Оценить:
 Рейтинг: 0

Меч и его Эсквайр

Год написания книги
2013
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
6 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Монах спокойно ответил известным стихом:

– Старая ель одиноко растет зимой на холодной скале. Иней в ветвях, лед на земле – нет здесь нигде тепла.

Девушка удалилась и рассказала старухе, какую получила отповедь.

– Вот наглец, не имеющий ни души, ни сердца! – возмутилась та. – Он, пожалуй, не обязан был отвечать на твою страсть, но по крайней мере мог бы проявить сочувствие. А я столько времени на него потратила!

С этими словами старая женщина отправилась к хижине и сожгла ее дотла.

Правда, говорят, что она отстроила ее заново, когда монах уделил ее родственнице толику своего внимания и сочувствия. И говорят еще, что их с девой сын впоследствии сделался великим патриархом под стать шестому – Хуйнэну.

Я недоумевал, к чему это рассказано, но тут подступила ко мне третья жрица, Бастис, и проговорила с легкой и доброй улыбкой, в которой отчего-то проступало нечто от кошки:

– Мы никогда не говорим людям плохого. Мы никогда не учим плохому. Мы просто учим мужей смотреть на их женщин. И видеть обоюдную любовь там, где оба супруга давно замечают лишь тягостную привычку.

Это было сказано про меня и… нет, неужели Захиру? Меня, который сам не догадывался, что за сила повлекла его в ту знаменательную и скорбную ночь – соблазнить вдову друга и отвлечь ее тем самым от наложения на себя рук. Про Захиру, которую привязал к Хельмуту некий не вполне для меня понятный долг, а потом и сердечное тепло – но никак и никогда не любовь, которую она издавна питала к одному мне.

И лишь теперь – и лишь священными блудницами – были произнесены истинные слова о нас самих.

Отчего эта удивительная – и удивительно же безнравственная притча – сподобила меня совершенно иначе взглянуть на мою… мою Китану?

Я тотчас же направился в ту светлицу, куда она от нас скрылась, – и не нужны были более никакие слова. Только глаза – первый счастливый взгляд новобрачного на открытую перед ним невесту. Только мои ладони, что создают заново шелковистое касание кожи, тяжесть и полноту грудей, стройность бедер, влажность открытого лона. Ее руки, ее губы, ее страшная и сладостная пещера, что поочередно берут и вбирают в себя мой жизненный корень.

И огонь неутолимого желания, что с небывалой мощью вспыхнул меж нас и дотла сжег нашу обоюдную неправду.

Ибо, как говорит наш хаким и вали Аллаха по имени Сейфулла Туфейлиус, нет страшнее греха перед Всевышним, чем лицемерие, особенно такое, в котором лицемер, мунафик, боится признаться самому себе. Именно оттого зовутся такие обманщики неверными – кафирами, от слова куфр, доспех, скрывающий телесную и душевную порочность и уязвимость, – что всуе прячут себя от тех взоров, которые проникают сквозь любую броню невозбранно, и что стыдятся самих себя перед Тем, кто искупает любой стыд.

Пришло ли к нам с Захирой счастье или какая-нибудь особенная удача в жизни? Нет – уже само понимание было достаточной и всё превосходящей и превозмогающей наградой обоим. Добавилось ей хотя бы немного телесного здоровья от того, что было удовлетворено ее телесное тяготение, временами почти невыносимое? Тоже нет. Нам осталось, как я понял вскоре, лет десять счастья, смешанного с горечью. Но ни мне, ни Китане (да, я стал называть ее так, и хоть по-прежнему лишь про себя, но она догадывалась) не нужно было ничего сверх того, что уже произошло и происходило.

Знак III. Филипп Родаков. Рутения

Первое, с чем выступил наш Хельмут по прибытии, было:

– Опять на твоей лестничной площадке кто-то своё пиво пролил. Или мочу – по мне всё едино. Кодовый замок на входе выкорчеван с корнем, бомжики всякие уж, кажется, не только ночуют, но и днюют, лодыри. А ты и ухом не ведешь, хоть за ним и жуть как чешется. Когда только тебя снесут в связи с продовольственным кризисом! А пока послать, что ли, тебе одну из моих могучих тетушек – или хотя бы ведьминского кота покруче нравом.

Я отказался. Только спросил: он что – завязал со своим еженощным добродеянием по поводу того, что мы с ним на пару расшифровываем эту скондийскую тайнопись?

Ответа не получил. Тогда я еще раз заговорил с ним:

– Арман только и говорит, что о себе. Однако из твоих прошлых излияний я понял, что ваш любимый франзонский Медведь уже к тому времени года четыре как числился королем при живых родителях?

– Ну да. Искусственное оплодотворение франзонцы числят по разряду элементарных дьявольских козней, тут ему кой-чего стоило отмыться. И родители ради того самого подались в Собачьи Братья – обет молчания, как у траппистов, и еще остроконечный клобук на голову. Но это вовсе не означало, что он не сын своей матери, а после Священного Суда – что он дьявольский бастард. Всё путем. Эх, посмотрел бы ты, какой перформанс мы устроили с моей милой Стеллочкой! Прямо по Мэллори плюс Мэри Стюарт.

– Вы? Я так думал, между вами и ним большая ведьминская киса пробежала.

– Это ты с Арманом спутал и прочими скондийцами.

– А им чего? Ах да…

– Ну, после того, как в меня вмонтировали отломок покойного Горма, я стал невероятно крепок телесно, благодаря Марджан и Стелле обрел душу, почти равную человеческой, а то, что произошло у нас с Хельмом, окончательно запечатало меня в его обличии. Думаешь, легко было Шпинелю и всяким прочим это перенести?

– Зуб даю, что не слишком.

Мы помолчали, он – отхлебывая из рюмки донельзя насыщенный приторными калориями ликер.

– А как насчет того королевского достояния, что было упрятано под самую яркую лампу? – спросил я.

– В том смысле, что нет места темнее, чем под светильником? Ну конечно, Ортос помнил. Наш христианнейший владыка прекрасно соображал, что на нем висит никах, причем со всеми вытекающими оттуда последствиями. Он ведь в Вард-ад-Дунья в долг женился, а если бы он первый сказал жене «Ты свободна», то пришлось бы выплатить ей все до последнего дуката или там гривны. Или самому Сконду в лице его тогдашнего владыки… А если жена проявляет инициативу, то деньги остаются или отдаются мужу.

Ситуация разрядилась, однако, тем, что лет в семнадцать Розамунде страх как надоело быть соломенной вдовушкой. У старины Лойто все сыновья были статные и собой хороши, но особенно первенец – Аксель его звали. Ну а женщины в палаческих семействах – самая великая ценность, так что Лойто немедля послал королю прошение о дворянстве для… скажем, его, Ортовой, подруги детства. И по какой причине это ей надобно, отписал. И – совсем уж обиняком – какую наш Ортос получит от сего прибыль. Дворянство ведь непременно покупают – а ты не знал? Хотя бы за номинальную сумму. Чтобы не плодить нищих гордецов.

– Ты откуда все эти перипетии знаешь? Рядом околачивался?

– Не я – Стелла моя, что там в няньках подвизалась и в душевных советчицах. Я, и правда, был не совсем далеко – обратно в Сконд нам обоим ходу не было, сам понимаешь.

Ну вот. Розамунда-Издихар вскорости после воцарения Орта на троне отцов получила дворянство за особые услуги. Не смейся, кстати: дело переросло впоследствии в нечто донельзя серьезное и ни в ком из окружающих не вызвало желания посплетничать. Кстати, это дворянство мало того, что было наследственным, – могло передаваться и далее по женской линии. С помощью брака и рождения в нем детей. И касалось ранее появившегося на свет потомства. Понял?

– Что-то вовсю туплю. Король этак дочку наградил – левой рукой за правым ухом?

– Вот именно.

– А еще тут наслоились местные франзонские проблемы. Вестфольд наш королек получил в прикуп, эта гордая земля была по сути вассалом сильных франгов. А вот насчет Готии… Понимаешь, они там вышили по твоей канве. За кровавой революцией по пятам следует реставрация, а за реставрацией – Наполеон.

– Ипостась Короля Артура, который берет под себя все земли.

– Угу. Вот именно – Артура. Всё имеет тенденцию повторяться.

– Я что – их всех в войну втравил? – воскликнул я в ужасе.

– Нимало. Разве что – в модную. Про термидорианские «балы жертв» помнишь? Оно самое. Уцелевшие после урагана, не попавшие ни под топор, ни под меч, ни в гарроту особи затеяли ходить по улицам и являться на приемы новой знати весьма оригинально одетыми. Женщины туго заплетали волосы в косу или перехватывали кольцами или лентами, носили на шее тонкое колье из рубинов или альмандинов – как бы след острого лезвия, а на теле – тончайший батистовый саван с рюшечками, просвечивающий насквозь. Иногда его еще смачивали клюквенным морсом для-ради пущей экстравагантности… Мужчины, напротив, стриглись очень коротко, пуская вдоль по шее такую извилистую волосяную прядку или косицу, крашенную багрянцем. Иные косицы не плели, но по самые уши повязывались белейшим платком, будто боялись, что от любого кивка голова отвалится. Костюм их, в отличие от дамского, был чёрен, изящен и невероятно прост. Как в гроб кладут, понимаешь. Да, еще вот что: в особую моду вошло мыться не реже раза в сутки, носить чистую исподнюю одежду по прозвищу дезабилье и обильно прыскаться туалетной водой. Будто бы чистота тела переходит в чистоту души. Этика и этикет женихов гильотины. Хорошо ещё, что эстетика повешенья показалась им несколько чрезмерной.

– Хм, – только и смог я произнести. – Новая революция начинается с костюма?

– Нет, просто им исчерпывается. Модники или стильники – первые птички готской свободы. Я имею в виду – ласточки во фраках с пластроном: белая грудь, раздвоенный черный хвост. И голуби-дутыши с огроменным жабо во всю грудь и шею. Большего, чем это противостояние, Готии не было дано: в ней сначала наряду со злокозненной Супремой порубили всех мало-мальски ученых монахов, а потом и вообще – из поистине образованных людей практически никто не остался при личном мозговом вместилище. Где тут новорожденной республике на месте удержаться! Я тут однажды по старой памяти на наши с тобой Поля Блаженных заходил – сильно увеличилось тамошнее население за счет безголовых готцев, ой как сильно! Недаром тамошний губернатор Осман, сам родом из Сконда, ради всех них заново скопировал истанбульский Шахи-Майдан и вновь наложил его на окрестности города Парижа.

– И кого в Готию королевским послом выбрали?

– Нашего общего знакомца, главного кардинальского бастарда. А чего? С годами он сделался порядком сухощав, но был еще очень в форме. Скондцы ведь по жизни считались из модников самыми модниками, и из щеголей самыми щеголеватыми. Умеют щапить и басить, как сказали бы в древней Рутении.

– Ну да, в точности как у Пратчетта. Гильдия элегантных дворян – асассинов.

– Не шути так, мой милый. Разве ты сочинял нечто подобное? И разве ты хотя бы помышлял задать убойный алгоритм этому Братству Изящных Дипломатов?

Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия

Мое сердце горит огнем, но в глазах моих – хладный пепел. Лишь одно они видят – те двенадцать самых прекрасных моих лет, когда каждый мой день был наполнен словами и музыкой, красками и звуками не меньше, чем иной месяц. Время, когда я держал обеими руками хрупкую чашу свинцового стекла и пил багряное игристое вино, что выплескивалось из нее через край…

Верная Турайа родила мне двух девочек и еще одного наследника имени.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 >>
На страницу:
6 из 8