Куколка наша

«Он говорит, что никогда не видит снов, может быть, потому, что больше, чем я, устает, а возможно, утром их забывает. Я по ночам смотрю сюжетные цветные сны, хорошие и плохие, запоминаю их и пересказываю ему. И некоторые из них сбываются: увидела кровь – неожиданно приехала мама, увидела покойника – резко изменилась погода, увидела мясо – заболела… Он смеется и не верит в мои вещие сны, считая все это женской фантазией. Каждую ночь стала видеть один и тот же сон: теряю его и не могу найти, зову, а он не слышит. Плачу во сне и просыпаюсь с мокрыми глазами и болью в сердце. Через какое-то время появился второй навязчивый сон: мы голые лежим на виду у незнакомых людей в грязной соломе, вокруг нас мутная вода. Я рассказала ему эти сны и увидела знакомую ухмылку на лице, услышала те же слова – «бабский бред».

А недавно мне приснился чудесный сон. Мы молодые и счастливые, ничего плохого еще не случилось в нашей жизни. Он идет мне навстречу и широко-широко распахивает свои объятья. Я бегу к нему в необыкновенно восторженном состоянии, повисаю у него на руках, задыхаясь от любви. Не расскажу ему свой сон. Зачем рассказывать?! Этих распахнутых мне навстречу рук я не увижу больше никогда. Раньше мы могли прекратить любые размолвки, выяснения отношений, ссоры и даже скандалы одним вопросом: «Ты меня любишь?». И неважно, кто его задавал. Замирало сердце. Теперь уже давно не было ни этого вопроса, ни этой остановки сердца».

Я выключила лампу и положила аккуратно исписанный лист в папку «Мое». Таких папок у меня много. В них законченные тексты, от маленьких, на полстраницы, до больших, на десяток страниц. Каждый из них имеет свое заглавие, этот я назвала «Не расскажу тебе свой сон». То, что я доверяю бумаге, необязательно передает мои собственные переживания, ощущения, эмоции, чувства. Прочитанная книга, кем-то произнесенная фраза, какое-то воспоминание, впечатление, что-то случайно увиденное или услышанное может заставить меня взять авторучку и чистый лист бумаги. Это не дневник, хотя почти все я излагаю от первого лица. В своих сочинениях я вольна вести речь от трех грамматических лиц. Обычно человек пишущий представляет свой рассказ отстраненно: «Она проснулась, ей показалось, у нее нет выбора…». Построение речи от третьего лица имеет характер литературности, некоторой искусственности, относительной ограниченности. Я же в своих записях часто предпочитаю форму изложения от первого лица, она кажется мне наиболее простой, открытой, естественной и изначальной: «Я проснулась, мне показалось, со мной что-то происходит, обо мне он не думает…» Степень участия авторского «я», на мой взгляд, порождает целую гамму оттенков и нюансов. Несколько лет назад я попробовала писать от второго лица. Этот довольно необычный, несколько вычурный тип повествования, созданный представителями «нового романа» во Франции, встречается крайне редко: «Ты проснулась, тебе показалось, твой муж тобой пренебрегает…». Стилизованный, излишне затейливый, нарочито усложненный, замысловатый характер такой речи и определенная трудность ее создания явились причинами, по которым я отказалась от нее. Вообще-то, любая речь исходит от «я», обращена к «ты» и повествует о «нем» или «я».

Я легла в холодную постель и перед сном вспомнила разговор со своим бывшим коллегой, доцентом, рецензирующим черновой вариант моей диссертации. Он отметил, что надо исправить, сократить или расширить, потом долго хвалил меня. Когда разговор подошел к концу, он сказал, что, без сомнений, защита пройдет успешно, но ученого из меня не получится. Почему? Потому что я не так, как профессор – мой научный руководитель, как он, этот доцент, и другие сотрудники кафедры, отношусь к бумаге. Все свои черновые мысли, какие-то заметки, вставки в текст я пишу на абсолютно новых, ранее неиспользованных белоснежных листах и лишь с одной стороны. Для настоящего ученого это непозволительная роскошь. Помолчал и добавил: «Как и для настоящего писателя».

Глава вторая

Я лежала под одеялом и не хотела ни садиться к компьютеру, чтобы по просьбе Лары превратить хороший текст в бред старой сивой кобылы, ни звонить с извинениями Виктору. Он не тот человек, который в них нуждается. Как он частенько говорит, мы с ним повязаны. Да, теперь мы с ним два сапога, погрязших в болоте цинизма, лицемерия и лжи, за которые неплохо платят. Каждый лелеет надежду однажды вырваться из плена грязи, отмыться и пойти своим путем. Когда-то я шла по одной ровной дороге, которая, как мне тогда казалось, завела меня в тупик.

Если же отрешиться от моего душевного состояния, то можно сказать, что в моей сегодняшней жизни наступила некая внешняя стабильность. Все течет размеренно и относительно спокойно. А несколько лет назад «забавное» времечко было. В одночасье менялись политические, социально-экономические, морально-этические законы и устои общества. Окружающие меня люди резко богатели или уходили за черту бедности. Родственницы, подруги и коллеги стремительно меняли профессии, квартиры, мужей, внешность… И вот в такой ситуации глобальных перемен случилась история, которая изменила мою жизнь.

Я самозабвенно занималась преподаванием и научными изысканиями в области исторического языкознания. Сложившейся в стране социально-экономической ситуацией владела плохо, реалий бытия не знала, в общем, была весьма наивным человеком, далеким от прозы бурной по тем временам перестроечной жизни. И эта самая жизнь очень часто оставляла меня с не выплаченным за работу жалованием.

Прошло несколько безденежных и безрадостных месяцев. Рано утром раздался звонок. Я обрадовалась сразу по двум причинам: телефон за задолженность по оплате пока не отключили, и сейчас мне, вероятно, сообщат, когда я могу приступить к работе по совместительству: учить абитуриентов русскому языку. Из трубки зазвучал голос Виктора. Это мой однокурсник, бывший корреспондент заводской многотиражки, уволенный за профессиональную непригодность. Но по воле своей любовницы, влиятельной и состоятельной чиновницы, он стал совладельцем и главным редактором журнала для мужчин. Вероятно, он был наслышан о моем бедственном положении и решил поучаствовать в устройстве судьбы жены инженера.

– Слушай, мать. Тут такие дела: можешь не только подзаработать, но и закрепиться в моем журнале. У меня сегодня «сдаванка», а один материал не готов. В рубрику «Наши конкурентки», или «Деловая», должен пойти текст о хозяйке туристической фирмы. Она мне бесплатный тур по Европе делала. Информация о ее конторе у меня есть, а вот всякой ерунды, где училась, какая семья, чем увлекается и т.д., нет. Офис у этой Натальи в гостинице, что в двух шагах от твоего дома. Я обо всем с ней договорился. У нее полчаса свободного времени. Ждет она тебя в 11.00 в баре отеля. В это время там не бывает посетителей, найдешь. В 13.00 ты у меня в редакции, наберешь быстренько текст на страничку и получишь весомую для тебя сумму «зелеными».

Около одиннадцати, я, пребывая в немыслимом волнении, переступила порог бара. У стойки сидела эффектная молодая женщина, к ней я и направилась.

– Доброе утро, Наташа. Можно мне так вас называть? Я присяду?

– Валяй, садись. Зови меня Натали, так привычнее. Откуда меня знаешь?

– Какое у вас чудесное имя! Мне о вас Виктор рассказал. Он, кстати, очень доволен услугами вашей фирмы.

– «Фирмы» говоришь? Да, фирма веников не вяжет. Че тебе надо? Не мямли, говори прямо. Конкурентка что ль?

– Нет, что вы! Я у вас узнать кое-что хотела. Натали, где вы учились, какое учебное заведение окончили?

– Девять классов сельской школы. Хватает с лихвой. Не головой работаю.

– А как вы в столице оказались? Как пришло решение начать свое дело? Вам кто-то помог?

– Приехала на базаре шмотками торговать. Не получилось. Познакомилась с одним москвичом, он и подсказал, как бабки делать. Дело пошло. Может, у входа его видела. Он автобус с туристами из Финляндии ждет. Опаздывают горячие парни.

– Вы и иностранных туристов принимаете?

– Странная ты какая-то! А за чей счет я живу, по-твоему?

– Этот молодой человек у входа, он ваш компаньон?

– Можно и так сказать. Присосался гад, как пиявка. Но и без него нельзя, опасно.

– Натали, а ваши родители где живут, чем занимаются? Вероятно, гордятся вашими успехами?

– В Тверской области, в деревне они обитают. Ничем не занимаются, летом в огороде копаются, зимой за скотиной смотрят. Чем гордиться-то? Они думают, что я продавщицей работаю.

– Чем вы увлекаетесь, как проводите свободное время?

– Ничем я не увлекаюсь, некогда, целый день в гостинице. Когда клиентов нет, в баре сижу.

Компаньон Натали приоткрыл дверь и поманил ее рукой. Она быстро оделась и убежала, не попрощавшись. Я крикнула ей вслед слова благодарности.

Пока ехала в метро, успела в уме набросать черновик о простой сельской девчонке, сделавшей карьеру в столице, и подумать, на что первый гонорар потратить: за телефон заплатить или сапоги купить. Не буду же я в рваных ботинках на работу ходить!

Вошла в кабинет Виктора счастливая и довольная собой: справилась с первым в своей жизни интервью. Он встал из-за стола и, что называется, заорал благим матом.

– Ну, ты, мать, даешь! Где ты была и зачем приперлась? Ладно, ты меня подвела: бабок из-за тебя лишился, материал оплачен был, ты Наталье чуть переговоры не сорвала. Она три раза в бар спускалась, все тебя ждала, но никого там, кроме двух дешевых проституток у барной стойки, не было. Материал слетел, я в типографию спешу. Некогда мне тут с тобой отношения выяснять. Иди и дальше за три копейки свои глаголы и наречия сортируй.

И я пошла. Но, как и куда, не помню: шок, провал памяти. Очнулась в вагоне метро, вся, так сказать, в слезах и дешевой губной помаде. Какой-то старичок пытался вернуть меня в реальность: «Что, милая, кошелек украли?». Я осмотрелась и поняла, что еду в правильном направлении – на работу. Чувства свои описать не могу, было и больно, и обидно, и стыдно, и унизительно, и противно, и отвратительно, и мерзко.

Я никому не рассказала о том, что со мной произошло. Не хотела огорчать мужа тем, что его жена выглядит как дешевая проститутка. Тем более, ему бы не понравилось, что не он, а я ищу дополнительную работу. Не хотела просвещать знакомых и подруг по поводу безденежья нашей семьи. Не хотела, а главное – не могла все рассказать коллегам. Грош цена такому лингвисту, который по речевому поведению не смог отличить деловую даму от, так сказать, падшей женщины. Хотя, кто помнит то время, может быть, и согласится со мной: ни одежда и аксессуары, ни манеры и речь не могли однозначно говорить о социальном статусе человека. Все смешалось…

Через неделю после того случая позвонил Виктор. Поинтересовался, что у меня плохого в жизни, рассказал кучу пошлых анекдотов, над которыми сам и хохотал, похвастался своими успехами. Тиражи его журнала растут, штат расширяется, двух секретарш сногсшибательных взял. С одной, правда, придется расстаться. Эта «живая визитная карточка», которую он выбирал по принципу противопоставления «блондинка – брюнетка, худая – полная…», а затем обучал необходимым навыкам и приемам, формировал «по образу и подобию своему», стала его раздражать. Почему? Ну, например. Звонят ему, состоятельному и состоявшемуся во всех отношениях господину, возглавляющему солидное издание, и слышат от его юного секретаря: «Вы уже второй раз зво/ните», – а дальше последуют и до/говор, и ката/лог, и квар/тал…

– Слушай, мать, – солидный господин заговорил голосом Виктора, – ты извини, что тогда накричал на тебя. А почему ты с Натальей не встретилась? С работы не отпустили?

Виктор не тот человек, от которого я хочу что-то намеренно скрыть. Но он и не тот, человек, которому я могу доверить что-то сокровенное, тайное. Я пересказала ему без прикрас и преувеличений тот диалог с Натали. Минуты две он, выражаясь его языком, ржал во все горло. Я даже трубку от уха отодвинула. Затем резко прервал свой процесс, и заговорил спокойно и серьезно.

– Слушай, мать, у меня к тебе деловое предложение. Я так понимаю, что на работе тебя никто и ничто не держит. Увольняйся. Найдем, чем тебя занять. У меня появилась куча знакомых в бабских журналах. Пристроить тебя в качестве автора – раз плюнуть. Напечатай на машинке этот твой разговор с проституткой и гони ко мне. Есть идея.

С этого дня и началась моя новая жизнь. Вскоре в журнале появилась статья «Тверские девчонки», написанная каким-то знатоком жизни путан всех времен и народов. В свой текст он включил и краткую историю грехопадения моей Натали. Я получила первый гонорар и предложение от Виктора – ежемесячно писать в рубрику «Женские тайны» его издания для мужчин. Он сдержал слово и выполнил второе свое обещание по поводу того, что стоило один его плевок. Я стала автором единственного в своем роде журнала для семейных женщин, уже давно сменившего редактора, а вместе с ним и свое приятное дамское лицо на боевой «раскрас».

Все эти воспоминания успокоили и даже развеселили меня. Я выглянула из-под одеяла и посмотрела на часы, было около двенадцати. Пора пить кофе. Начинался рабочий день.

Поздно вечером пришел муж, с картиной. Таким сияющим я его давно не видела, поэтому решила одобрить его выбор и нахваливать чью-то мазню, какой бы бездушной и бессмысленной она ни оказалась. Может быть, художник, как и я, продает не вдохновенье.

– Получай, как ты и хотела, картину грузинского художника. Ничего пока не говори, разверни ее и смотри. Быстренько помоюсь и все тебе расскажу, – выпалил он, раздеваясь, и протянул мне большой пакет.

Я поставила картину на диван и тут же опустилась на колени. То, что я увидела, искренне восхитило меня. Я была в восторге.

– Боже! Какое чудо! – закричала я, чтобы меня было слышно в ванной. – Мы никогда, никому и ни за что ее не отдадим! Для Надьки я найду другой подарок.

Нет, это не был новоявленный Николай Пиросманашвили. Живописца, сотворившего такое чудо, ни самоучкой, ни примитивистом не назовешь. Хотя, как и его известный земляк, он обладал каким-то непосредственным наивно-поэтическим видением мира. Но если величаво-торжественные произведения Нико Пиросмани отличаются статичностью четко построенной композиции, строгостью колорита, то для нашей картины такая характеристика явно не подходила. Сплошные тончайшие нюансы, светлые полутона, с едва заметными, почти неразличимыми переходами, небольшие яркие акценты и многочисленные полунамеки. И все, включая белоснежные облака, позу героини, ее волосы и наряды, находилось в движении от дуновения легкого ветерка. Мне даже показалось, что там, в ее мире цвета, света и тепла, звучит флейта.

На меня смотрела то ли куколка, то ли девочка, то ли девушка. Она не являлась уроженкой Кавказа. У нее были короткие, курчавые, золотисто-соломенного цвета волосы, васильковые глаза, чуть раскосые, как у всех красавиц. На фоне голубого неба она стояла, слегка наклонившись и приподняв одну ножку, готовая к танцевальному движению, шагу в неизвестность или полету. То яркое и пестрое, что было у нее под ногами, походило и на ковер на манеже, и на шатер, и на куполообразную стеклянную крышу, и на цветочную поляну. Возникали многочисленные предположения и ассоциативные ряды. Кто она? Может быть, и Дюймовочка, и сказочная принцесса, и циркачка, девочка на шаре, и балерина, и даже райская птичка. Может быть, и ангелочек, только что спустившийся с небес. На ней было очень короткое светло-розовое платьице из атласа, пышное, с рюшами и рукавами фонариком. Под грудью оно перетягивалось широким поясом, завязанным за спиной огромным бантом, похожим на крылышки. Ее шейку украшали разноцветные бусы. Штанишки, чуть ниже колен, тоже атласные, светло-бежевые, отделанные кружевом. Ажурные чулочки, туфельки, из золотистой мягкой ткани и с яркими бантиками. Все в мимике, фигуре, жестах, одежде, украшениях этого очаровательного существа умиляло и восхищало до слез. Для меня непостижимо, как с помощью обычных красок и кисти можно создавать нечто, завораживающее и дающее такой эмоциональный всплеск.

В правом углу картины, как это принято, стояли год ее создания и имя художника. Я не сомневалась, что Григор Нарекаци – это псевдоним живописца. Но зачем современный грузинский художник, написавший такое светлое и жизнерадостное полотно, взял себе имя известного армянского поэта 10 века? Оно ассоциировалось у меня с чем-то мрачным, печальным и даже трагическим. В студенческие годы я писала курсовую работу о его церковных гимнах и песнях. До сих пор помню некоторые фразы, которые перед защитой учила наизусть: «После восстановления в середине девятого века государственности, возникают предпосылки для армянского возрождения, идеи которого наиболее глубокое выражение нашли в лирико-философской поэме Григора Нарекаци «Книга скорбных песнопений».

Муж прервал мои воспоминания и любование чудесным творением талантливого человека. Он вкратце рассказал, как, следуя моему совету, после обеда поехал на Крымскую набережную. Дождь лил как из ведра, продавцов и покупателей картин почти не было. Однако он не отчаялся и принципиально хотел отыскать хоть одного грузинского художника. Такового не оказалось, но, к счастью, нашелся перекупщик, у которого он и приобрел это чудо. Кстати, очень дешево. Потом вернулся в свой офис, где до позднего вечера работал с документами.

Я слушала его и думала, что произошло что-то невероятное. Когда я произносила фразу: «Пусть это будет нечто от новоявленного Пиросмани», – то имела в виду картину, так сказать, мастера из народа или художника, намеренно распространяющего романтический культ «наивного», не испорченного цивилизацией творчества, специально отказывающегося от устоявшихся норм художественной культуры. Муж знал, что Пиросмани не занимался стилизацией, что он является тем самым представителем примитивизма, который искренне выражал свое видение мира. Но почему-то муж искал не картину определенного, обозначенного мной стиля, а работу художника из Грузии. И то, что он нашел, было выше всех похвал. А если бы я тогда произнесла фразу: «Пусть это будет нечто от новоявленного Гогена»? Ведь именно он своим творчеством пробудил интерес к формам первобытных, ранних стилей. Тогда, вероятно, муж искал бы и нашел на московской набережной картину французского живописца. Монмартр какой-то получается. Я улыбалась порождению собственной фантазии.

За поздним ужином мы назвали случайно доставшееся нам сокровище Девочкой, потом долго выбирали место, где она отныне будет жить. Наконец муж пошел на балкон за молотком и гвоздями, а я осторожно протерла нашу Девочку, хотя она и так была безупречно чиста. Ночью в спальне нас впервые было трое. Мне это нисколько не мешало, и соперницей ее я не считала. Он был рядом со мной, и сердце замирало.

Глава третья