Контрапункт

Считаю также нужным указать, что голькипер ни в коем случае не должен быть нервным. Ни один пост в футболе не является столь нервирующим, как пост голькипера.

Я говорю начинающим: не тратьте понапрасну времени и, если мяч вышел за пределы поля, не прислоняйтесь безучастно к гольфштанге и не разговаривайте со своими друзьями позади сетки, а дорожите каждой минутой для наблюдения за противником…»

Однако англичане англичанами, а футбольная жизнь в России тем не менее продолжается, и «гвоздем» тех футбольных сезонов становятся, несомненно, встречи сборных Петербурга и Москвы. Задолго до «великого сражения» и долго после него оба города неистово бушуют, горячатся, задевая и стращая друг друга на страницах своих журналов и газет. И Москве и Петербургу нужна только победа, ибо победитель, как правило, почитается чемпионом России. Почему? Вот почитается и все.

Вместе с Люсей братья ходили на все такие матчи в Петербурге и частенько ездили встречать московскую команду на вокзал – потолкаться в веселой, разбитной толпе болельщиков, поглядеть на сходящих с поезда «самих». Петербургские «светила» тоже тут. Соперники оглядывают друг друга, хлопают'

по плечам, беззлобно, лихо балагурят, но искорки волнения так и витают в толпе – скоро, уже скоро решающая битва!

Но иногда делались попытки определить чемпиона России, даже вовсе минуя эти битвы.

«…Первенство России не было разыграно в этом году, и мы не можем решить, которая команда сильнее всех в России.

Косвенные данные, впрочем, у нас имеются благодаря поездке Петербурга в Харьков. Петербург выиграл, а так как харьковцы считают себя сильнее Одессы, надо полагать, что этим все и сказано».

Столь «убедительные» заявления подкреплялись в журналах фотоснимками команд, причем игроки, как правило, снимались без тренеров. Ибо тренеров тогда не было. Вернее, они были, но, по существу, являлись скорее организаторами поездок, игр, чем учителями по футболу.

«Тренировки проходили самотеком, – вспоминает Борис Андреевич. – Была ведущая группа игроков, которая и выполняла функции тренера».

И никто тогда еще не знал, что один из этих одинаковых загорелых футболистов – братьев Аркадьевых – спустя много лет будет признан родоначальником советского тренерского сословия. «Я так называю Бориса Андреевича не потому, что он был первым футбольным тренером, – пишет в своей книге „Звезды большого футбола“ Николай Старостин. – До него известностью и уважением уже пользовались в Москве Михаил Давыдович Ром и Михаил Степанович Козлов. Но то были хотя и знающие футбол люди, но все-таки тренеры-любители…

Примерно в одни сроки с Борисом Андреевичем начинали тренерскую работу Петр Попов, Виктор Дубинин, Константин Квашнин, Михаил Товаровский и другие. Однако, безусловно, именно Аркадьев первым начал разрабатывать и претворять в жизнь новые тактические схемы. Насаждать передовую методику тренировок. Обосновывать принципы обороны и ту логику, на которой зиждется нападение…»

С 1914 года Борис и Виталий Аркадьевы играют за один из сильнейших футбольных клубов Петербурга – «Унитас».

«…Игра кончилась общей победой „Унитаса“, вбившего пять голей, однако, заметим, вторую половину матча унитасцы играли по ветру…»

Клуб «Унитас», так же как и главные его соперники «Коломяги» и «Меркур», базировался в живописнейшей дачной местности, в Удельной – царстве соснового бора и… футбола. Здесь часто проводились игры на первенство Петербурга и встречи москвичей с петербуржцами, собиравшие всегда много зрителей. Причем год от года все больше. Не беда, если во время дождя игроки смахивали не то на амфибий, не то на пациентов грязевых ванн, игра была результативна и зрелищна, ибо футболисты не боялись рисковать, играли вдохновенно, самоотверженно, честно стремясь побольше «вбить», а не «запечатать» свои ворота…

«Состоялась интересная встреча Быкова с командой Салтыковки. Матч благодаря остроумному, но далеко не спортивному исполнению обязанностей судьи г. Васильевым окончился 6:3 в пользу быковцев, причем лучше всех за Быково играл судья г. Васильев…»

Что касается команды «Унитас», то тут к наслаждению игрой у зрителей добавлялся побочный интерес – распознавать то и дело этих одинаковых близнецов Аркадьевых: «не видал, кто там бил – Борис или Виталий?»

Уже тогда болельщики группировались партиями – коломяжцы, унитасцы и т. п., оранжируя игры так называемым звоном.

«…Вой звонарей, „горячка“ на поле создают впечатление, что футбол – игра диких людей… Комитет Лиги и коллегия судей должны обратить внимание на борьбу со звоном…»

Волнение публики достигало своего апогея, когда встречались извечные соперники, претенденты на титул чемпиона Петербурга – «Коломяги» и «Унитас».

«Стоило мячу перейти к унитасцам, как их сторонники начинали реветь наподобие гуннов, наводняющих Европу. Но лишь только мяч попадал к коломяжцам, в раж входила другая партия».

Листая газеты и журналы тех времен, Нетрудно заметить, что иные проблемы, занимающие умы нынешних деятелей спорта, возникли уже тогда.

«…У партийной публики есть своя тайная дипломатия. Так, например, все раз и навсегда уговорились не видеть „своих“ офсайдов, хендсов и фолов. Но какой вопль вырывается из груди партийного зрителя, когда провинился противник: „Судья! Проснись! Жилит!..“»

Наконец я говорю одному унитасцу: «Вот смотрите, как центровик Бутусов наскочил на бека. Чуть по физиономии ему не дал».

И слышу классический ответ: «Это он нечаянно… Да и нужно было дать, чего стесняться-то!..»

Я внимательно смотрю на соседа: интеллигентная физиономия, пенсне, он не отрывает жадного взора от поля, и глаза его наливаются кровью.

Но вскоре один из витязей коломяжских свирепо «ковыряет» Бутусова, и «интеллигент» визжит: «Безобразие! Это не футбол…»

Аксиома – спорт немыслим без соревнования, но правилен ли отсюда вывод – выиграть во что бы то ни стало, каким угодно путем, хотя бы передергиванием, хотя бы жульничеством?

Куда девалось товарищество спортсменов, почему такое озверение и озлобление?

Патриотизм к своему спортклубу должен перешагнуть через черты своего поля и научиться хотя бы уважать тех, кто носит другой ярлычок в единой спортивной семье…

Игра в «Унитасе» – это было уже приобщение братьев к настоящему футболу, к футболу с регулярными тренировками, в постоянной команде, с постоянной формой – футболки в красно-белую вертикальную полоску и синие трусы – и регулярными матчами на первенство Петербурга…

«Конечно, вполне естественно стремление игроков попасть в высшие команды или сборную, но это не должно быть целью тренировки, а лишь приятным результатом оценки ее.

Тренировка ради совершенства у нас пока еще совсем не познается…»

Вполне ли познали такую тренировку спортсмены наших дней?..

ГЛАВА 4

Как ни были преданны братья футболу, а с наступлением зимы с ним приходилось прощаться – увы, эра закрытых полей тогда еще не наступила, – и начинались коньки, хоккей, лыжи, причем с марта братья, «страдающие» гелиоманией, катались в одних трусах и, понятное дело, не простужались никогда.

В конце концов, однако, читателю может показаться, что герои этого рассказа ничего не делали, только резвились да развлекались, отдаваясь всецело спорту.

А между тем была еще и гимназия, ставшая для них прекрасной ареной протеста, бунта против косности и общепринятости, против всего, что казалось им вздорным, ненужным, устаревшим. Словом, они порядком досаждали гимназической администрации.

«Мы были молоды, и все грехи молодости толпились в нашей душе, – вспоминает Виталий Андреевич. – Мы всё подвергали сомнению. И это взъерошенное состояние души, возникшее в годы детства, в годы предреволюционной России, пронесли в свою юность, молодость и, где только могли, продолжали эпатировать носителей обывательщины и мещанства.

Мы с наслаждением бросались в словесные битвы, подкрепляя их артиллерией опрометчивых поступков. И только для того лишь, чтобы эпатировать буржуа, были в состоянии зимой, в трескучие морозы, бегать в гимназию в одних гимназических курточках, без фуражек. А заодно – и эффект закаливания».

Во время исполнения «Боже, царя храни» учительница пения неизменно отмечала, что рты «этих несносных двойняшек» Аркадьевых презрительно сжаты, а значит, хор беднее на два голоса. «Почему не поете?!»– «Слуха нет». «Неважно, все равно нужно неть», – говорит учительница и стоит около братьев до тех пор, пока те не начинают сдавленно мычать нечто невразумительное.

На уроках закона божьего – им было уже лет но четырнадцать – они постоянно терзали священника вопросами: «Если бог так всемогущ, то почему он не уничтожил дьявола? Почему не создал людей такими, чтобы они не поддавались искушениям? И что это вообще за „работа“, если один из сотворенных им ангелов взбунтовался и „докатился“ до дьявола?» Терпеливо и с затаенной неприязнью священник отвечал, что мудрость всевышнего непостижима для человека, и… вызывал в гимназию отца. Беседовали трое: директор, священник, отец. Дома Андрей Иванович в лицах изображал эти «душеспасительные» беседы, и весь аркадьевский муравейник умирал со смеху. Больше всех, конечно, виновники представления.

За атеистический бунт над братьями неоднократно нависала угроза исключения из гимназии. Но отец – личность в Петербурге известная, к тому же он устраивал для гимназии льготные посещения театральных спектаклей – всякий раз кое-как улаживал эти «недоразумения».

Чем меньше близнецы нравились администрации, тем более почитались соучениками-гимназистами.

Известные «живописцы» и «футбольщики» – самые загорелые, самые атлетичные, неизменно защищавшие честь гимназии на художественных выставках и состязаниях по футболу, – братья всегда были в центре внимания, в густой сутолоке сверстников. Вокруг них вечно кипела дискуссия. Спорили обо всем: о цели жизни, о счастье, о красоте и справедливости. Причем Виталий в полемике, как правило, предельно категоричен, он не признает компромиссов, нюансов и штрихов, Борис же чужд какого бы то ни было максимализма и склонен к мягкой и терпеливой аргументированности. Тем не менее бьются они всегда плечо к плечу – расчленить в полемике их невозможно. Они смелы, логичны, оригинальны, так что победа, как правило, за ними.

Казалось, отводить душу они будут на уроках гимнастики. И поначалу мальчики ждали их, предвкушая раздолье и раскрепощение спорта. Но ничего общего со спортом, тем более с раздольем уроки гимнастики не имели. Напротив, они были затянуты в жесткие рамки формализма.

Их вел офицер, выпускник офицерской гимнастическо-фехтовальной школы, который даже не считал нужным облачаться в спортивный костюм. Его уроки – это бесконечная выправка и строевой шаг. Правда, раз в неделю в уроки входило и фехтование, и прослышавшие об этом братья вновь попробовали было возликовать – они будут драться на шпагах! Но уроки фехтования как две капли воды оказались схожи с уроками гимнастики: многочисленные повороты, салюты и выполнение приемов без партнера – короче, никакой игры, ничего общего с поединком. Было неинтересно, тоскливо, и отводили душу они, как всегда, на воле, с мячом или же, по обыкновению, мороча своим сходством головы окружающим. В таких, например, представлениях: на дачном пляже в Удельном, искупавшись и гусю напудрив все тело песком, братья принимали позы известных античных статуй – два Аполлона, два Гермеса. И дачникам предстояло решить, которая из «копий» лучше, верней и вообще различаются ли они между собой.

Возвращаясь к рассказу о гимназии, следует, однако, признать, что все же были там и интересные для них уроки: рисования, истории, литературы и особенно географии. Уроки географии вел их любимый учитель – Александр Александрович Махначев. В отличие от большинства надутых, малоподвижных преподавателей, одним своим видом замораживавших гимназистов, Махначев – красавец со стремительной походкой – поощрял всякую непосредственность и живость в учениках. Он любил наблюдать возню ребят на переменах и даже был в состоянии давать дерущимся советы. Остроумный, веселый, уроки вел блестяще, общаясь с учениками без чиновничьей сухости, скупости и без видимых усилий владея их сердцами и вниманием. «Мы чувствовали, что ему радостно с нами, а нам – с ним. Это был какой-то праздник общения…»

Но в 1917 году они бросили четвертую казенную гимназию города Петербурга и поступили рабочими на фабрику, полагая, что в такое время рабочие нужнее, чем гимназисты.

Незабываемое впечатление юности.