Уездный детектив. Незваный гость

Дальше слова не шли ни в какую.

– Геля! – вздохнул чародей. – Не тяни время, у нас извозчик заиндевел совсем от твоей нерешительности.

– Так пошли, – взялась я за ручку сундука. – Больше там нечего рассказывать.

– Точно?

– Точно, Мамаев, точно. У меня перманентное нервное расстройство на почве несовпадения желаний с возможностями случилось. Потому что после того, что мне Юлик, сиречь его высокопревосходительство, нынче наговорил, карьеру в его тайном приказе я строить не намерена.

– Узнаю нашу Попович, – обрадовался Эльдар. – Теперь ручонки свои от багажа убери, тут на двух здоровых мужиков ноша.

– Уж не небрежение ли женским полом послышалось мне в ваших словах, господин «здоровый мужик»?

– Или одного чародея, – подмигнул Мамаев, щелкнул пальцами, и мой сундук воспарил в сажени над полом. – Дверь отвори.

– Небрежение женским полом вкупе с презрением к большинству, чародейской силы лишенному, – сказала я строго, но дверь открыла.

Сундук сам собою устроился на багажной полке фаэтона, сердобольный Эльдар Давидович сунул извозчику свою дежурную фляжку с коньяком – для сугреву, сам-то, басурманин, не пьет, для других таскает, и мы поехали на вокзал.

Сегодня в столицу прибывает графиня Головина. Вот что еще я услышала от канцлера. Фрейлина Головина, гранд-дама в свите самой императрицы. Ева Головина, которую Семен любил, когда она еще не вышла замуж. Вдова Головина.

– Ровно к пяти после полудня примчится ко мне ваш великий Семушка, – сказал Юлий Францевич, – как прочтет записочку, что соперник его во сырой земле, а любезная Ева Георгиевна сызнова заневестилась, на крыльях к старику примчится.

Не то чтобы я ревновала. Семен Аристархович мужчина взрослый, разумеется, до встречи со мною не монашествовал. Подробностей не рассказывал, но это и так понятно. Про Еву упоминал просто, без аффектации. Юношеская любовь, соседка по даче, подружка сестры Сонечки. Рыженькая прелестница барышня Клюева. Я представляла себе совсем еще юного Семена в новом с иголочки офицерском мундире, он тогда только из кадетского корпуса вышел, и девицу рядом с ним восторженную. Евочка как раз собиралась на милосердную сестру выучиться, чтоб отечеству в самых горячих местах помогать. Время было неспокойное, в воздухе пахло близкой войной, на границах империи собирались вражьи войска. Сама-то я примерно тогда же дралась с деревенскими мальчишками за полудохлую кошку в родимом Орюпинске, так что никаких запахов не помню. Кошку я, кстати, выходила, Асимагари зовут из-за дивного сходства с яматайским демоном, до сих пор видом своим гостей наших с маменькой пугает. Но это так, к слову. У Семена же с барышней Клюевой все развивалось прилично для их возраста и положения. Семен Аристархович был представлен родителям, одобрен господином Клюевым, учителем мокошьградской гимназии, и стал ухаживать с длительными перерывами на войну. Ева терпеливо ждала. А потом… Дальше показания путались, скрывались пеленою недомолвок. Он уже стал почти тем Крестовским, которого я знаю, познал чародейский источник в дальних магольских степях, продвинулся по службе, приобрел друзей, кое-какие связи, оставил военную карьеру, вернулся в столицу, готовился к свадьбе… Пробел. Барышня Клюева стоит у алтаря с графом Головиным, почетным сенатором и кавалером всевозможных орденов сорока годами себя старше.

Такая вот история. Единственное, что мне было в ней любопытно, закончила Ева в конце концов курсы милосердных сестер или нет. У Семена спросить постеснялась. Думала, встречу графиню Головину на заседании мокошьградского клуба суфражисток, поинтересуюсь между делом. Но ее сиятельство с лета в столице не бывала, супруг занемог, что в его возрасте дело вполне обычное. А теперь вот помер.

Я вздохнула. Фаэтон подъехал к зданию вокзала, и вспоминать дальше времени не было.

Это не ревность, Геля, абсолютно точно не ревность. Ты просто не хочешь видеть, как твой, или не совсем твой Крестовский меж двух рыжих зайцев мечется. Ты знаешь, каков он, знаешь, сколь важна ему карьера и дело, которому посвятил жизнь. И в этом ты ему, к сожалению, не помощник, в отличие от графини.

– Колдовать не буду, – решил Мамаев, помогая мне выйти из коляски, и кликнул носильщика.

Билеты в кассе нашлись, и даже первого класса.

– Револьвер-то прихватила? – спросил меня Эльдар на прощанье.

– Разумеется, – приподняла я муфту.

– На рожон не лезь, твое дело информацию собрать. Запахнет жареным – зови, Семка по земляной жиле нас на помощь к тебе протащит.

Я кивнула, оберег наш приказной для зова я носила на груди не снимая.

– Телеграфировать будешь ежедневно с отчетами. Доберешься до места, молнию отбей.

– Не увлекайся, дядюшка, наказами своими, – перебила я смеясь. – Не хватало еще так нелепо конспирацию рушить.

– И правда, – улыбнулся Мамаев.

Он развел в стороны руки с намерением, видимо, по берендийскому обычаю меня обнять, но замер в этой нелепой позе и протяжно присвистнул:

– Какие люди!

Я посмотрела. Толпа вокруг нас сновала изрядная, на соседний путь прибыл состав, встречающие махали букетами, кричали радостно, пассажиры покидали вагоны, тележки носильщиков громыхали железными колесами. По перрону, рассекая многолюдие на манер ледокольного корабельного носа, двигалась процессия. Четверка рослых молодцов в мундирах тайного сыска, канцлер Брют, чей цилиндр едва доставал плеча ближайшего охранника, два Брютовых секретаря в штатском, пара жандармов, начальник вокзала со своим адъютантом и Семен Аристархович Крестовский, в чьих руках я заметила букет льдисто-белых цветов белокрыльника. Пристойный выбор для вдовицы.

Попытку мою прошмыгнуть в свой вагон пресек Эльдар Давидович:

– Не суетись, Попович, нас заметили.

Первым ко мне подлетел его высокопревосходительство.

– Евангелина Романовна, какая приятная неожиданная встреча!

Мамаев поклонился, косясь на вагонного, который вытянулся во фрунт, дрожа от усердия.

Я присела в книксене, пробормотала:

– На задание отправляюсь, Юлий Францевич.

А про себя добавила: «Вы мне этим представлением всю конспирацию вот-вот порушите!»

– Куда? – удивился Брют громко. – Семен Аристархович ничего мне не рассказывал. Надолго?

– К слову, наверное, не пришлось, – посмотрела я на шефа. Он злился. – Неделя или две.

– По возвращении, Евангелина Романовна, извольте немедленно ко мне на ковер, – велел канцлер. – У меня для вас сюрприз.

– Разбалуете меня, ваше высокопревосходительство, – честно предупредила я, но быстро поправилась: – Всенепременно явлюсь.

– Ну что ж… – Юлий Францевич обернулся через плечо, бросил взгляд на даму в трауре, спускающуюся из вагона первого класса, хихикнул. – Желаю вам, надворный советник, исполнить задание с блеском.

Если бы он бросился обниматься на прощанье по старинному берендийскому обычаю, я бы, клянусь, лишилась чувств. Но обошлось. Канцлер залихватски прикоснулся к цилиндру и пошел к траурной даме.

Хороша была графиня Головина. Рыжая, томная, с влажными ореховыми глазами, пухлым ртом, острым прямым носиком и черными бровями вразлет. Рассмотреть все это великолепие удалось, оттого что при приближении Брюта графиня подняла с лица плотную черную вуаль.

– Что за самоуправство, Попович? – Шипение начальства отвлекло меня от разглядывания красот вдовицы. – Мамаев, ты совсем берега попутал?

Семен задержался и теперь по очереди прожигал нас гневными взглядами.

– Потом все объясню, – не испугался Эльдар. – Выбора не было.

Синие глаза остановились на мне. Я промолчала.

Графиня воскликнула, мило грассируя:

– Семен Аристархович! Семен! Сеня!

При первом же возгласе начальство ощутимо вздрогнуло и обернулось. Головина устремилась к нему навстречу, я попятилась к подножке своего вагона, Мамаев подал мне руку.