Необитаемая

Я жалкое существо, которое живет под их крышей и следует их парадигме. Когда они отворачиваются, я делаю, что хочу, и иногда это выходит из-под контроля. Но на этот раз – настолько, что мне нужна их помощь, даже чтобы просто уложить всё это в голове.

Нет-нет, внешне, перед парнем, перед подружками я как бы знала: это будет только мое решение, это мое тело, и я должна понять, готова ли разрешить жизни, которая в нем зародилась, пустить корни. Но принять такое решение я была не в состоянии.

Я вошла в спальню родителей – как на борт спасательной шлюпки. Мне полгода назад исполнилось восемнадцать. Сейчас она скажет – и я подчинюсь. Может быть, мне нужна была поддержка. Мне нужно было разрешение даже на то, чтобы решать дело самой.

Мама переменила положение лежа на положение сидя и спросила, что мы собираемся делать. Я ответила, что не знаю, никакого решения у нас нет. Она сказала, что они с папой поддержат любой вариант, и, если мы решим рожать, – значит, будем рожать.

Будем. Она сказала «будем». В этот момент я ощутила свободу и тепло. А еще спокойствие. Что решать можно будет в комфортной обстановке. Я ощутила, что они разрешают мне родить.

На неделе я продолжила сдавать зачеты в универе, а в пятницу мы с девочками пошли отмечать день рождения подруги в бар «Держись» на улице Маяковского. Мама сказала, что подвезет меня. Пока ехали, я заикнулась о том, что будет, если мы решим оставить ребенка. Она нахмурилась.

– Ты ведь понимаешь, что тогда вам надо будет пожениться, придумать, где жить…

– Зачем?

– Ну как это? Рожать же надо в браке. Это надо думать о свадьбе, о том, куда жить пойдете. У него что-то есть свое? И из универа придется уходить. А после академа – это уже фигня, а не учеба…

В тот момент, обозревая город из окна ее машины, я поняла, что рожать мне уже не разрешают. Пока – мягко, но, если я буду настаивать, – разговор может ужесточиться. Тогда придется ссориться, возможно, уйти из родительской квартиры и думать о том, как и на что жить вне семьи. Что там за жизнь, за ее пределами, я не представляла.

Мама высадила меня около бара. Там я, как ни в чем не бывало, тут же заказала Лонг-Айленд. Девчонки удивились – а как же малыш? Я ответила, что его судьба пока не решена, можно и прибухнуть. А заодно покурить. В то время в барах еще можно было курить.

Подруги высказывали разные мнения. Кто-то настаивал на необходимости сохранить ребенка – ведь это так мило, и мы такая классная пара. Мило, правда? Кто-то считал, что я профукаю универ, и рожать сейчас ни в коем случае нельзя. Мы говорили об этом, заказывали коктейли с шоу-подачей, в ходе которой имениннице надо было лечь на барную стойку и пить текилу с задранной майкой или надеть шлем и пить шоты, пока бармен колотит по шлему палкой. Я веселилась. И продолжала собирать мнения. О том, чего хочу я сама, я у себя так и не спросила.

Как можно хотеть то, чего у тебя никогда не было? Наверное, это похоже на то, как тебя первый раз тянет влюбиться: ты читаешь сказки, смотришь мультики, впитываешь эстетику и негу происходящего – и тебе хочется так же, ты ждешь, когда у тебя внутри что-то екнет. И оно обязательно екает. Тогда ты прикладываешь то, что ощутила, к увиденным картинкам – и силишься сделать так, чтобы они сошлись. Словно обводишь трафарет. Потом, уже с этим оттиском внутри, снова глядишь на реального человека, снова сличаешь… Со временем ты учишься отделять реальность от картинки и задавать себе конкретные вопросы. Иногда ты будешь путать – нечто, показавшееся искрой любви, обернется тягой дружбы. Но с парнем ты уже переспала, и он думает, что ты его девушка…

С детьми похожая история. Подруга, что была на пятом месяце, просто обожала детей. Мы с ней сидели на детской площадке – и она показывала на играющих детей: смотри, какие пупсики, смотри, какие хорошенькие, как же я хочу своего!

– Что тут хорошего? – недоумевала я.

– Когда у тебя есть ребенок, ты расширяешься, – объясняла она. – Это как бы ты, но уже другой человек. Ты расширяешь свое присутствие в пространстве. У тебя появляется лучший друг!

Меня кольнуло это замечание, ведь ее лучшим другом я считала себя.

Мне нравилось возиться с детьми, когда их приводили в гости. Но также я видела их недоразвитость – ребенок пускает слюни, ему надо менять подгузники, терпеть вопли, успокаивать… Что же такое дает женщинам оптику, в которой все эти вещи – приятные хлопоты, а не тяжкое бремя? Где эту оптику раздают?

Однажды я пришла в гости к школьной подруге, и нас неожиданно попросили присмотреть за младенцем, дочерью ее сестры. Девочка сидела в качелях, подвешенных на дверь, и истошно вопила. Ее мордочка стала похожа на смятый помидор. У нас никак не получалось ее утихомирить, сколько мы ни старались, отвлекая ее погремушками, качая и сюсюкая. Два или три часа мы провели наедине с вопящим младенцем – и это повергло меня в ужас. Подруга сказала, что ее сестре, матери девочки, приходится терпеть это неделями…

Итак, с одной стороны – пасторальные картинки с матерями и младенцами, элегические рекламные ролики, с другой – мой собственный утлый опыт, который доказывал мне, что дети – это чертовски сложно. Я и сама пока ощущала себя ребенком.

…На выходных мы с Васей поехали на дачу к друзьям. Там, на карьере поселка Сосново, почти на том же месте, где мы когда-то впервые поцеловались, я сказала ему, что склоняюсь к аборту. Жизнь длинная. Сейчас ребенок нам ни к чему. Да еще и там, на участке, веселятся все наши друзья – и мне тоже хочется выпить! Мы крепко обнялись, покурили, глядя на кромки сосен, а потом зашагали к даче в свете вечернего солнца.

В понедельник меня ждал визит к гинекологу. Мама отправилась со мной. Мы приехали в платную клинику на Литейном. После нескольких минут ожидания меня пригласили войти. Мама сунула голову в дверь, когда я уже была внутри, и выпалила:

– У нас беременность, и мы хотим сделать аборт.

– Понятно, – улыбнулась врач, женщина лет тридцати пяти с хвостом светлых волос. – Давайте сначала проведем осмотр, а затем обсудим детали.

Я была благодарна маме, ведь мне не пришлось произносить эти слова самой. Она всё сделала за меня. Как в детском саду. Несколько суток я ломала голову над тем, как сказать всё врачу, и что вообще будет происходить на осмотре, ведь после школьных осмотров я ни разу не ходила к гинекологу. Записываться черт знает куда, в бесплатную поликлинику, раздеваться, забираться в холодное кресло, признаваться в том, что занимаешься сексом… Бр-р-р… Секс по-прежнему был втиснут в пыльный шкаф между компьютерными журналами брата, и обсуждался только с подружками, с которыми мы для начала хорошенько набирались баночных коктейлей. Чуть позже я именно так и сделала, рассказывая, что было на приеме, и как проходит процедура УЗИ. Чтобы показать палочку для УЗИ, я вытащила из кухонного шкафчика ручку от блендера, и мы все вместе заржали. Никто из них, кроме меня, еще ни разу не был у гинеколога, за исключением того школьного осмотра, хотя нам всем было по восемнадцать и сексом мы занимались уже года по три.

Блондинка-врач показала на монитор, в центре которого мигал и переливался зиккурат черно-белых прогалин УЗИ.

– Где-то пять недель, – тихо сказала она.

До этого я робко и последовательно, словно отвечая билет по теории литературы, поведала ей о своих мытарствах. Не считала цикл. Всё случилось больше месяца назад, на даче. Странно себя почувствовала. Сделала тесты…

С тревогой ждала, что она станет меня отговаривать. Девчонки предупреждали об этом. В бесплатных поликлиниках врач вроде как обязан прочитать тебе лекцию и попробовать отговорить от аборта. «У них же установка на повышение рождаемости, – сказал кто-то. – Слышала, что президент говорил об этом? Я бы на твоем месте подготовилась. Решение всё равно только твое».

Я спрыгнула с кресла, оделась за белоснежной ширмой и подошла к столу. Врач предложила мне присесть. Мои щеки пылали, я ждала морализаторского разговора – отговора, ждала лекции по гинекологии, ждала завуалированных угроз и готовилась парировать: у меня сессия, вот даже сейчас я пришла с зачета, у меня впереди четыре года учебы. Я готовилась к поступлению чуть ли не с девятого класса…

Но она ничего не сказала. Она долго печатала, иногда задавала вопросы про цикл, про мое здоровье, а потом назначила дату и время процедуры, вручила мне направление и попрощалась с великодушной улыбкой, от которой мне вдруг сделалось стыдно. Когда я вышла из кабинета, мама выхватила у меня из рук направление и принялась расспрашивать, как всё прошло. Она явно нервничала не меньше моего.

В назначенный день в университете был зачет по логике, и мы стали судорожно соображать, как мне оказаться в двух местах одновременно. По слухам, зачет ставили просто так. Курс был коротким, только на один семестр, дядька-препод – добрым дедом с кустистыми бровями. Мы решили, что в универ с моей зачеткой пойдет мама, скажет, что у меня что-то вроде аппендицита.

Явиться на аборт надо было натощак. Клиника находилась по соседству с Фонтанным домом, я приехала раньше и решила подождать в сквере, под Ахматовскими окнами. Уселась на скамейку, курила и пыталась заставить себя думать, что Ахматова поступила бы так же. С чего я это взяла? Видимо, ее нос на фото, ее грозный голос, слышанный в записи, подсказывали, что сильные женщины сами управляют своей жизнью и не трусят принимать подобные решения. Не перекладывают все заботы на матерей. Ведь, по сути, после признания маме – всё пошло как по маслу. Платная клиника с блестящими полами и деликатной врачихой, мама, ожидающая в машине на Литейном после, поездка на дачу, горячий суп, папа в облачке дыма на террасе. Будто ничего не случилось. Даже не так: случилась небольшая медицинская манипуляция, и меня надо пожалеть. Мне было плохо, но теперь меня вылечили. Я здорова и нам снова можно сидеть на терассе, ни о чем таком не говоря.

В клинике меня пригласили в кабинет для заполнения документов. Я неловко уселась за небольшой столик, не зная, куда девать сумку. Все мои вещи, мои кеды, кисти моих рук, выбивающиеся из хвоста пряди казались мне донельзя жалкими.

– Всё произойдет вакуумным способом, – сказала медсестра. – Вы будете под общим наркозом.

Я спросила, будут ли у меня дети после этого.

– Это неизвестно, – ответила медсестра.

Я помедлила и зависла с ручкой над договором.

– Ни одна клиника в мире не сможет гарантировать этого, – сказала медсестра.

Когда я размышляла над словом «аборт» на страницах своих дневников, то писала – мол, если не будет гарантий, что я снова смогу иметь детей, я ни за что на это не пойду. Тогда у меня будет малыш, и хер с ним. Но вот, это случилось – и я как миленькая поставила подпись в договоре на прерывание беременности.

Теперь, когда я сидела в клинике, когда значительная сумма за «процедуру» была уплачена в кассу из кошелька моей мамы, а мой парень спокойно отрабатывал свою смену в курином ресторане, пребывая в уверенности, что проблема решена, – переиграть всё не было уже никакой возможности.

Я собирала мнения, спрашивала однокурсниц, подруг, тех, у кого были дети, кто их ждал, кто не хотел детей, кто хотел, – собирала, чтобы понять, что мне делать. Когда я говорила с теми, кто был «за», мне казалось, что я тоже склоняюсь к тому, чтобы оставить ребенка; когда говорила с теми, кто «против», – это звучало еще более логично. Мне хотелось выбрать сразу оба варианта. Я одновременно хотела и не хотела ребенка. Я одновременно хотела и не хотела делать аборт.

Но в итоге оказалась слишком ссыкливой, чтобы пойти против всех. Заявить родителям, что замуж я не собираюсь и съезжаться со своим парнем не хотела бы, а хочу остаться дома и жить с ребенком в своей комнате или на даче, а им предстоит нас обеспечивать, потому что сама я работать буду не в состоянии. А Вася будет помогать, приезжать к нам, потом оставаться с ребенком на выходные, и так, постепенно, мы станем его растить. Поженимся при этом или нет – решим потом. Пока слишком рано. Через год вернусь в универ, буду учиться на заочном или вечернем, постепенно начну работать, оставляя ребенка с мамой или бабушкой. Да что уж там, неужели папа не раскошелится на няню?

Но этот сценарий видно только спустя много лет. Тогда, в восемнадцать, мне было важнее выбрать тот вариант, который встретит больше одобрения. А сама с собой я разберусь потом, не зря же пишу километры дневников…

В палате я переоделась в одноразовую ночнушку в цветочек. В дверь постучали – пришел анестезиолог. Это был молодой парень, он задал необходимые вопросы – и от его ободряющей улыбки у меня возникло ощущение, что все эти люди мне помогают, поддерживают меня. Будто я и правда пришла на лечение. Еще немножечко – и всё закончится. Усну, проснусь, и проблема будет решена.

Вскоре меня пригласила медсестра. Я сунула ноги в резиновые тапочки, и мы пошли по длинному коридору в операционную. Там меня попросили забраться на стол и уложить ноги в подколенники, как у гинекологического кресла. За огромным окном колыхалась зелень. Интересно, а рожают здесь в той же операционной, в которой проводят аборты? Я увидела своего врача, блондинку; нижняя часть ее лица была спрятана под маской, а глаза улыбались. Анестезиолог аккуратно установил катетер в мое правое предплечье, а потом предложил начать считать вслух от десяти до одного. Десять, девять, вос… и я отрубилась.

Открыла глаза уже в палате. Я лежала на кровати. Как я в ней оказалась, не помнила. На тумбочке жужжал мобильник. Звонила однокурсница, одна из тех, кому я сбивчиво рассказывала свою историю в курилке журфака. Она хотела узнать о моем самочувствии. Я пробормотала что-то невнятное – и поняла, что безумно хочу писать.

Между ног лежала толстая пеленка, на которой я разглядела несколько капелек крови. Я села. Голова кружилась. Я поднялась с кровати и вышла в коридор. Там возилась с ведрами уборщица, и я спросила, где туалет. Мне указали на дверь дальше по коридору. Я шла, меня качало, словно я выпила пару баночных коктейлей. Волокнулась об стену плечом. Можно мне сейчас писать или нет, я не знала. А вдруг у меня там, внизу, – всё разворочено? Но боли не было. Крови в моче – тоже.

Я вернулась в палату, позвонила своему парню и сказала, что всё позади. Он сообщил, что завтра приедет ко мне на дачу.

Он жил в крошечной хрущевке с мамой, отчимом и младшим братом, ему приходилось работать, чтобы оплачивать учебу в транспортном колледже. Он вкалывал, ходил на пары, идей о том, когда он съедет от родителей, у него не было. Мне же не надо было работать, родители обеспечивали меня всем необходимым, и уроки английского с третьеклашками были блажью, экспериментом – почему бы не попробовать себя в роли репетитора? Родителям хотелось, чтобы я училась. А мой парень был сыном от первого брака безработной женщины, которая во второй раз вышла за водителя грузовика. С ним они завели другого ребенка, а маргинального пасынка ее новый муж не выносил. Вася показывал кровоподтеки на шее: так отчим его воспитывал. Эти люди наверняка ждали, когда он съедет и освободит для младшего брата комнату.