Меч и его Король

Лишь когда наша розыскная работа пришла к полному завершению, мы вызвали обоих наших детищ на ковер. Был такой на женской половине дома – лучшей скондийской работы, тысяча с чем-то завязанных вручную узелков на метр квадратный. Истинное воплощение наших натур. Этюд в багряных, черных и белых тонах.

И сказали прямо:

– Вот что, любители отходно-доходных промыслов. Мы вас вычислили и просчитали. Торгуете собой по всему Верту вы почище, чем Дочери Энунны. А теперь либо ты, Кьяртан, женишься и отдаёшь все нажитое тяжким неправедным трудом аббатству нашей Бельгарды – либо тебя будут судить за кражу высоких технологий и промышленный шпионаж в особо крупных размерах. Да и за то, что королевскую кровь попусту транжиришь, а она, кстати, является общим национальным достоянием. Сам понимаешь, насчет суда – не очень-то шутка. Прецеденты казни венценосцев имеются в достаточном количестве, что у нас, что в Рутене. Да тебя и тяжкий венец пока не защищает. Что до Бьёрна, то его, скорее всего, простят как несовершеннолетнего и отдадут на поруки родителям. То есть Тору и мне.

– Я не хотел торопиться, – пробормотал главный виновник. – Зигрид… ну, она не совсем бы вам подошла, по правде говоря. Незнатная вовсе.

– Кому это – нам? Бывшей укротительнице плотских недугов, отставной жрице любви и коварной ведьме? – отчеканила Эсти. – Не валяй дурака где попало, если не хочешь сам в том же дерьме изваляться. Родословие придумать… отыскать при желании – пара пустяков. Вот образованность не подделаешь и царственный характер не привьешь.

– Я думал, вам по нраву будет красивая… – промямлил он, чем с головой себя выдал. Вторично.

Потому что если кавалер не считает свою даму красивейшей из женщин, если он хоть немного да объективен…

Врёт он. И ясное дело, зачем, холостяк огнеупорный, девственник ненатуральный.

– Некрасивых среди нас нет, – мягким кошачьим голоском ответила Библис. – Как среди хороших самоцветов нет таких, чтобы не принимали в себя игру, будучи правильно поставлены ювелиром.

Последняя фраза навела нас на некую каверзную мысль. Чисто женскую.

Но об этом позже. Сначала приведем разговор великой и ужасной матери аббатисы с ее упрямой протеже.

Когда Зигги в очередной раз предъявили светлым очам досточтимой Бельгарды, она отчего-то оказалась не в своем обыкновенном рубище, но в очень даже пристойной блузе и длинной юбке. Крепкие башмаки на ней тоже имелись: очевидно, собралась надзирать за случкой призового жеребца и одной из дочек кобылы Хрустальные Глаза, а это такое волнительное занятие, что ноги тебе оттопчут в единый миг.

Аббатиса смерила ее длинную, нескладную фигуру одним взглядом и сказала:

– Свершилось. Короля вконец раскололи, и теперь он согласен пожертвовать ради твоего освобождения и вящего процветания нашего монастыря все нажитые человеко-машинным кровосмесительством капиталы. Те самые, кои он и сулил тебе. Не для того, надеюсь, чтобы увидеть ускользающий хвост ящерицы, которая юрко шмыгнула в кусты. Так что ты свободна… выйти за него замуж и стать нашей и моей повелительницей.

Зигрид не удержалась: ойкнула.

– Мать пресвятая! Я же…

– Знаю, лгунья ты бессовестная, – ответствовала Белла на редкость мягко и сердечно. – Посмеяться решили над моими сединами?

(Надо сказать – редкими, в отличие от основной массы белокурых волос, подстриженных плотной шапочкой. Ни того, ни другого здешний народ практически никогда не видел под тугой повязкой. Монашеский устав не позволял.)

Зигги с неким сокрушением произнесла:

– Я ведь… я только хотела остаться здесь навсегда.

– И когда эти… куры привозному архитектору строила?

Молчание.

– Вот что. В инокини не одних девственниц берут. Разные бывают монастыри. А тебе не грех и попробовать, что такое настоящий мужчина, если уж Всевышний сам к этому подталкивает. Что такое женщина, я тебе, увы, не могу ни показать, ни даже намекнуть. А это значит, что настанет день, когда ты будешь биться о стены своей любимой клетки.

– Клостера или брака? – приоткрыла наконец рот наша Зигрид.

– Да считай всё едино.

– Вы меня продали. Точно простую лаборанту.

– Именно. С большой прибылью, а может статься, и с убылью. Говорят, что король не склонен решать вопрос о бенефициях и делении на диоцезы в пользу матери нашей, нохрийской церкви. Ибо под ногами у него путается еще невесть сколько религий.

– Наверное, мне придется слушать теперь одного моего владыку.

– Я думаю, ушки у тебя чуткие, а норов покладистый. Так что ступай с миром, дитя мое, и отныне мойся каждый день с самым дорогим мылом и умащай свою плоть наилучшими ароматами. Благословляю.

Вот так мы постепенно и подтаскивали наших деток друг к другу, не щадя ни себя, ни их.

Когда мы до конца деморализовали и выпотрошили Кьяртана, а заодно и лукавца Бьярни, Эстрелья сказала сыну:

– Так как ты проявил себя как послушный мальчик, то заслужил награду. Негоже венчать короля с той, которой он ни разу не видел как следует.

– Да знаю я ее, – пробурчал король. – Как облупленную. Одного раза с лихвой достало.

– Никто не знает женщины до конца, пока она сама не захочет открыться, – философски произнесла Библис.

– И к тому же мы не ортодоксы какие-нибудь заскорузлые и замшелые, чтобы вслепую новобрачных потомков сводить, – заключила я. – Существуют всякие красивые обычаи: Разверзание Покровов, Счастливое Предзнаменование, Благоприятный Взгляд… Со времен достославного царя Ашоки. И какой ты сам царь, если обычаи с самого начала нарушаешь?

Как на фронте говорят, пустячки махнем не глядя, но главный товар покажем лицом, чтобы купца раззадорить.

К тому времени мой милый Торригаль уже спутешествовал на Елисейские Поля, договорился там с кое-каким даровитым народом и выправил всем им выездные визы, а также получил горячие уверения тамошнего начальства в том, что назад их примут с радостью – когда и буде они захотят.

Куафер по имени мсье Леонард, что с относительно недавних пор именовал себя визажистом, некогда прославился тем, что водрузил на голову одной знатной даме четырнадцатипушечный корвет со всей парусной оснасткой. К сожалению, во время Французского Переворота сия дама одномоментно лишилась и прически, и головы, что мать Бельгарда сочла прескверным предзнаменованием.

– К тому же, я думаю, подобное сооружение отвлечет взор жениха от неких выдающихся черт лица невесты. Лучше будет, если он их всё же заметит – несколько облагороженными.

– Тем более что эти бесцветные… гм… лохмы так просто не отпустишь, а по причине редкого оттенка и не надставишь, – согласился мсье. – К счастью, подросши, они сами собой завились на кончиках. Сделаем невесте прическу «паж», или «боб», как известной Амели, подчеркнем серый цвет глаз – от природы он холодноват, но именно это и привлекает. Уберем смуглоту – для этого довольно светлой пудры и нескольких линий более темной, чтобы подчеркнуть линию скул. И, разумеется, нос – это же, пардон, сущий молодой картофель, испеченный на солнце. Только поострее.

– Что, этот румпель подчеркнуть? – ужаснулась аббатиса.

– Напротив, сударыня. Я имею в виду, что он – моя основная забота, если уж нельзя его отре… Подвергнуть его небольшой пластической операции.

И в самом деле: искусно положенной пудры, сухой и жидкой, капли румян и локона, как бы случайно выпавшего из общей массы, было довольно для того, чтобы фас королевской невесты приобрел благообразие, а целеустремленный профиль – завершенность. Как говорится, минимум средств – максимум эффекта.

Пойдем теперь далее. Как известно, в монастыре запрещены зеркала – чтобы у его насельниц не возникало тщеславных помыслов. Но когда к своим трудам приступила одна из Великих Матерей «от кутюр», великолепная Аликс Гре, огромное стекло в рост человека таки пришлось установить, причем в самом главном святилище – зале для сбора всего франзонского капитула. Использовался этот зал редко, лишь когда Бельгарду одолевали финансовые или военные заботы общего порядка, к коим неизбежно должны быть привлечены епископы. Зал был оснащен также великолепным камином, обогревавшим лишь одну стену: вдоль по другим постоянно гуляли сквозняки. Хотя, с другой стороны, в разгар лета сие было даже кстати: мадам Аликс устроилась в апартаменте безвылазно, пуская к себе лишь подопытную Зигрид и поставщика особенных шелковых тканей, гибких и легких, ниток для скрупулезного ручного шитья и прочей галантерейной мелочи, включая еще добавочную пару зеркал – правого и левого вида. Повар появлялся на оккупированных мадам площадях куда реже.

Ма Аликс, мелкая, худенькая старушка с большим апломбом, завладела Зигрид окончательно. Бесконечные подгонки, драпировки, прищипывание складок, щелканье ножницами, скользкие полотнища редкостных цветов, что валялись под босыми ногами обеих женщин, лоскутная пыль создавали особого рода атмосферу душной женственности. Для того чтобы работать с живым манекеном, мадам приходилось вставать на низкий табурет.

– Это же форменная дылда, – жаловалась мадам. – Именно то, что вошло в моду незадолго до моего отбытия на Поля Блаженства. Рост мужчины, костяк подростка. И помните: никаких высоких каблуков. Жених тоже статный, говорите? Ну-ну…

– Ни груди, ни бедер, – продолжала мадам. – И хорошо: девственная красота на пороге расцвета. Будущий спутник не должен полагать, что невеста уже выносила и выкормила по крайней мере двойню. Воздержимся от прямых указаний и ограничимся намеками.

– Какие выразительные руки, – продолжала она свой монолог. – Пальцы длинные, пластичность невероятная. Отращивать ногти и не пытайся, милая. Холеность твои грабельки обретут года через два, не раньше. Напротив: обрежь когти покороче и подкрась телесным лаком. Да я и сама это сделаю. А чтобы придать всему этому аристократизм, рукав мы опустим до половины кисти. Всё внимание пальцам, поняла?

– Ноги всегда соответствуют рукам, но это подол скроет, только не бей ими уж очень-то. Жениха тоже. Был бы каблучок – показались бы миньятюрней, ну да ладно. Большому корпусу – большая и подставка.

В конце концов, госпожа сотворила целых три туалета.