Дикая яблоня. Пасторальная симфония

Где шумят вековые ели.
Я смотрю с высоты, как извивы реки
Луговые обняли пастели.

Я встречаю зарю, провожаю закат,
Вижу я, как танцуют метели,
Луна ближе ко мне и к тебе во сто крат,
По весне журавли прилетели.

Опустились в долину, где плещет волна
Там, где речку ручьи наполняют.
Мне сейчас не до сна, в кронах блеснет луна,
А в ладонях моих звёзды тают.

Слышу я с вышины (может быть, это сны) —
Приближаются грома раскаты.
И от счастья глаза мои слёз вновь полны,
Красотой опьянили закаты.

А зараменный[1 - Зараменный – залесный. Источник: Толковый словарь живого великорусского языка В. И. Даля.] колокольный звон
Нам приносит ликующе скерцо,
Несёт веру, любовь и надежду мне он,
Замирает тогда моё сердце.

Я построила дом, я построила там,
Где я ближе всего к небесам.
Облака-купола, по ночам птичий гам,
Бог навек подарил счастье нам.

Я построила дом, посадила берёзку,
Дорога, как сестра, она мне,
Доросла до небес, вдруг увидела лес,
Прошумела: «Спасибо тебе».

Ветра я попрошу: не губи красоту,
Ведь берёзонька так молода!
Ствол сломается вдруг, я не вынесу мук,
Для меня это будет беда.

Я построила дом, где не будет разлуки,
Где не будет вовеки грусти и скуки,
Где не станут ночами влажны ресницы,
Где господь согревает наши десницы.

Слышу я с вышины (может быть, это сны) —
Приближаются грома раскаты,
И от счастья глаза мои слёз вновь полны,
Красотой опьянили закаты.

19.08.2015

г. Прокопьевск

* * *

Я вспомнила, как мама рассказывала про своего отца – моего деда Сальцина Дмитрия Владимировича, 1906 года рождения. Семья деда родом из города Чистополь, что в Татарстане. В Москве он окончил институт имени Г.В. Плеханова, отделение мукомольной промышленности. Получил распределение в Сибирь, в город Прокопьевск на завод «Союзмука».

Сальцин Дмитрий Владимирович

Он был начальником экономического отдела. Ему дали хорошее жильё в двухквартирном доме. В одной половине жила семья директора мелькомбината, а в другой – мой дед. Дом звали директорским.

Мама рассказала мне историю моего деда. В 1928 году Новосибирский отдел рабочего снабжения ОРС (тогда Прокопьевск относился к Новосибирской области) отправил Дмитрия Владимировича в Красноярский край, в сёла Клюквенное, Марьевка и другие, наводить порядки. Там жили раскулаченные и сосланные из Тамбовской губернии – бывшие кулаки. Дмитрий был партийный. Всем своим видом и столичными манерами он внушал, скорее, страх, чем уважение. Бывшие кулаки решили, что этот миссионер приехал наводить свои порядки и ждал отряд, который их всех будет убивать. Озлобленные, ограбленные в Тамбовской губернии люди, на первый взгляд безропотно принявшие новые законы и власть, а в душе затаившие обиду и злость, мстили тихо и жестоко. Коммунист-москвич был избит до полусмерти неизвестными и пролежал за околицей всю ночь, едва не замёрзнув в начале сибирского октября. Его полуживого обнаружил утром старик Кондрат Шабунов. Он с сыном Акимом притащил бедолагу к себе в избу, где жила их большая семья, сосланная из Тамбовской губернии в село Клюквино.

Кондрат долго выхаживал Дмитрия горячим молоком и барсучьим салом. Дмитрий влюбился в красавицу Прасковью – внучку Кондрата. Ей было девятнадцать лет, а ему двадцать три года. Дмитрий уговорил Прасковью и её отца Акима поехать с ним в Прокопьевск.

Свадьбу сыграли ещё в деревне Клюквино, и там же в 1929 году родилась первая их дочь – Лидия, моя мама. Через два года в Прокопьевске у них родился сын Леопольд, а ещё через два года – сын Геральд.

Семья Кондрата Шабунова – дед держит Прасковью (Ро?су) за руку. Тамбовская губерния

При полном достатке и благополучии в семье дочери Прасковьи Аким не мог принять новую жизнь. Он не оценил её ни душой, ни разумом. Зачем было его семью лишать всего в Тамбовской губернии, где он жил и работал, чтобы здесь, в Прокопьевске, обрести другую, чуждую ему жизнь? Привыкший к крестьянскому труду, Аким не принимал городского уклада жизни. Для него всё здесь было чужое, временное.

– Голодранец ты, – говорил он зятю. – Только можешь книжки читать да дочку мою Росой звать. Какая она тебе Ро?са? Прасковья она – понял! Даже изба у тебя казённая. Вот дадут тебе под зад, и пойдёшь жить в стойло.

Стойлами Аким называл бараки, которые сплошь строили всюду.

– Ишь чё придумали для народу – конюшни! Мы так строили с отцом для своих жеребцов. Перегородка – загон, переборка – хлев. А вы людям так затеяли.

– Временно всё это, временно, – говорил тестю Дмитрий. – Скоро здесь будет большой город. И дома будут многоэтажные, и школы, и театры, и парки – всё будет.

Но Аким не слышал зятя Дмитрия, он горевал о своих родных, которые жили в деревне Клюквино. Здесь, в Прокопьевске, одно только утешало Акима – внуки. Он не мог понять, как так они, вынянченные им, растут такими способными и образованными. Уже в шесть лет читают взрослые книги, которых у Дмитрия было очень много. Вот и сейчас они по очереди вслух читают «Дети капитана Гранта». Зятю он не хотел приписывать заслуг, так как Дмитрий мало находился дома с детьми. Для него коммунист был всё равно что враг. Его ненависть к коммунистам шла из далёкого 1920 года, когда его семья была вынуждена уехать из Тамбовской губернии в Красноярский край. Они ехали с сыновьями, дочками, внуками, с отцом Кондратом и матерью Февроньей в набитых людьми столыпинских вагонах два месяца. Хорошо, что было лето и на остановках, довольно длительных, можно было купить еду.

* * *

«История Тамбовского восстания 1921 года по-прежнему воспринимается очень остро. Это была последняя крестьянская война в России», – писал А. И. Солженицын. Но Тамбовское стойкое восстание показало, что российское крестьянство не сдалось без боя. Стараниями великого писателя «антоновщина» приобрела международную известность. В 1990-х годах во время празднования двухсотлетия Вандейского восстания во Франции он первым обратил внимание мировой общественности на сходство восстаний французских и тамбовских крестьян, выступавших против резкого вторжения революционных режимов в интересы сельского населения. Отсюда и появилось выражение «тамбовская Вандея».

Боевая дружина А. С. Антонова стала ядром повстанческой армии. Повстанцы образовали «Крестьянскую республику» на территории Кирсановского, Борисоглебского, Тамбовского уездов с центром в селе Каменка. Смерть настигла братьев Антоновых недалеко от родных мест. Последний бой они приняли 24 июня 1922 года. Александру было тридцать три года, а Дмитрию – двадцать восемь лет. Антоновы были убиты в ходе операции, разработанной Тамбовским отделом ГУБЧК (Губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем).

В том бою погиб сын Кондрата Семён Шабунов, ему было двадцать лет.

Кондрат всю свою жизнь ждал сына, но ничего так и не узнал о нём.

Семён тогда знал, куда отправили его семью. Он успел проводить их на поезд, который уходил в Красноярский край. Кондрат надеялся, что Семён их найдёт.

* * *

До сих пор в России, в том числе и на Тамбовщине, где происходило мощнейшее антикоммунистическое восстание крестьян в 1920–1921 годах, не знают, более того – не хотят знать ничего, что могло бы поколебать привычную позицию крайне негативного отношения к руководителю восстания Александру Степановичу Антонову и тому движению, которое он возглавлял. Вот лишь один красноречивый пример. В старинном зажиточном селе Паревка Кирсановского уезда в июне 1921 года во исполнение приказа № 171 Полномочной комиссией ВЦИК были захвачены и расстреляны заложники: по одним данным – 86 женщин, стариков и детей, по другим – 126. В местном школьном музее можно увидеть фотографии чекистов, сельсоветчиков – тех, кто устанавливал на Тамбовщине советскую власть. Известный кинорежиссер Андрей Смирнов во время съёмок художественного фильма «Жила-была одна баба» посетил музей. Он поинтересовался у учительницы, показавшей ему экспозицию: «А где же память о тех ваших односельчанах, расстрелянных в 1921 году?» В ответ он услышал: «Ну, нас же учили, что это бандиты».

Тамбовская губерния всегда была хлебной. Накануне 1917 года она производила более 60 миллионов пудов зерна. Она кормила себя, кормила Россию, а ещё 26 миллионов пудов зерна поставляла на европейский рынок. К началу 1919 года в Тамбовской губернии действовали 50 продотрядов из Петрограда, Москвы и других городов общей численностью до 5 тысяч человек. Такого размаха конфискаций не знала ни одна губерния. Крестьян возмущал произвол в определении объёма поставок, злоупотребление грубой силой, пренебрежение к хранению и использованию изъятой у них продукции. Забранный по продразверстке хлеб гнил на ближайших станциях, пропивался продотрядовцами, перегонялся на самогон. Особенно трагическим положение стало в 1920 году, когда Тамбовщину поразила засуха. Крестьяне самых хлеборобных уездов: Кирсановского, Тамбовского и Борисоглебского – голодали. На весенний сев зерна не оставалось. Всё отнимали.

Неимоверная по объёмам продразверстка 11,5 миллионов пудов зерна означала для крестьянства гибель от голода.