Девушка с букетом

И стоило Варе вспомнить о своих картинах, как Зотов тут же сказал, кивая на белые цветочные головки:

– Ну и для творчества, может, что-то пригодится. Приятно будет потом узнать какие-то из этих цветов в ваших работах!

Варя беспомощно улыбнулась и, как всегда, ничего не смогла возразить.

Приворотные травы

Шикарный букет просился в хорошую вазу. Варя полезла за ней в шкаф и наткнулась на баян. Громоздкий, в черном футляре – кто это его сюда засунул?

Это был папин баян. Варя не переставала удивляться, до чего же у поколения ее родителей была стерта грань между физиками и лириками. До чего же их, обычных инженеров, интересовали литература, музыка, театр! И нельзя сказать, что этим компенсировалась скукота на работе – на работе они как раз горели, проектируя свои космические спутники, и готовы были по нескольку раз слушать в новостях, сначала по телевизору, потом по радио, как запускают их очередной спутник. Но после работы у них оставались еще силы и желание заниматься самодеятельностью, всякими КВНами, петь в академическом хоре, который был организован в НИИ, ездить в Москву на поэтические вечера и спектакли, обсуждать в клубе творческой интеллигенции какие-то романы из толстых журналов, которые передавались из рук в руки и читались по ночам. Молодые специалисты, почти все приехавшие в Белогорский НИИ по распределению, они по выходным обследовали окрестности, фотографируя уцелевшие усадьбы и церквушки, искали в библиотеках исторические сведения о них, радовались, когда что-то находили, и строчили краеведческие заметки в районную газету. Мама к тому же еще вела фотокружок и устраивала фотовыставки «Красота родного края». А папа играл на всех инструментах, которыми НИИ удавалось обзавестись, аккомпанируя и хору, и самодеятельности. Жаль только, что заветная его мечта создать свой, институтский, настоящий оркестр так и не воплотилась…

А баян принадлежал ему лично. Правда, папа играл на нем все реже и реже, в основном по праздникам, потому что, когда появилась Варя, маму захлестнула волна новой деятельности – воспитание человека будущего. И все силы стали уходить на это, и их все меньше оставалось на поэзию, краеведение и баян. Потом инструмент вдруг начал вздыхать в такт мелодии, потом в нем что-то застучало, а потом он сломался окончательно. Конечно, папа мечтал его починить, но все не выкраивалось денег, а когда настала перестройка, стало понятно, что мечта останется мечтой. «Ну какой теперь баян», – разводила руками мама. И баян какое-то время служил прессом для Вариных растений, а когда она переехала жить к одному мужу, потом ко второму, а там и в Переславль, баян, видимо, переселился сюда, в шкаф, на окончательный и заслуженный отдых.

Варя поставила цветы в вазу и решительно вытянула тяжеленного ветерана на свет божий. Удавшийся обед и знакомство с Зотовым, который оказался интересным мужчиной, наполнили ее энтузиазмом. Надо узнать, сколько стоит починка, и починить, в конце концов! Или купить новый, а с этим расстаться! Пусть папа играет, переключится с ненужных мыслей об участках и погребах!

Вдруг от баяна что-то отделилось и полетело на пол. Варя, чуть не выронив инструмент, все-таки осторожно донесла его до коридорчика рядом с прихожей, а потом вернулась посмотреть, что именно упало. Папка. Старая, картонная, с матерчатыми завязками, тех еще времен, когда не было ни ярких пластиковых уголков и конвертов, ни прозрачных файлов, в которых так удобно хранить растительный материал. Наверное, прилипла к футляру. Не веря своим глазам, Варя один за другим разворачивала бумажные листы – чистотел, одуванчик, пижма, луговая герань, первоцветы… Ятрышник и заманиха, желтая кувшинка и нарядная аралия! Колдовские любовные травы! Когда-то она хотела составить композицию «Приворотное зелье» или что-то в этом духе, рылась в книжках по славянской мифологии и в разных травниках, потом собирала материал – долго, тщательно, в разное время года, сложила все в отдельную папочку. И вот она где! А Варя уже отчаялась найти, а приниматься заново за сбор и заготовку не захотелось… Права была мама, в работе должен быть элементарный порядок! Нет, сегодня просто чудесный день, несмотря на скомканное утро!

Девушка, напевая, уже не торопясь рассматривала найденные сокровища. Но мало-помалу счастливое возбуждение угасало вместе с пасмурным днем, который на глазах переходил в еще более хмурые сумерки. Одновременно стало и зябко, и голодно, и одиноко. Конечно, можно было тут же завернуться в плед, включить обогреватель и вскипятить чаю, но внутреннюю пустоту тараторящий телевизор не заполнил. Когда же папа вернется? И тут Варя вспомнила, что он сегодня на дежурстве – папа подрабатывал в своем же институте ночным вахтером. Папа не придет. Ей предстояло оставаться здесь в одиночестве до самого утра. От одной мысли об этом Варя почувствовала себя больной. Она даже удивилась – с чего бы это? Она же давно привыкла проводить в Переславле подобные вечера. А дома, наоборот, всегда ждала, когда выпадет такая удача, что все уйдут! И можно будет спокойно делать что захочется, не ожидая маминых команд, которые могли прозвучать в любой момент и требовали немедленного исполнения.

Мама умерла несколько лет назад. Ее убила неожиданно возникшая и быстро прогрессирующая опухоль. Но Варя знала, что на самом деле мама не выдержала того, что был нарушен разумный порядок жизни и она обессмыслилась – и в целом в стране, и маленькая жизнь их семьи, поскольку оба Варькиных брака разрушились. Варька не стала ни вундеркиндом, ни гармоничным универсальным человеком будущего, ни даже просто нормальной, счастливой женой и матерью.

И сидела теперь в пустом доме, впервые явственно ощущая, что в него никто не придет. И никогда в него больше не придут ни мама, ни бабушка, которая умерла еще раньше.

До этого Варе казалось, что мама просто куда-то ушла по делам. И это было то самое, знакомое ощущение: все родные чем-то заняты, никто к ней не войдет и не помешает, и в то же время тепло на душе оттого, что они недалеко, под боком, со всеми все в порядке, и вечером они соберутся за ужином, будут вместе смотреть телевизор. И Варя не гнала от себя это ощущение. Оно само исчезло – внезапно, только сейчас, и больше ее не защищало. Ее ничто здесь больше не защищало!

Она обвела взглядом комнату, которая становилась все неуютнее. Птичек на стенах почти не видно, обои совсем выцвели, сколько лет их не меняли? Они уже не воспоминания детства навевают, а тоску. О серванте и прочих шкафах с облупленной полировкой, низеньких, модных в семидесятых годах, и говорить нечего. Старые стены безмолвно и растерянно смотрели на нее, о чем-то спрашивая, – и Варя быстро перевела взгляд на экран.

Телевизор продолжал захлебываться новостями, в которых не только не было ничего нового, но проступал какой-то безликий и агрессивный шаблон: опять где-то произошло наводнение, где-то объявился маньяк, а где-то грянула техногенная катастрофа. Можно было подставлять любую дату и разные географические названия в качестве переменной, и получались одинаково тошнотворные новости на все времена.

А мама всегда запрещала включать телевизор просто так – смотреть надо определенные программы, выбранные заранее, дающие пищу душе или уму, считала она. Человеку вообще не должно быть скучно с самим собой, духовно развитая личность никогда не станет заглушать свой внутренний голос и от самой себя прятаться и всегда найдет, о чем поразмышлять в уединении. В конце концов, можно вспоминать все стихи, какие знаешь, – начиная с самых детских. Это и память великолепно тренирует. Мама тренировала Варину память еще и тем, что рассыпала на столе несколько спичек и прикрывала их бумагой, а Варя пыталась воспроизвести точно такую же композицию. Потом, правда, они стали брать для этого счетные палочки, потому что спички детям не игрушка.

Варя выключила телевизор. Хмурая, дождливая наступила осень… Барка жизни встала на большой мели… Мой милый, что тебе я сделала?.. Где веселье, где забота, где ты, ласковый жених?.. Ты меня не любишь, не жалеешь… Ну и что ж! Пройдет и эта рана, только горько видеть жизни край…

Безнадежность просто звенела в нежилом воздухе!

Папа хоть бы обои новые наклеил! На те деньги, которые он вбухивает в бесконечные погреба, можно было бы… А для кого, если она здесь не живет? И никто не живет? И сам он почти не живет?

Варе стало по-настоящему страшно, и она схватилась за телефонную трубку. Нет, не Зотову, конечно, звонить – это же неприлично. Хотя теперь было жаль, что прожеманилась и отказалась от ужина в «Трех пескарях». Надо было соглашаться! Сидела бы теперь среди людей и без этих ужасных мыслей! Она набрала домашний номер Лены. Не отвечает. И Николушка, как всегда, где-то носится, некому трубку поднять и сказать, где же его мамаша-трудоголичка. Уж не на работе ли? Позвонила на работу – тоже никого. Потом на мобильник – абонент временно недоступен. Что творится? Варя от досады принялась было за шоколадный рулет, свежайший, ароматный, с тонким налетом сахарной пудры, как телефон вдруг зазвонил сам. Она даже вздрогнула.

– Варенька? Ну, наконец-то ты дома!

Это была Аня, и первые пять минут ушли на извинения по поводу неудачного новоселья у Игорька. А потом последовала просьба:

– Помнишь Гарольда и Марту? Они завтра сюда приезжают, к своим родственникам, то есть к Фольцу, он же твой одноклассник, да? А он им гида нашел, город показать, музей, праздник – самому некогда, весь в работе, да и немецкий плохо знает. А завтра у него вообще совещание какое-то грандиозное, с мэром, удрать никак не получится – так вот, ты не могла бы этих немцев этой девушке-гиду представить? Ты единственная, кто знает их в лицо. А то еще потеряются…

Гарольда и Марту, пожилую супружескую пару из Гамбурга, Варя помнила хорошо – не так давно они путешествовали по Золотому кольцу и приезжали в Переславль, и тогда Роберт Фольц звонил ей и просил показать им достопримечательности. И Варенька все свои выходные показывала, а туристы потом неплохо заплатили. А здесь, значит, для этого еще кого-то нашли, через Аню-экскурсовода. Ну и слава богу! Ей сейчас совсем не до немцев – личную жизнь надо строить! И в тоску и уныние впадать тоже совершенно неправильно и не вовремя.

И Варя, заверив Аню, что все сделает, и еще раз безрезультатно позвонив Лене, положила в пакет чудом найденную папку и отправилась к подруге домой. Придет же та ночевать когда-нибудь! И она, Варя, приткнется где-нибудь у Берестовых – сама на лавочку, хвостик под лавочку, папочку поперебирает, никому не помешает. Ей никак нельзя сейчас оставаться в пустом доме, в старых стенах! Она тут с ума сойдет.

* * *

В конце улицы, у Уважаемого Дерева, Варя остановилась и еще раз набрала Ленин номер.

– Варвара-краса, куда путь держишь? Налево пойдет – коня потеряет, направо пойдет – женатой будешь… Или как там – замужним!

Из-за шишковатого, в глубоких морщинах ствола появился улыбающийся Павлик Медведев.

– Безлошадная я, – вздохнула Варя, оставив вариант «направо» без комментариев. – И до Ленки вот никак не дозвонюсь – прямо не знаю, идти к ней или нет.

– Конечно нет, – незамедлительно последовал ответ, – конечно, не дозвонишься. Ее сейчас на летучку какую-то к мэру уволокли, по поводу Дня города. И Гошку, и всех, кто задействован. Один я отвертелся! – похвалился Павлик. – Домой иду, детям время уделять.

Варя не поверила:

– Чего выдумываешь, мэр завтра утром всех собирает, я точно знаю. И чего Лене у него делать, ума не приложу.

– А чего прикладывать-то, – махнул рукой Павлик. – Она букетами занимается – молодоженов будут награждать, ветеранов, юбиляров там всяких заслуженных, почетных граждан города. Да на летучке она – зуб даю! Думаешь, прикалываюсь? Гошка сказал, сейчас по дороге попался. А утром тоже собираются, на генеральный смотр. А я отвертелся! – еще раз похвалился он.

Было похоже на правду, и Варя разочарованно развернулась, чтобы идти домой. Конечно, у Лены мобильный отключен, и когда она вернется, непонятно, и будет ей тогда не до гостей с расстроенными нервами. И почему друзьям не дают отпуска всем одновременно! И почему праздники не происходят сами по себе, как хорошая погода, – непременно кто-то должен суетиться и заморачиваться!

– А ты куда это? – осведомился Павлик. – Я же тебя на пирог приглашал. Пошли-пошли, с детьми познакомлю, сад покажу!

Розовая акация

Показывать пришлось сначала детей. Дочка Павлика, лет семнадцати, несмотря на холод, что-то делала в саду. Когда она подошла поздороваться, Варя так и ахнула: какая красавица! И как похожа на Медведева! Просто всего себя вложил – и светлые кольца волос, и глазищи. Только копия получилась улучшенной, с оттенком утонченности вместо бесцеремонной души нараспашку. Что это она тут в земле возится, вместо того чтобы на дискотеке красоваться, с такими-то кудрями?

– Марина, моя старшая! – представил дочку Павлик, нисколько не скрывая своей отцовской гордости, которая из него так и рвалась наружу вместе с улыбкой. – А это Варя Воробьева, мы в школе вместе учились! Надо ее скорее поить-кормить. Представляешь, старушку-то кокнули – это прямо рядом с ее домом! Она теперь там ночевать боится, между ними даже забора нет. Ну, мы никуда ее и не отпустим, правда?

– Ну что ты, Павлик, не выдумывай, – забормотала Варя, поражаясь, как Медведев с ходу определил и что она боится, и что домой не хочет – только интерпретировал в своем духе, целую комедию разыграл. Неужели это так бросается в глаза? Впрочем, у него всегда был глаз наметан, он сразу выуживал из человека то, что тот меньше всего хотел бы в себе обнаружить.

С крыльца кубарем скатились руки-ноги, собачьи пятнистые лапы – все вперемешку, полетела палка – и огромный бело-серый дог махнул за ней через клумбу. Варя отскочила в сторону.

– Чего не выдумывай? – Перед ней стоял худенький взлохмаченный мальчик. Он пояснил: – Я – Павлик. Чего не выдумывать? Здрасте.

Медведев со счастливым смехом рекомендовал ей младшенького, трепля его по голове и спине, и прибежавшего с палкой дога, точно так же трепля и его. Дога звали Рольд, и Варя сначала порадовалась, что огромная пасть занята палкой, а потом применила на практике умение правильно знакомиться с собаками. Пока Рольд обнюхивал ее ладонь, Медведев пересказывал сыну историю про старушку и дрожащую от страха Варю, только теперь к отсутствию забора прибавилось привидение, которое – как мерещилось, разумеется, Варе – бродит в сумерках среди кустов малины и смородины. Отсутствие преграды подчеркивалось – как будто призраку помешал бы забор… Павлик таращился на Варю с живым интересом, а Марина незаметно поправила брату воротничок курточки и шепнула что-то отцу, который остановил поток своих фантазий и хлопнул себя по лбу:

– Точно, пирог-то! Пойдемте скорей!

В доме Варя сразу почувствовала, что ей становится все лучше и лучше. Мрачных мыслей не осталось в помине. Наверное, оттого, что здесь было хорошо протоплено. А может, мягкие диваны в большой комнате с телевизором так и приглашали на них завалиться, подоткнув под бок разных размеров подушки, валики, а под голову положить вон ту «косточку», упругую на вид. Но Павлик – или лучше Пал Палыч? – тащил ее дальше, осмотреть дом. Варя успела на ходу заглянуть в огромную напольную глиняную вазу, больше похожую на горшок, и увидела в ней… тоже какую-то вазу, а в той еще что-то. Но задержаться было невозможно, потому что Медведев хотел показать какие-то витражи наверху.

– У нас гости, Пал Палыч?

В одной из дверей стояла маленькая, кругленькая, очень уютная женщина с глазками-вишенками.

– А, ну да, наш пирог! – оживился Медведев. – Это наша Дарья Васильевна, помощница по хозяйству. Какой печет пирог со щавелем – ешь и обо всем забываешь!

– Как это – со щавелем? – удивилась Варя. С зеленым луком и яйцом – это понятно, это классика, а щавель ведь трава.

– А пойдемте покажу, расскажу! – гостеприимно указала на кухню Дарья Васильевна, и девушке ничего не оставалось, как проследовать теперь уже за ней.