Повиливая миром

– Он не просто полез, – печалится коллега, – он встать пытался, со столом на спине.

– Зачем? – спрашиваю.

Стоит. Руки в карманы трусов засунул. Мается.

– Из хулиганских, – говорит, – побуждений. А Мариванна меня выгнала.

– Неудивительно.

– Так я и не удивился, я обиделся. И не пришел на следующий день.

– Так вы, стало быть, пропустили занятие.

– Типа. Не одно. Несколько.

– Стоп. Это вы когда под стол-то влезли?

– В сентябре.

– А сейчас?

Смотрит с тоской в окно. За окном цветет май, и ветер тихо шевелит шторку…

Зачета нет за зиму. Завтра – комиссия по отчислению.

– А на что же вы обиделись? – спрашиваю. Надо же что-то спросить…

– Она меня идиотом назвала.

– Скажите честно, вы сами-то как себя после этого назвали бы?

– Это другой вопрос, – отвечает.

Не поспоришь.

И главное – не поспоришь.

* * *

Или вот – поздняя осень. 7 ноября.

Весь день настроение хорошее.

Организм привык, что ли, в этот день праздновать?

Утром радио предупредило. Радио сказало мне: «Не нужно, Таточка. Там, снаружи, сегодня день Октябрьской Революции. Вокруг того места, где ты даром получаешь зарплату, проходят марши, процессии, возложения и другие процедуры, совмещенные с перекрытием Моховой улицы. Езжай на метро. А не хочешь езжать – еехай».

Я не против метро. Хорошая вещь.

Сижу. Еду. Двигаюсь в сторону высшего образования по специально вырытому в земле тоннелю. Остановка. В вагон входит старушка – божий одуванчик. Ищет место, куда присесть. Присесть некуда. Вся лавочка занята мною и еще пятью здоровыми молодыми людьми мужского пола. Старушка мается, у нее тяжелая сумка. Я оглядываюсь. Старушка мается. Я встаю, уступаю место старушке. Стою несколько нависая со своей сумкой над одним из сидящих молодых людей.

– Уберите сумку! – говорит молодой человек, – Она мне мешает.

– Ах ты, паразит, – не выдерживает «одуванчик», – тетка встала место мне уступать, а он мало того, что сидит, он еще и замечания тут делает, засранец!

– Слышь, бабка, заткнись, – равнодушно роняет юноша. – Ей неймется – она встала. А мне ймется, и я сижу. Отвали.

– Ах ты, мерзавец! – взвивается старушка.

– Тссс! – говорю я. – Тише, мать. Мы с тобой в таком возрасте, когда ИСТИНЕ нужно внимать смиренно и благоговейно, в каком бы парадоксальном контексте она ни была нам явлена.

– Чо?! – удивляется юноша.

– Чо?! – вторит старушка.

– Ничьи уста, – поясняю я, – неспособны осквернить истину, в то время как истина способна облагородить самые неожиданные уста! – продолжаю, подтягивая с себе сумку с учебниками, компьютером и аспирантскими тестами.

– Это вы про чо щас вообще?! – приподнимается юноша.

– Это я про то, что вы совершенно случайно изрекли абсолютную истину. Мне неймется. А вам ймется. Ничего умнее я не слышала за последнее время, как бы неожиданно ни прозвучало вышесказанное в данных обсто…

– Это чегой-то?! – продолжает восставать юноша.

– Цыц, мартышка патлатая! – неожиданно вступает мужчина из-за моего плеча.

– Вы это мне?

– Я это ему.

Станция «Арбатская».

Вагон уносит от меня участников дискуссии, я бреду по Моховой мимо старушек с портретами Сталина, пытающихся найти дорогу на Красную площадь.

Вдоль старушек чешет на занятия журфак.

– Деточка, как пройти к Вечному Огню?

– Это в ад, что ли? – через плечо бросает деточка, оттянув наушник ай-пода.

– Какой ад?! Ах ты, паразит…

– Вон туда вам, милые. – говорю я – Там все. И огонь, и могилки…

Старушки, благодарно кивая, семенят в сторону Исторического музея.

* * *

– Что это у вас такое настроение хорошее? – спрашивает охранник на входе.