Моя любимая стерва

Подумав об этом, я вздохнула и вошла в подъезд. Поднялась на один пролет, свирепо посмотрела на соседского кота, который не дал себя погладить, и на всякий случай заглянула в почтовый ящик. Газет я не выписывала, писем не ждала, но… В ящике лежал листок, вырванный из школьной тетради и сложенный вчетверо. Я машинально его развернула и прочитала: «Пожалуйста, в 19.00 подойди к кухонному окну». Я повертела записку в руках, скомкала, сунула в карман, потому что никогда не сорила в подъездах, и цыкнула на несчастного кота, точно он был во всем виноват. Потом стремительно поднялась на пятый этаж и вошла в квартиру, где меня, радостно виляя хвостом, встретил Ромео (Ромео – такса, ему четыре года, он ужасный трусишка и обжора, а еще он не любит гулять, что мне в нем очень симпатично, потому что я гулять тоже не люблю, особенно по утрам).

– Привет, – сказала я и поцеловала его в нос. На сегодняшний день он был единственным существом мужского пола, не вызывающим у меня отвращения.

Ромео в ответ лизнул меня и немного поскулил, продолжая вилять хвостом, это могло означать все, что угодно. Сегодня это означало, что он разбил греческую вазу и стянул скатерть с кухонного стола. За такие деяния пес заслуживал хорошей взбучки, но вместо этого я села на диван, похлопала ладонью рядом с собой, приглашая Ромео присоединиться, и решила ему пожаловаться:

– Ты не знаешь, а я знаю: на самом деле я – кактус. Самое бесполезное и нелепое создание на свете.

Ромео посмотрел на меня, моргнул, лизнул руку, а потом сунул нос в карман и извлек комочек бумаги.

– Видишь, что здесь написано? – начала я к нему приставать. – В семь часов подойти к кухонному окну. Как думаешь, что за идиот написал такое?

Ромео ничего не думал. Он спрыгнул с дивана и стал играть с бумажкой, не скажу, чтобы игра его очень увлекала, он по натуре довольно ленивый, но лапой ее шевелил и вроде бы к чему-то прислушивался, а я добавила:

– Наверное, это дети.

Почерк детским не был, хотя с уверенностью утверждать это я бы не стала, то есть, может, и детский, конечно, но похож на взрослый, скорее мужской, чем женский. Может, записка адресована прежней хозяйке квартиры? Или ее по ошибке бросили не в тот ящик? Совершенно идиотская записка. Хотя, возможно, это приглашение к свиданию? Кто-то приглашает даму своего сердца подойти к окну, а он сам ровно в семь появится под балконом с гитарой… Балкона у меня не было, это я знала доподлинно, к тому же для романтического свидания место было явно неподходящее. Дело в том, что окна моей квартиры выходили на тюрьму. Не знаю, что имела в виду Лилька, заселяя меня сюда: может, она всерьез верила, что подобное соседство сподвигнет меня на свершение трудовых подвигов, а может, решающую роль сыграла цена: за однокомнатную «хрущевку» в ветхом доме просили копейки. Я поднялась с дивана, прошла в кухню и замерла возле окна, опершись ладонями на широкий подоконник.

От тюремной стены дом отделяло метров двадцать. Метров двадцать зеленой травки без единого деревца. Стена высоченная, сложенная из кирпича, сверху колючка в несколько рядов. Тюрьма была старой и славилась на всю Россию. Из моего окна мало что разглядишь: верхние этажи здания, построенного еще при Екатерине Великой, с толстенными решетками на узких окнах, да крыша, покатая, из светлого железа, ослепительно сверкающая на солнце. Рядом с центральным зданием угадывались другие, поменьше, я видела разноцветные кусочки крыш, по вечерам там горели мощные фонари и лаяли собаки. Только псих решит исполнить мне серенаду в таком месте.

– Все-таки это странно, – сказала я и даже нахмурилась, а потом добавила: – Это чья-то глупая шутка.

Вернувшись в комнату, я взяла записку, разгладила ее руками и принялась изучать почерк. Почерк как почерк, ни о чем он мне не говорил и ни о ком не напоминал.

– Глупая шутка, – с облегчением вздохнула я и выбросила записку в мусорное ведро. Накормила Ромео и устроилась в кресле с книгой, Ромео забрался ко мне на колени, закрыл глазки и принялся сопеть, а я улыбаться. Комната показалась уютной, а вечер расчудесным.

Зазвонил телефон, я насторожилась, но трубку снимать не спешила. Это скорее всего Максим, так и оказалось: автоответчик был включен, и я услышала голос мужа.

– Я знаю, что ты дома, – заявил он. – Заеду часиков в девять. Привезу деньги. Я тебя люблю. Давай мириться, а?

Шестьдесят секунд кончились, и ему пришлось заткнуться, я показала телефону язык, пропела дурашливо: «Давай мириться, а?», подражая мужниной интонации, поцеловала Ромео и углубилась в чтение. Однако где-то через час стала поглядывать на часы. Сначала время от времени и как бы между прочим, но чем ближе стрелка перемещалась к отметке «7», тем настойчивее я за ней наблюдала.

– Глупость какая, – презрительно фыркнула я и даже попыталась читать вслух, но как только старинные часы отбили один удар из положенных семи, переложила Ромео на диван и выскользнула в кухню, осторожно подобралась к окну и выглянула.

На зеленой лужайке внизу никого не было. Я стояла, пялилась на свежую травку и стала злиться по-настоящему. Стою у какого-то дурацкого окна из-за какой-то дурацкой записки. Да надо мной просто посмеялись, никто и не думал появляться под окнами. Однако шутка довольно глупая. Что же имел в виду этот самый шутник? В конце концов он должен был проверить, удалась его шутка или нет, то есть появиться и посмотреть, торчу ли я возле окна или совершенно не обратила внимания на записку.

Я простояла не меньше десяти минут, таращилась то направо, то налево, но никакого подобия человека не заметила. Дом наш был последним в ряду, напротив него, как я уже сказала, располагалась тюрьма, а чуть дальше старое кладбище. Хоронить там перестали еще лет сорок назад, так как кладбище уже давно оказалось в черте города. Оно было обнесено невысокой кирпичной стеной, и если шутник, к примеру, на нее взобрался, то вполне мог различить в окне мой силуэт. Должно быть, хохочет от души. А если у него есть бинокль, то он прекрасно видит выражение моего лица. Надо полагать, выгляжу я сейчас очень глупо.

Я отпрянула от окна и опустила жалюзи. Потом юркнула в комнату и отыскала театральный бинокль, не бог весть что, но все-таки. Вооружившись биноклем, я попыталась рассмотреть кладбищенскую стену. Под таким углом это оказалось нелегким делом и потребовало времени. Самое обидное, что ничего я углядеть не смогла, ну ничегошеньки. Если не считать двух ворон. Они сидели, нахохлившись, и в мою сторону даже не смотрели.

– Мальчишки озорничают, – твердо заявила я и убрала бинокль.

Вот тут и позвонили в дверь. Я вдруг испугалась и в прихожую вышла на цыпочках, посмотрела в «глазок» и увидела мужа. А может, это он так шутит? С него станется. Ромео, заметив мою нерешительность, робко выглянул из комнаты, а потом залез под стол.

– Трус несчастный, – прошипела я и открыла дверь.

Муж сунул мне в руки букет и быстро вошел, пока я не передумала.

– Ты оставлял записку в почтовом ящике? – спросила я, глядя на него с подозрением.

– Я? Нет. А что за записка?

– А… Глупость, одним словом. Ужинать будешь?

– Буду, – обрадовался муж, как выяснилось, преждевременно. В доме не было даже хлеба. Я развела руками и вроде бы устыдилась. – Ерунда, – отмахнулся Максим. – Сгоняем в универсам и все купим.

Уже в машине я, понаблюдав за мужем несколько минут, спросила:

– Ты хотел приехать в девять, а приехал в начале восьмого. Почему?

– Я нарочно сказал, что заеду в девять, чтобы ты не успела сбежать.

– С какой стати мне сбегать из собственной квартиры?

– Ну… например, для того, чтобы со мной не встретиться.

– Мне нечего бояться и вообще…

– Переезжай в наш дом, – вздохнул супруг. – У тебя никуда не годная квартира. А твоя Лилька чокнутая, и не возражай. Только чокнутая могла выбрать такое место. На улице ни единого фонаря, на кладбище бомжи… Я беспокоюсь за Ромео, он ведь гуляет один…

– Ну и что? – нахмурилась я.

– Ничего. Боюсь, как бы его не сожрали.

– Кто? – выпучила я глаза.

– Бомжи. Говорю, их полно на кладбище.

– Они могут сожрать Ромео? – пролепетала я.

– Конечно. Он трус и за себя постоять не сможет. Давай хотя бы его переселим в наш дом. Ты будешь заходить и кормить его, а он будет бегать в саду, там совершенно безопасно.

– Не могу поверить, что такое возможно… – все еще тараща глаза, сказала я.

– Ну, моя дорогая… открой любую газету. Этот район крайне неблагополучный. Такой женщине, как ты, здесь совершенно не место.

– Ты думаешь? – Я нахмурилась и стала смотреть в окно. Может, стоит рассказать Максиму о записке? Нет, не стоит. Выходит, я из-за любого пустяка должна обращаться к мужу. С дуралеями, которые так непонятно шутят, я разберусь и сама.

Ужин прошел в теплой и дружеской атмосфере, чему немало способствовала моя задумчивость. Половину из того, что говорил Максим, я попросту не слышала, на вторую половину не обращала внимания, должно быть, поэтому мы так и не поругались. Муж всучил мне деньги на текущие расходы и отбыл с некоторым сожалением после неоднократных намеков, что в гостинице ему страшно одиноко, а в моей квартире, весьма неудачно расположенной, женщине опасно оставаться одной.

Проводив мужа, я устроилась в кресле и немного поразмышляла. Очень похоже, что это происки супруга. Он хочет, чтобы я к нему вернулась и… Что «и»? Вот если бы в записке содержалась угроза – тогда понятно, а там какая-то дурацкая просьба. Я вышла в кухню и немного постояла возле окна, не зажигая свет. Зеленая травка внизу была ярко освещена, да и в кухне было довольно светло из-за прожекторов на тюремной стене.

Я нахмурилась и категорически запретила себе думать о записке. Потом позвонила Лильке.

– Как ты думаешь, бомжи могут съесть Ромео? – спросила я.

– Какие бомжи? – обалдела Лилька.

– Те, что живут на кладбище.