Здесь не плещутся краски шумливого юга,
Суеты не приемлет величавая ширь.
От алтайских хребтов до полярного круга
Ты раскинулась гордо, земля-богатырь.
Здесь Ермак Тимофеич гулял со дружиной,
Здесь иртышские воды его струги несли.
Здесь дремучей тайгою, тропою лосиной
Варнаки-бедолаги в неизвестность брели.
Я пройду эти дали от зари до заката,
Исповедуюсь кротко и траве, и воде.
Они исповедь примут, назовут меня братом
И уже никогда не оставят в беде.
Утомившись, присяду у костра над рекою,
Засмотрюсь на багрянец уходящего дня.
Может быть, этой тихой вечерней порою
Сказки старого Тыма оживут для меня.
Их расскажет Синильга – колдунья лесная,
Поведет в заповедные чащи свои,
Где таежные тайны дремлют, тихо вздыхая,
Где поют свои песни голубые ручьи.
Мое село
Там, где заря целуется с росою,
Там, где над речкой стелется туман,
Стоит две сотни лет село родное,
Березовый раскинув сарафан.
Там отзвучали праздниками детства
Года, прожитые беспечно, налегке,
И юность, как от всех напастей средство,
Осталась там – в далеком далеке.
Село, где мы любили пацанами
На танцы в клуб обшарпанный ходить.
Безмерно расклешенными штанами
Девчонок местных наповал разить.
Ах, как тогда мы повзрослеть спешили,
Учились на жаргоне говорить,
Костюмы на заказ по моде шили
И пробовали втихаря курить.
Недуги юности своей мы одолели
Пророкам доморощенным назло.
Остепенились как-то вдруг и повзрослели,
Что было с нами, то быльем уж поросло.
Теперь на улицах знакомых, деревенских,
Другая колобродит молодежь —
В кожанках, джинсах, майках суперменских,
Давно из моды вышли брюки клеш.
Но ни к чему нам о былом стенанья.
Другое время, значит, и другой кураж,
Он не взорвет основы мирозданья,
Ведь преходяща всяческая блажь.
Останется село. Оно всему начало.