Огонь блаженной Серафимы

– Грифон? – без испуга спросил неклюд. – Горгулия иноземная? Это сколько же такая животина стоить может?

Сонный кот Гавр, рост которого в холке достигал уже полутора аршин, просочился мимо меня и спрыгнул на перрон.

– Ав-р! – завопил он радостно. – Ав-р-р-р-р…

– Снег очень обожает, – пояснила я в пространство.

Гаврюша как раз поднимал снежные вихри распахнутыми крыльями.

– А кормить его как? – размышлял неклюд. – Он же жрет небось?

– Конечно, жрет, – согласилась я, наблюдая, как, пообвыкший к обстановке, Гавр изымает соленые огурцы и караваи у публики.

Лоточник с баранками лишился товара в мгновение ока, кот поискал, чем еще закусить, и принялся жрать снег.

Надо ли говорить, что весь мокошьградский вокзал воспринял наше отбытие с облегчением?

Извозчик не понадобился. У главного входа ожидала нас вереница запряженных тройками саней, куда погрузились и мы с Маняшей, и многочисленный багаж, и неклюдский художественный табор. Гавр бежал следом, пугая своим видом как лошадей, так и прохожих.

– Гуляй, купечество! – вопила пьяненькая Маняша. – Уж такие мы, загорские!

Наутро в свежем номере «Мокошьградского вестника» почтеннейшие горожане могли ознакомиться с заметкой, в которой клеймились нравы современной золотой молодежи и указывалось на необходимость ужесточения законов, касаемых содержания в домохозяйствах экзотических животных. Легкомысленный «Чижик-пыжик» сообщал своим читателям, что очаровательная барышня А. – невеста небезызвестного князя К., отпущенная на вакации из закордонного учебного заведения, выглядела уставшей и невеселой, видимо вследствие неприглядных слухов о поведении жениха, просочившихся даже за границы империи, что одета она была выше всяких похвал, и что, судя по количеству багажа, собирается знакомить с мировыми модами местное общество. А ежемесячный альманах «Флора и фауна Берендийской империи», правда не на завтра, а в положенный день, поместил сравнительный очерк на тему грифонов и прочих крылатых созданий семейства кошачьих.

– Мне не хотелось Наталью Наумовну стеснять, – жаловалась я по дороге Маняше, перекрикивая музицирование неклюдов, набившихся во вторые сани. – Но батюшка велел приличия соблюдать и для того у Бобыниных селиться.

– В тесноте, да не в обиде, – кивала нянька рассудительно. – Аркадий Наумович решил для тебя весь второй этаж освободить, сам в кабинет переехал.

– Чудесно, тогда Гаврюша сможет прямо с балкончика на прогулку отправляться.

– Ты, что ли, этого элефанта сизокрылого в доме держать будешь?

– Прикажешь собачью будку ему во дворе поставить? Он к теплу привык да к ласке.

– Экая цаца!

С шумом и песней въехали мы на Голубую улицу, пронеслись по ней под взглядами прилипших к окошкам жителей и остановились у ворот бобынинского особняка.

Сквозь кованую ограду было видно, что фасад недавно обновили. На крыльце меж античных колонн распахнулись двери, и на дорожку выбежала пухлая девица в черном платьице с передником.

– Добро пожаловать, госпожа, – закричала она. – Гаврюша? Да тебя не узнать! Баюн, чистый баюн!

Крахмальный чепец трепетал на зимнем ветру.

– Марта! – крикнула я в ответ. – Девица Фюллиг, как я рада тебя видеть!

– Я твоих руянских горничных не хотела, – чопорно сказала Маняша, – но обе они контрактами махать принялись, так что пришлось в столицу с собою везти.

– Марта, – поздоровалась я с девицей Царт, которая тоже появилась у ворот.

Неклюды сызнова запели.

– Отпусти ряженых, – велела я Маняше, догадавшись, что хозяйка дома ко мне выходить не собирается. – Это уже нелепо.

Нянька фыркнула, но приказ исполнила. Сани заехали в ворота, я, оставив багаж на Маняшу и двоих бобынинских работников, поднялась по ступенькам. Гавр шел со мной, Марты забежали вперед, чтоб придерживать створки.

Наталья Наумовна подняла глаза от вышивания:

– Фимочка… Животное придется оставить на улице.

– Ав-р?..

– Не волнуйся, разбойник, – погладила я полосатый бок, – тетя Наташа так шутит. Ты сейчас в мою спаленку отправишься и будешь там тише мышки сидеть, договорились?

Я кивнула горничным. Гавр их признал, ластился к толстушке-Марте, бодая ее в мягкий бок, и без возражений пошел за девушками вглубь дома. Невзирая на свои внушительные размеры, в движениях сонный кот был плавен и осторожен. За сохранность обстановки опасаться нисколько не приходилось.

Я бросила в пустое кресло муфту, расстегнула шубку, отправив ее туда же, и пересекла гостиную, оставляя мокрые следы на ковре.

– Ну здравствуй, Наталья Наумовна, – наклонившись, я чмокнула воздух у кузининых щечек, как у нас, у барышень, полагается.

– Прости, Фимочка, – Натали слабо приподнялась, чтоб без сил опуститься обратно, – нездоровится мне нынче, оттого и выйти к тебе не смогла.

– Какая жалость, – вздохнула я неискренне. – Тогда, милая, утомлять тебя не буду. Поздоровалась, и довольно, к себе отправлюсь и попытаюсь не шуметь. Аркадий Наумович на службе? Я засвидетельствую ему почтение после.

– Ни в коем случае! – Мое отступление прервал энергичный возглас от входной двери. – Серафима Карповна, кузина моя драгоценная! Едва успел.

Господин Бобынин был с улицы, на плечах бобровой шубы серебрился снег. Удостоив меня родственных объятий и троекратных родственных же лобзаний, Аркадий сбросил верхнюю одежду на руки лакею, ему же отдав трость.

Ранее лакея у кузена не водилось, впрочем, я догадывалась, что папенька немного расстарался облегчить нам всем совместное проживание. Как мог, то есть денежкой.

В отличие от сестры Аркадий лучился радушием и приветливостью.

– Присаживайся, Фимочка, удостой родича беседой. Где побывала, что увидала да не слишком ли утомительна оказалась дорога?

Пришлось занять место за столом и по порядку отвечать.

– Вакации у меня нынче. Обучаюсь в университете, в Гишпании, оттого, что именно тамошние чародеи в огненных силах поднаторели. Ничего особого не видала, ибо за книгами ежедневно корплю от рассвета до заката, а иногда и после оного. От гишпанского порт-оф-Виго плыла на пароходике до Марселя, а там поездом добралась до отчизны. Поезд гнумский. комфортный, так что нисколько не утомилась. С батюшкой свиделась ненадолго, слишком уж он коммерцией занят.

Врала я вдохновенно, при сем умудряясь вообще ни в чем правды не сказать. Ну, может, про коммерцию только. Но даже занятость не мешала нашему с отцом общению. Это он все придумал: и историю про путешествие, и доставленный к последней приграничной железнодорожной станции багаж. Иначе я в Мокошь-град как была явилась: в холщовых штанах и рубахе, босая и верхом на крылатом коте. Учитель, кстати, так бы и сделал. Он вообще условностями себя не утруждает. Батюшка за это величает Гуннара блаженным, а тот его в ответку – мелочным грошелюбом. После они принимаются драться на шпагах или плеваться горохом, кто дальше. А покорная дочь и ученица, я то есть, не изгоняет этих расшалившихся мальчишек из своего сна.

– Долго ли предполагаешь в столице пробыть? – отвлек от воспоминаний вопрос кузена.

– До Рождества, после в университет вернусь.

– Чуть больше двух недель, – сказала Натали, подсчитывая что-то на пальцах. – В пост особых приемов не намечается, но к шестому сеченю изволь бальный наряд иметь.

– Я выезжать в свет не собираюсь.

– Думаю, у твоего жениха, – тут Натали сложила губы в куриную гузку, – другие на сей счет планы. Рождественский цесарский бал – великолепный повод свою невесту императорской чете представить.