольна твоим унижением.

Да? А я ее не видела. Хотя если Моник-Ригель колдовала, чтоб скрыть свое присутствие, я бы и не смогла.

– Сегодня она больше не придет к тебе, поэтому я посмел…

Я схватила со стола гроздь винограда.

«Это же не яство фей? Ах, плевать! Даже если после этого я пожизненно останусь здесь!»

Виноградина лопнула во рту, даря волшебную сладость.

– Это обычная человеческая еда, – успокоил меня фахан.

Виноград стал еще слаще.

– Оставь свои лохмотья у двери. Утром я верну тебя на кухню. Пока прими ванну и переоденься.

Я переминалась с ноги на ногу.

– Не теряй время, болтушка. Клянусь, что не буду на тебя смотреть.

В подтверждение своих слов он уставился на картину. На мгновение мне показалось, что линии на ней приобрели узнаваемые очертания. Но только на мгновение. Я моргнула, и все исчезло.

Не то чтобы я не доверяла Караколю, но ширму раздвинула на максимально возможную ширину, и прежде чем раздеться, скрывшись за ней, принесла с кровати алый бархатный шлафор. Даже если в прошлой своей жизни этот халат принадлежал одной известной мне любительнице красного, я собиралась его надеть.

Вода в ванной была едва теплой, но я застонала бы от наслаждения, если бы могла стонать. Я терла себя щеткой и обнаруженной на бортике мочалкой, промыла волосы, порадовавшись, что они сейчас короткие и не требуют особого ухода. Затем, выбравшись из ванны, я вытерлась, стоя перед медным зеркалом на туалетном столике.

Волосы обрамляли мое лицо, влажными они едва достигали мочек ушей. Да уж, цирюльника из меня не выйдет. Глаза покраснели от усталости, губы потрескались, нижняя распухла, будто я постоянно ее покусывала. А шрам был отвратителен. От уголка глаза через щеку он спускался к подбородку. Я заплакала, и слезы потекли по шраму, как по руслу реки.

Рыдала я недолго. Потому что смысла в рыданиях не было никакого. Люди иногда теряют больше, чем красота. К тому же красота – самая недолговечная в мире вещь. В любом случае я бы постарела, и…

Шмыгнув носом, я улыбнулась своему отражению.

А графу Шерези этот шрам пойдет. Дамы, сраженные его загадочностью, будут ходить за графом хвостиком.

Святые бубенчики! О чем я думаю? Надеюсь, Караколь не слушает сейчас мои мысли и не будет надо мной потешаться.