Детство. Рассказы (сборник рассказов о детстве)

– Да? – ласково заворковала бабушка – я сейчас посмотрю, что у меня есть в аптечке на этот случай

И она уже спешила через проходную комнату на кухню, всё повторяя себе под нос:

“Голова, говорит, болит. А это не голова, это ухо стреляет.”

Конечно же, боль не исчезла в одно мгновение, как по мановению волшебной палочки. Так, как будто бы бабушка была волшебницей и одно ее присутствие, и тихий голос, и произнесенные слова, обладали волшебной силой.

Но в проходной комнате уже горел свет, и взбудораженной Наташе уже казалось, что это не электрический, а солнечный свет, от которого во все стороны расходится тепло. И боль уже не казалась такой уж ужасной, а была вполне терпимой.

Это был первый раз, когда Наташа столкнулась с ушной болью. И у неё уже столько раз болела голова, и была простуда, и высокая температура, и столько раз ныл и болел живот. Но вот с болью в ухе она столкнулась впервые. И теперь она лежала и уже не со страхом, а с каким-то острым любопытством наблюдала за своими ощущениями. Бабушка бесшумно вдруг появилась в жёлтом прямоугольнике двери.

– Я ничего не нашла, – тихо сказала она – ничего не осталось. Ни борной кислоты, ни камфорного масла. Попробую подогреть обычное, подсолнечное.

И она снова исчезла. Наташа почти ничего не поняла из того, что она сказала. Вскоре бабушка снова вернулась.

«Ну, ложись больным ухом ко мне», – сказала она.

И тут же у неё внутри разлилось тепло. Так, как будто бабушка принесла в склянке всё летнее тепло, что она тайно хранила в шкафу, и вылила его ей в ухо. И это тепло мгновенно вынуло боль из Наташиной головы. Затем со всех сторон ухо было обложено масляной ватой, а сверху еще и сухой ватой и поверх подвязано платком.

«Надеюсь, это поможет», – сказала бабушка, – и нам не придется среди ночи искать врача.

Но через час боль вернулась, и бабушка, которая уже задремала в своем кресле, вздохнула и сказала:

– Ну, что ж. Ничего не поделаешь. Придётся нам сейчас идти в больницу.

Наташа посмотрела в стылое окно и смогла разглядеть только отсвет фонаря на конце улицы. Что-то защекотало у неё в груди, а непослушные руки привычными движениями уже натягивали ей на ноги колготки, застегивали тугие застежки платья. И вот она уже неслышно идет через всю квартиру по мягким пушистым коврам, словно босиком по мягким летним травам и в прихожей чуть слышно, словно летний ветерок шелестят на стене большие деревянные часы с маятником. И сейчас ей предстоит выйти из этого тёплого лета в стужу, где ледяной ветер в мгновение ока доберется до каждой клеточки ее тела, сделает ее игрушкой, тряпичной куклой, которую он будет ожесточенно трепать, пытаясь разорвать на тысячу мелких клочков, чтобы развеять их в пустоте этой ледяной тьмы.

Бабушка уже надела шубу и пушистую шапку, и теплые войлочные сапоги и застыла на пороге, держа наготове тёплую Наташину шубу.

Боль отступила, давая передышку, и дом, словно пытаясь удержать Наташу, вился вокруг ее ног изысканным цветочным орнаментом ковра, окутывал жарким летним теплом, вился по стенам нежными полевыми цветами, дышал тонким ароматом древесины от мебели. И снова руки и ноги не слушались ее. Одеревеневшие от страха ноги погрузились в мягкое тепло валенок, непослушные негнущиеся пальцы с трудом протянули пуговицы в тугие петли. На голову была водружена теплая шапка с ушами и завязана под подбородком, на руки надеты теплые пушистые варежки на резинке. Бабушка открыла дверь, и в этот момент часы в прихожей, как бы на прощание, глухо стукнули три раза.

Они вышли на улицу. Наташа остановилась в нерешительности – дорогу вокруг дома успело занести свежим снегом, и это было абсолютно чистое, белое снежное полотно, никем до них не нарушенное. Ей на секунду представилось, что, возможно, есть иной путь – что вот сейчас они взлетят вверх и перенесутся вниз, к дороге по воздуху, ничуть не нарушив эту волшебную снежную красоту. И она даже застыла как вкопанная, задрав голову вверх. Сверху, из чёрно- синего неба, словно звезды, ей навстречу летели огромные белые хлопья снега. Они пушистой ватой падали на ресницы, облепляли лицо, таяли, делая его мокрым.

– Идём же, – тихо сказала бабушка и потянула ее за руку за собой.

Наташа нехотя побрела вслед за бабушкой, стараясь точно попадать валенками в оставляемые ею следы. Они шли, и ветер нес белые снежинки из черноты им навстречу. И это завораживало, и уже ничего не было видно вокруг, кроме тьмы и белых хлопьев. И если бы не ухо, которое продолжало давать о себе знать, Наташа могла бы сказать, что ей нравится это ночная прогулка. Вокруг – ни около дома, ни во дворе, – не было ни души.

Во всём дворе горело не больше двух фонарей – один на повороте в нижний двор, другой у дороги, но было необыкновенно светло из-за белого искристого снега, освещенного лунным светом. Они перешли на другую сторону улицы и пошли какой-то незнакомой для Наташи дорогой – по абсолютно тёмной улице, на которой в темноте еле улавливались очертания маленьких приземистых домиков. За забором проснулась, тихо заворчала, а затем громко залаяла собака. К ней присоединилась собака по соседству. И через минуту уже вся улица огласилась торжественным хоровым лаем.

И какой-то маленький пушистый комочек страха зашевелился у Наташи в груди. Ей захотелось развернуться и бежать со всех ног обратно, бежать, не останавливаясь, до самого дома, где осталось теплое светлое лето. Но в этот момент из-за облака выглянула огромная желтая луна. Она была размером с большой надувной мяч, какими обычно играют летом на пляже. Она расцвела на небе словно огромная желтая роза. И сразу же из темноты выступили светлые домики. Они были на значительном расстоянии от дороги и в темноте казались черными ветхими развалинами. Света было так много, что стала отчётливо видна даже резьба на оконных рамах и по краю крыш.

Скоро эти улочки закончились и начались более привычные, городские кварталы. Здесь уже были старинные двухэтажные каменные дома, вдоль дорог горели фонари, на перекрестках подмигивали неживыми глазами светофоры. Дул холодный пронизывающий ветер, метель кружила своих неугомонных белых пчел в снежных вихрях, вдоль дорог бежала пенистыми волнами густая белая поземка. Пройдя несколько кварталов, они вышли к реке. Река давно замерзла и была покрыта, словно покрывалом, ровным полотном снега. Так, что не было видно, где река, а где начинается берег.

На другую сторону реки была протоптана тропинка, едва видная, запорошенная свежим снегом. Здесь при свете луны, река казалась бескрайней равниной, по которой они двигались с трудом, по колено проваливаясь в снег, поминутно останавливаясь, чтобы отдохнуть, отдышаться. И когда они дошли где-то до середины реки, на этой равнине справа вдруг четко обозначились три черные тени. Долгий протяжный вой разнесся по всей заснеженной реке. Это твой был самим воплем одиночество, голода и Наташе сперва почудилось, что это ветер завыл, как часто он выл за окном во время метели. Но в эту секунду к первому голосу присоединился второй, а потом и третий, и вот уже целый хор голосов подхватил эту заунывную песню. Луна, словно огромная желтая роза выглянула из-за облаков, как из-за зелёной завесы, освещая всё вокруг.