Детектив для всех влюбленных

– Как хорошо, что ты приехал! И как это ты… догадался? Я… сейчас. Я только пойду скажу им, что уезжаю, а то они будут меня искать. И сумка. Я возьму сумку.

– Ты не торопись. – Он посмотрел на ее пальцы, державшие его куртку. Она разжала руки. – Я подожду тебя в машине.

Все неожиданно стало прекрасно, и, прощаясь с писателем и его женой и выражая сожаление по поводу краткосрочности ее визита, она сияла такой шикарной улыбкой, что видавший виды писатель неожиданно смутился, заподозрив неладное.

Они долго ехали и молчали. У Груни горели щеки, и она время от времени трогала их горячими растопыренными ладонями.

Зачем он приехал?.. Как это вышло, что он приехал?..

Может, бабушка права, а она, Груня, не права?..

– А почему ты не на работе? – вдруг спросила она.

– А потому, что сегодня суббота.

– Макс, я такая свинья.

Он сбоку посмотрел на нее.

– Я… не понял.

– Макс, я все время ужасно себя веду, а ты мне все прощаешь, – выговорила она, раздражаясь. – Лучше бы не прощал, ей-богу! Ты же не архангел Михаил, черт тебя побери!

– Ну хочешь, я тебя в следующий раз побью, – предложил он. Что его так развеселило – непонятно.

– Я ничего не понимаю! – крикнула она. – А ты мне ничего не объясняешь! Ты только все время изображаешь какое-то непонятное скучное благородство!

– Я не умею разговаривать такие разговоры, – сказал он. – Я люблю тебя. Я уже говорил однажды. С тех пор ничего не изменилось. Я люблю тебя и Ванечку.

– Это не любовь, а черт знает что!..

– Это у тебя не любовь, а черт знает что, – отрезал он. – В Суздале есть «Трактир Тучкова». Может, поедим?

Вот и поговори с ним! Она про любовь, а он про трактир! Но даже это не испортило Груне настроения.

Дождь пошел сильнее, когда они остановились у маленькой гостинички-теремка, и пока бежали от машины под крышу, дождь вымочил волосы и лица, и они отряхивались в сухом и теплом нутре ресторана как две собаки.

Они обедали очень долго, и уезжать им не хотелось, как будто они и впрямь счастливая пара, и им приятен этот неожиданный короткий отдых вдвоем, и они стараются растянуть его подольше. Груня рассказывала ему все сначала – как встречали, чем кормили, что говорили, – и он слушал, удивлялся, переспрашивал, и засмеялся, когда она в лицах представляла диалог писателя и его супруги о том, кто более велик в вопросах философии – сам писатель или же Розанов. Писатель из природной скромности считал несколько более великим Розанова, а супруга наоборот.

Когда перевалили через Розанова и дошли до кофе – огненного кофе в больших глиняных кружках, согревавших душу и руки, – Макс вдруг предложил:

– Давай останемся.

– Что значит – останемся?

– До завтра. Это же гостиница. Позвоним нашим, скажем, что вернемся завтра. Завтра… выходной.

Но разве дело в том, выходной завтра или нет!

Он предлагал ей себя. Или не предлагал? Или она опять все неправильно поняла? И как понять правильно?!

Будь на ее, Грунином, месте бабушка, она моментально все поняла бы!

И случилась у них ночь любви, как пишут в романах. Впрочем, все врут в романах. И не ночь, а день, ночь и еще полдня, кажется.

Господи, помоги нам!..

Они даже почти не разговаривали, хотя, пожалуй, следовало бы. Они просто попали под водопад – трудно разговаривать, попав под водопад.

Вокруг ревело и грохотало, какие-то глыбы ворочались вокруг них, какие-то силы становились на дыбы и что-то все рушилось и падало. Наверное, именно так небо падает на землю.

И никогда, ни одного раза до этой неожиданной остановки в гостиничке города Суздаля оно никуда не падало, всегда прочно держалось на своем месте.

Какой там тренировочный комплекс с контролем дыхания и пульса и втягиванием живота до самого позвоночника – из эстетических соображений!

Груня вдруг поняла, зачем все это нужно – свинцовое небо над дорогой, желтые листья, мужская небритая щека у края свитера, а раньше не понимала!

Неожиданно ей стало ясно, что все время, с того самого момента, когда она толкнула его попкой и томатный сок вылился на галстук, она только и ждала, когда наконец сможет вцепиться в него, попробовать на вкус, оценить со всех сторон, подышать в шею или в сгиб локтя, чтобы он даже не застонал, а завыл от отчаяния и боли – и посмотреть, что из этого выйдет.

Из этого вышло – много чего.

Она ласкалась к нему, как будто он вернулся живым с войны, как будто она не чаяла его больше увидеть, а он самый нужный, единственный на свете человек. И свободу она вдруг обрела, и уверенность, и защищенность, и потом все это исчезло и остался только он, со всей своей мужской недоласканностью, смущением и постепенной потерей рассудка.

Странно, что она раньше не понимала, ведь это так очевидно. Пятый элемент. Любовь. Немножко не то, что виделось в студенческих снах.

Он стонал и рычал рядом, возле самого ее уха, которое было предназначено только для того, чтобы он стонал и рычал в него. Он подставлял себя ей, стараясь, чтобы она не пропустила ничего, попробовала все. Они не говорили, не думали, не играли, не выискивали удобных положений и не изобретали изысканных ласк.

И главное, самое главное – как просто это было! Ветер дует. Вода течет. Огонь горит.

Ах, черт возьми!..

Оказывается, великая литература как раз об этом и ни о чем другом. Кто-то посмеялся над ними, решив прямо сейчас, в эту минуту, в суздальской гостиничке продемонстрировать им двоим – зачем. Во имя чего.

Нет ни конца, ни края, разве вы не понимаете? Эх вы! Только так, и больше никак, и еще немножко так, и еще сильнее, и еще чуть-чуть. Задумано было именно это, а вовсе не то, что вы по глупости и лености своей называете любовью! Кто вам сказал, что ваша суетливая сиюминутная торопливая похоть комнатной температуры, со всех сторон обложенная бытом, как татары Иваном Грозным под Казанью, и есть любовь?! С чего вы это взяли?! Ошиблись, что ли? Вот так, всем скопом, называемым человечеством, взяли и ошиблись? Дураки, только и всего.

Понятно зачем и нестрашно, только когда есть вот это – и еще немножко так, и еще сильнее, и еще чуть-чуть. Можно стирать носки и наволочки, варить борщи, ходить на работу, когда знаешь, что оно – с тобой, все время где-то рядом, в суздальской гостиничке, к примеру. Только в этом случае не имеет значения зубная щетка в пакетике и нищета спального района, и осень, и что все так быстро и так безвозвратно, и жалко, что столько времени потеряно даром, и он в этом виноват – она же не знала!..

Она не знала, а он знал, потому что еще тогда говорил ей, что любит ее немножко не так, как она это себе представляет, так вот, оказывается, – как!

Только так. И больше никак.

Спустя тысячелетия и века, после всех катастроф, ураганов, тайфунов и землетрясений, после гибели цивилизации и ее отчаянного возрождения, после того, как их, обессиленных, выбросило на берег, он решил попробовать пошевелиться, чтобы проверить, слушается ли его тело.

Он пошевелился и не понял, слушается или нет. Ощущения не возвращались, а вернувшиеся были не те, к которым он привык за сорок лет пути и за двадцать с лишним своей мужской жизни.

Его сообщница, его бывшая жена, – его все! – не подавала никаких признаков жизни. Тогда он испугался и потряс ее. Она шевельнулась, по ней как будто прошла приливная волна и опять затихла.

– Ты жива? – глупо спросил он.