Свет в алтаре

Константин пошёл с ним в перепляс, ударив по голенищу сапога.

– Смотрите, господа офицеры! – погрозил им пальцем отец. – Вам завтра двадцать вёрст пешком идти!

Братья уходили на рассвете. Я проснулась проводить их. Проплясав весь вечер накануне, Николай бодро носился по дому в шинели, с кивером под мышкой.

– Прощайте! – шепнул он мне, чтобы не разбудить сестёр. – Мы полетели!

Родители расцеловали сыновей и благословили в дорогу.

– Вот вам моё напутствие, – отец подал Николаю, как старшему, маленькую книжку в малахитовом переплёте. – Это Евангелие давал мне и мой отец, когда отправлял учиться за границу.

Я смотрела из окна столовой, как братья выходили с крыльца. Стая голубей вспорхнула перед ними. Они поспешили к воротам, где ждали денщики с вьючными лошадьми. Константин оглянулся на дом и, увидев меня в окне, помахал рукой. Николай не оглянулся. Пелерина его шинели трепетала на ветру, словно крылья. Он забыл дома подаренный отцом кисет с табаком. Зато фарфоровая конфетница осталась опустошённой.

***

– Дочка! – услышала я голос тайного советника за спиной. – Окажите любезность старику. Ночью бумага важная пришла. Надобно копию написать да срочно отправить…

Какому-то графу… В какой-то департамент…

– Глаза стали плохо видеть, когда свету мало. А без Николая и попросить-то теперь некого.

Что ответил бы на моём месте Николай?

– Да. Я перепишу.

Летом началась война. Вести от сыновей родители читали вслух. Последнее короткое письмо от Николая пришло в августе:

«Мои милые папенька и маменька! Мы здоровы. Полк наш остаётся в резерве, в сражениях не участвуем. Из денег, что вы нам отправили, я долю свою отдал взаймы. У ребят денег совсем не было. Костя вам кланяется. Обещаю беречь его, всех вас люблю».

***

Осенью после Бородинского сражения раненый Константин вернулся домой. Лечиться. С ним вернулись денщики: его и Николая. И две вьючные лошади.

Он ни с кем не разговаривал, только пусто смотрел на нас глазами состарившегося человека; рифмовал строки, сидя на паркете, подложив под бумажные листы отцовское Евангелие. И забывал эти листы в комнатах, освещённых душой Николая.

Константин на Бородинском поле стоял под знаменем – картечь его первого и задела. Николай стоял позади, его батальон считался запасным. Запасным – в резервном гвардейском полку.

Я не могла пройти мимо: Евангелие лежало на полу. Малахитовый переплёт – последнее, чего касались руки Николая. Я подняла. Порохом не пахло. Пахло старой библиотекой. Мне открылась страница, заложенная конфетной бумажкой. Медовый запах постных конфет – сладкий запах последнего для Николая Великого поста. Евангелие от Матфея, притча о десяти девах.

Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в который приидет Сын Человеческий[2 - Мф. 25:13].

***

– Не хочу надевать чёрное платье! – капризничала Верочка. – Не буду чёрной! Не люблю чёрный цвет!

Я тоже любила зелёный, цвет вечной жизни.

Верочка заснула в белой рубашке. Я гладила Наденькины кудри – темнее, чем у Николая… были. Она ворочалась, стонала и всхлипывала:

– Почему дядюшка давеча сказал, что Николенька погиб со слезами и с улыбкой? Я не поняла.

– Он радовался, что Костя жив. А прежде думал, что он погиб.

Дядюшкой Наденька называла денщика Николая, ходившего за ним с пелёнок.

– У него слёзы высохнуть не успели, а он уж радовался, что братец жить будет, по-е-мы писать… Тут ядро ему в самое сердце и ударило, – плакал дядюшка.

Как случайно прилетевшее ядро нашло сердце Николая – офицера запасного батальона – когда полк стоял в резерве? Тайна Божия. Таинство…

– Значит, Николенька стал улыбающимся ангелом? – прошептала Наденька.

Да, дитя моё…

Я задула свечу.

***

Я прослужила в доме тайного советника тринадцать лет. Когда Вера выросла и я расставалась с семьёй, Наденька уже была Надеждой – женой и матерью, Константин в чине подполковника издавал поэмы, а Серёжа оказался замешанным в деле декабристов и готовил план убийства царя.

Единственный портрет Николая – карандашный рисунок брата хранился у родителей как утешение. Потерялась даже его рапира. Он не оставил о себе земной памяти, кроме посаженного в имении деревца. Да и то с его гибелью засохло.

Но что память на земле, когда душа – Божий свет? Разрушатся памятники, сердца остановятся…

А вечность, как Любовь, «никогда не перестаёт».

Живых не оплакивают. Николай ушёл в вечность с радостью – и мне светло. Я улыбаюсь. Вместе с ним. Он в огоньке моей лампады. Он в солнечных лучах, врывающихся с востока в окна алтаря и падающих на лица прихожан через Царские Врата храма. Он – с нами. И мне есть кого любить.

notes

Примечания

1

Мф. 6:21

2

Мф. 25:13