Екатерина Чубарова

Как она понимала безумное рвение Александра биться с врагом! Пусть с раненой головой, пусть с одной здоровой рукой, пусть на одной ноге – только остановить их любой ценой, не отдать французу ни горсти русской земли! Не отдать Бонапарту родного имения с берёзками, прудами и парками! И Бежецка – с завораживающими душу куполами, с тихими улицами и ровными, низкими зелёными берегами размеренной Мологи!

Они выехали из Валдая на высокую гору, откуда из окна далеко виднелись холмистая местность с летне-зелёной травой и край озера, отражающего синеву небес. Яркое оранжевое зарево разливалось по горизонту с востока и юго-востока, окутанное серым туманом.

Подъезжая в вечерней темноте к Вышнему Волочку, они снова увидели это зарево на юго-востоке. Казалось, что на звёздном ночном небе появилось третье светило. Солнце давно село, серп луны выглядывал из-за плывущих облаков; и что-то новое, непонятное, рассеивало оранжевый слабый свет вдали на краю неба – в стороне Москвы.

Глава II

Ранним утром 6-го сентября экипаж Екатерины въехал в её родную деревню ровной двухколейной дорогой среди широких зелёных лугов. Кое-где до сих пор цвели запоздалые ромашки и сочно-розовые головки клевера-долгожителя. За воротами открылся вид на фасад старенького каменного дома с деревянным жёлтым крыльцом и большими окнами, украшенными резными синими наличниками. Слева от дома тянулись к синеве сентябрьского неба шафрановые верхушки берёзовой рощи. Справа дикий сад слепил гроздьями лесной рябины и пестрил осенними листьями. На яблонях и липах, как проседь, проглядывала желтизна, а зелень прозрачностью напоминала о приближении осени.

В имении Чубаровых жила сирота Лиза Лужнина. Её отец, мелкопоместный дворянин Ярославской губернии, был давним другом Ивана Дмитриевича. Три года тому назад Лиза осталась одна. Первой пожалела сироту юная Екатерина. Она и убедила отца и мать взять девочку на попечение.

Лиза осталась жить в имении, когда Чубаровы переехали в Петербург. Сельское одиночество юной барышне скрашивала молодая русская гувернантка Аглая Макаровна, нанятая для неё ещё при жизни отца.

Лошади остановились. В прозрачном утреннем воздухе на фоне яркого неба проявлялся каждый жёлтый листочек на берёзах, каждая чёрная полоска на белых гладких стволах. В истощённо-коричневой листве рябин шевелились рыжие хохолки: посвистывая, свиристели лакомились налитыми ягодами. Екатерина спустилась с подножки кареты. Остановилась. Вдохнула всей грудью морозный воздух бесконечного деревенского простора. И пошла – навстречу знакомому до боли миру своего детства. Под ногами шуршала опылённая инеем трава и прыгали, как брызги, чёрные лягушки. На Бежецкой земле всегда было полно лягушек.

Хлопнула дверь крыльца. Как ни в одном чужом доме не хлопает – сотрясая стёкла; задрожало эхо в утренней сентябрьской тишине. Маленькая фигурка, зелёная, как стрекозка, показалась на ступенях – и полетела навстречу Екатерине.

Лизе шёл шестнадцатый год. Она бежала и радостно улыбалась: тоненькая и нежная, в домашнем платье, не боясь первых утренних заморозков; не красавица, с неприметными, но милыми чертами лица, с бледными конопушками на кукольном носике.

– Какая радость, что ты приехала, Катя! – Лиза кинулась к ней на шею. – А я не знала, что ты приедешь. Никто не написал прежде.

– Я не успела написать, – Екатерина поправила ей растрёпанный от бега светло-русый завиток.

Лизины маленькие глазки насторожились: незнакомый высокий господин улыбнулся ей и снял шляпу.

– Лизонька, это сеньор Раффаеле, герцог ди Кастеланьоло.

Она поклонилась – переборола смущение, как учила гувернантка. И прижалась плечиком к Екатерине. Совсем ребёнок, птенец – против него, большого, как царь Пётр Первый.

Обедать сели в маленькой тихой столовой со стеклянными посудными шкафчиками красного дерева, напольными часами и одним-единственным окном со спокойно-зелёными шторами. Обедали вчетвером вместе с гувернанткой Аглаей Макаровной – темноволосой грациозной дамой с певучим голосом и носом «уточкой». Наполовину пустующий стол казался Екатерине слишком длинным – привыкший в былые времена собирать много гостей.

Суп разливала высокая крепкая горничная с большими застенчивыми глазами: из-под повязанного назад платка на спину к ней спускались две льняные косы, белый передник стягивал набухшую грудь кормящей матери.

– Вот мы живём тут и каждый Божий день боимся недобрых вестей, – рассказывала Лиза.

– А что здесь говорят? – Екатерина помешивала серебряной ложкой суп.

– Приезжали на днях соседи, Ильины. Уехали из Москвы, но тут не остались – это люди их нашим передали.

– И другие соседи уехали в Петербург, – добавила Аглая Макаровна. – Старицыны тоже уехали.

– А ближе к Московской губернии, говорят, даже почтовые станции закрывают, – Лиза переводила взгляд то на Екатерину, то на гувернантку.

– Ходят слухи, что в Твери из присутственных мест важные архивы перевезли к нам в Бежецк, – сказала Аглая Макаровна. – В Твери, говорят, многие дома свои пооставляли и едут в другие города, подальше от Петербургского тракта. А Великая Княгиня Екатерина Павловна приказала ставить отряды на дорогах.

После обеда Лиза осталась за столом вдвоём с Екатериной, и они смогли побеседовать по-девичьи откровенно.

– А куда ты едешь, Катя? Ты сказала, что только проведать приехала и не останешься тут.

– В Москву.

Детские зелёные глазки замерли на её бровях.

– Там же французы, Катя! Какая нужда тебе туда ехать?

– У меня там дело есть. Прости, Лиза, я не могу тебе сказать.

– Это что-то тайное? Или государственное? Хорошо, я не стану спрашивать, если тебе нельзя говорить. А этот господин, герцог ди Кастеланьоло, тоже с тобой по этому же делу?

– Да, сеньор Раффаеле со мной.

В столовую вернулась высокая горничная. Поджимая губы, опуская глаза, собрала пустую посуду. Екатерина оценила её взглядом в спину:

– А это кто?

– Ненила, солдатка. У неё мужа в нынешнем году в рекруты забрили, а она вот-вот должна была родить. А его убили на войне. Я пожалела её и взяла в дом. У неё никого не осталось, только дочка-младенец.

– Что-то я её не помню.

– Не помнишь? А она-то помнит, как ты с ними играла раньше, как в «Просо» играли.

– Скажи мне, Лиза. Тебе здесь оставаться страшно?

Она опустила маленькие глазки и пожала плечами:

– Мы боимся с Аглаей Макаровной, что, если из Твери люди бегут, то и до нас французы дойти могут. А защитить нас некому.

Лиза с гувернанткой занимали половину дома, а в жилых покоях Чубаровых пахло пылью и прохладной древностью. Екатерина, не переодетая с дороги, ходила по пустынным комнатам. Зашла в свою маленькую спаленку, где по-прежнему стояла её кровать с белым пологом. Старинный туалетный столик с тройным зеркалом укоренился здесь ещё с прошлого века. Он покрылся таким слоем пыли, что на ней впору было рисовать. Добротный шкаф красного дерева до сих пор заполняли Катины старые платьица. Её рука качнула скрипящую дверцу: там лежало и белое платье с затёртым болотным пятнышком спереди…

Раффаеле в кабинете Ивана Дмитриевича рассматривал выгнутую казачью саблю с медной дужкой. Ножны, деревянные, обтянутые кожей и перехваченные медью по старому образцу, висели на чёрном ремне над кроватью.

– Это сабля отца, – Екатерина тихо подошла сзади. – На ней надпись имеется.

Она с девичьей осторожностью перевернула в руках Раффаеле блестящий стальной клинок и прочла:

– «За верную службу и храбрость в бою против шведов». Жалованная, от Императора Павла. Отец дорожит ею.

– Каттерина, я думаю, что стоит взять её с собой. Мы едем на войну – и не имеем оружия. Я не подумал, имея в голове одну идею догнать вас. Вы позволите мне взять саблю вашего отца?

– Берите, если надобно, – отозвалась она без интереса и отошла к письменному столу.

– Я смотрю ваш дом, – Раффаеле улыбнулся. – Я не видел, как живут русские в деревне…

Из окна за письменным столом виднелась берёзовая роща и шлем деревянной ротонды. Некошеная трава клонилась к земле, прибитая тающим инеем. В ней цвели флоксы, посаженные ещё в те времена, когда Екатерина жила здесь. Сад зарос и одичал.

– Меня сейчас одно тревожит, – она приподняла белую прозрачную штору. И повернулась к Раффаеле. – Как быть с Лизой? Она остаётся здесь одна с гувернанткой, когда Тверь оказалась вблизи от театра войны. Конечно, может статься, что французы не дойдут сюда. А если дойдут? Я не буду знать покоя, если оставлю её здесь. Отправить её в Петербург я не могу. Что она скажет maman за меня? Мои бедные родители думают, что я намереваюсь здесь жить. Они не знают здешних слухов. И дай Бог, чтобы не узнали!

– У сеньорины Элизы нет родных?