Картонная Мадонна

…А на днях, заглянув в букинистический магазин на Невском проспекте, она увидела рекламный плакат. На плакате был изображен мужчина – голова Вакха: лесной демон, спутанные кудри, насмешливые глаза. Лиле даже почудилось, что раздался клич «Эвое!» и в воздухе книжной лавки мелькнул аромат цветущего винограда. «Так встречайте Диониса хороводными плясками, плющевые венки надев!», – всплыла в памяти строфа…

– Вы что-то сказали? – наклонился к девушке продавец.

– О, нет… ничего…

Плакат извещал, что в Горном институте намечено выступление молодого поэта Волошина, возвращающегося из Парижа. Лиля затрепетала – стихи Макса Волошина ходили по рукам, имя поэта в среде молодежи давно обрело известность, впрочем, ею поэт в немалой степени был обязан скандальным историям, в которые попадал постоянно.

Никогда нельзя знать наверняка, что с нами случится завтра. Во всяком случае, Лиля не успела понять, что именно сейчас, при взгляде на плакат, решилась ее судьба.

* * *

В то утро она проснулась с ощущением нервозности. Недочитанный роман Кретьена де Труа лежал рядом на подушке, закладкой служила картинка с изображением «королевы куртуазии» Алионоры Аквитанской. Лиля попыталась вспомнить сон, но от него остались лишь туманные клочки: кто-то большой и веселый надевает на ее шею золотую цепь из лавровых листьев, а одна ветка тяжело свешивается ей на грудь.

В соседней комнате спала мать. Ночами мать страдала бессонницей, засыпала только под утро. Поэтому и Лилин сон обычно был короток: от материнских сдавленных рыданий в подушку спасало только чтение.

Выпив наскоро кофе, оделась и вышла из дома. Уроки начинались в девять.

Выход в город днем был для Лили пыткой, но утро – иное дело, утром все спешат, город еще только стряхивает с себя остатки ночных видений, и никому до тебя нет дела. Лиля дошла до трамвайной остановки, кутаясь в пальто от пронизывающего апрельского ветра. Выехала из своего бедного района, проехала по Троицкому мосту, глядя на темную Неву. Сошла на Большом проспекте. И проскочила в нарядный вестибюль, кивнув швейцару и радуясь, что опять успела до прихода шумных гимназисток с прислугой.

В раздевальной комнате она столкнулась с учительницей Сашенькой Орловой. Сашенька как раз меланхолично снимала свой элегантный кейп и широкополую шляпу с украшением в виде пышного цветка.

Двадцатипятилетняя учительница была хороша собой и обладала бойким характером. Года два назад она очень удачно вышла замуж за одного солидного чиновника, старше себя, кажется, лет на двадцать. Все завидовали ее счастью.

– Ох, как хорошо, что мы здесь одни, дорогая! – бросилась Сашенька к Лиле с объятиями, как только та показалась в дверях, – Мне сегодня просто необходима ваша помощь. Только обещайте! Вы не представляете, как мне сейчас тяжело! – И Сашенька разразилась совершенно неуместным истерическим смехом.

С Орловой робкая Лиля никогда не дружила, собственно, как и с остальными коллегами. Но иногда Сашенька была проста с ней, мила и обходительна. Орлова, как всякая хорошенькая женщина, свято верила, что любая ее просьба к исполнению обязательна, а Лиля, со всеми заодно, поддавалась ее очарованию. Обе преподавали французский и испанский языки, Лиля в младших классах, Орлова в старших. И Сашенька иной раз просила хромоножку о какой-нибудь «пустячной» услуге, связанной с проверкой изложений или по другой учебной надобности.

– Лиля, дорогая, если вы меня не выручите, я умру, так и знайте! Только смотрите, никому ни слова! Пусть это будет нашей тайной. Я влюблена.

Лиля удивилась: брачный союз Орловой казался нерушимо крепким, ее муж имел репутацию предупредительного человека с манерами джентльмена. К тому же недавно он вступил в Императорское Автомобильное Общество, возглавляемое Великим князем Михаилом Романовым, и Сашенька ни дня с тех пор не ходила пешком – только на автомобиле марки Benz&Cie. Даже когда муж был занят на службе и не мог домчать ее до гимназии лично, Сашенька пользовалась таксомотором, что страшно накладно. Это ли не любовь? Правда, Лиля видела господина Орлова лишь мельком: подкрученные усы, кепи, клетчатые брюки – с тех пор как женился, он одевался по последней английской моде.

– Но…

– Это сущий пустяк для вас, дорогая. Я уверена, вы прекрасно справитесь! Я скажусь больной – я и вправду чувствую себя больной все эти дни, дожить бы до прибытия поезда! А вы проведете урок в моем классе. Ну же, умоляю, только не отказывайте. На кону – вся моя жизнь!

Легко сказать – проведешь урок. Лиля похолодела. С девочками младших классов она свыклась, не испытывала того смятения и унижения, что привычно сопровождало ее в «обществе». Но Сашенька преподавала у старших девочек. Войти к ним в класс значило для Лили – войти в клетку льва, причем, без кнута, палки и огненного кольца – безоружной. Нет, нет, это совершенно невозможно!

Лиля в испуге затрясла головой, Сашенька накуксилась, возвела очи горе, медленно потянула желтую кожаную перчатку с правой руки и вдруг разрыдалась. И Лиля сдалась тут же. Да, ее, конечно, принудят. Она испытает позор, осмеяние. Возможно, даже оскандалится навек.

Она сдавалась всякий раз, когда мать, на чем-то настаивая и не утруждая себя долгими убеждениями, сразу переходила к запретному средству – начинала рыдать. А Лиля не могла быть причиной чьего-то недовольства.

– Пожалуйста. В каком классе у вас урок, что вы проходите?

Сашенька, игнорируя вопрос, полезла в свою сумочку «Minaudire», нашаривая сухой платок.

– Если б вы знали, сколько я выстрадала, дорогая! Вы любили когда-нибудь? – Саша спохватилась – покосилась на некрасивую Лилю, – Ах, да… Так вот. Он разбил мне сердце четыре года назад. Помню, мы заплыли на лодке в чудный грот, такой, совершенно fantastique de la grotte. И там… Ну, вы понимаете! Ах, как же я любила этого подлеца! Вы знаете, дорогая, есть такой тип негодяев, от которых голова кругом!

И Сашенька излила на бедную Лилю длиннейшую тираду, из которой та вынесла не слишком лестные выводы относительно ее морали.

В то время как Орлова «обнажала душу», Лиля тоскливо оглядывала ее.

Длинные желтые перчатки. Шитая золотом сумочка. Узкий носок ботинка, кокетливо выглядывающий из-под подола платья. Как после нее, такой элегантной, самоуверенной, чувственной, в класс старших гимназисток войдет она – маленькая, робкая, одетая в том же тоне, что старый диван в учительской комнате?

Было и еще одно обстоятельство, из-за которого Лиле не хотелось подвергать себя сегодня стрессу. Дело в том, что вот уже два месяца она имела отношения с одним молодым человеком. Вернее, это была иллюзия отношений, которую Лиля старательно поддерживала с помощью обмана. Обман, впрочем, совсем невинный. Лиля писала письма от имени придуманной ею красавицы, сама при этом представлялась ее доверенным лицом, курьерской почтой, порученцем. Вся история со студентом Горного института была инсценирована Лилей от начала их знакомства.

Однажды на публичном мероприятии в институте, это был вечер молодых поэтов, долговязый юноша, подпиравший спиной стенку, получил записку из руки проходящей мимо невзрачной девицы. Лиля выбрала именно его – из-за одинаково отрешенного взгляда, который она наблюдала у юноши от раза к разу. Потом-то Лиля поняла – студент рассматривал стройные шейки дев и отдавался этому занятию целиком и полностью. Особенно подробно изучал студент спину и затылок веселой рыженькой девушки, щебетавшей о чем-то с подругами – девушка тоже была постоянной посетительницей этих вечеров и то и дело вызывающе смеялась над чем-то.

Перспектива завязать знакомство с молодым человеком от лица этой хохотушки ослепила Лилю.

И как-то раз, проходя мимо студента, Лиля просто сунула ему написанную загодя записку. Студент опешил, но записку принял – издали Лиля наблюдала, как поползли вверх брови юноши, читающего и перечитывающего написанное. Условием переписки было: не заводить разговоров с доверенной девицей (то есть с Лилей), писать ответы при ней же или сообщать где и когда девица сможет забрать ответное письмо, не подавать вида, сталкиваясь с инициатором переписки (таинственной незнакомкой) на улице или в общественных местах.

И началось…

Юноша оказался, конечно, не Данте. Но старательно сочинял длинные письма для «Беатриче», описывал все нюансы «их» мимолетных встреч и выражал неизменную признательность за дарованное счастье.

И все-таки…Лиля безошибочно угадала в угловатом юноше душу романтика, правда, стихов он не писал, но по всем прочим признакам был в точности поэт. Скромная внешность сдерживала его порывы – держала в рамках предложенной Лилей игры. Ему вполне хватало переписки – во всяком случае, так казалось Лиле. Смешно, но рыженькая хохотушка, загипнотизированная пристальными взглядами долговязого студента, и сама стала посматривать на него с любопытством, невольно подыгрывая ситуации. Лилю немного беспокоила мысль о том, достоверно ли выглядит история в глазах ее эпистолярного друга. Ведь он, конечно же, испытывает смятение, читая умные тонкие письма и выискивая отголоски написанных строк в лице смешливой девушки, – она, на взгляд Лили, была простовата и явно не обладала и малой долей тех внутренних достоинств, которых был вправе ожидать от автора писем читающий.

Тем не менее, опыт следовало назвать удачным. Лиля будто отпустила на свободу свою бессмертную душу и душа нашла себе достойного собеседника. Она даже начала писать стихи Воле Васильеву – так звали ее студента…

– Дорогая, вы меня слышите?

Она очнулась: Лиля часто впадала в прострацию.

В ее сумке лежало недописанное письмо, встреча с Волей должна состояться сегодня в два часа, он будет ждать в публичной библиотеке. Можно, конечно, заставить его томиться и гадать – почему нет ответа, что случилось. Но Лиле и самой не терпелось увидеть Волю, читающего очередное послание: его лицо в эти минуты всегда выражало искреннее изумление.

– Простите, голова закружилась.

Сашенька кинула на Лилю острый короткий взгляд – этот пронзительный взгляд миленьких молодых женщин всегда так смущает, когда думаешь, что голова у них – в сахарных облаках…

Договор был скреплен ласковым Сашенькиным рукопожатием, она упорхнула к директору гимназии Гераклу, так называли за глаза Николая Николаевича Геракова – кашлять и стонать. А Лиля, как обреченная на эшафот, заковыляла вверх по лестнице. Обычно выше второго этажа, где шли занятия младших, она не поднималась. Сегодня ей предстояло забраться на пятый.

* * *

– Ну-с. Хорошо-с, – пробормотал Геракл, подозрительно оглядывая класс старших гимназисток. И замолчал по своей привычке – задумался.

Он был добряк. Но и трус немного, особенно в присутствии начальства.

Сашенька, конечно же, сумела убедить его, что еще немного – и она окажется на смертном одре. Однако надо ж было так совпасть: именно в этот день в гимназию прибыл проверяющий инспектор и пожелал присутствовать на уроках старших девочек. Отказать было невозможно, а следовало. Это Геракл понял, едва они с инспектором приблизились к двери класса. За дверьми стоял шум, как на ярмарке. Голосок Лили, слабо бубнящий стих на французском, тонул в общем гаме. Девочки категорически не желали ее слушать.

В директорском кабинете спешно накрывался стол с шустовским коньячком, но инспектор оказался на редкость занудной личностью. Черт дернул эту Орлову заболеть. Будь она сейчас на месте, все прошло бы как по маслу: проверяющий быстро прочел бы свою лекцию, и вместе с очаровательной Орловой они втроем засели б за стол и за закрытыми дверьми кабинета подробно обсудили нравственное падение выпускных гимназисток на фоне революционного брожения в обществе.

Так бы и случилось.

Но увидев Лилю, некрасивую, оробевшую, с пунцовыми от смущения щеками, с блестящими от навернувшихся слез глазами, инспектор почел своим долгом удвоить заготовленные назидания. Гимназистки при этом, похоже, обсуждали что-то свое – потихоньку передавая от парты к парте свернутую вчетверо бумагу. Геракл обратил внимание, с каким ужасом следила Лиля глазами за перемещением бумаги по классу, но решил, что разберется с этим потом. А сейчас – разобраться бы с инспектором. Пусть себе говорит, главное – напоить его в конце как следует…

– Le noble roi d'Arthur de Bretagne, dont la prouesse nous enseigne ? ?tre vaillants et courtois, rеunit sa cour avec la magnificence convenant ? un roi, lors de cette f?te qui tant co?te qu'on l'appelle avec justesse la Pentec?te, – бубнила Лиля стих Кретьена де Труа.

Когда открылась дверь, она взглянула на вошедших поверх книги: одни глаза.