– У пустынников.
– Да. Когда послушник не справляется с даром, данным ему Богами, он перегорает, лишаясь всего. Там это считается великим горем.
Не могла сказать того же самого о себе.
– Значит, больше никаких навязчивых картинок?
– Нет.
– И транса в вашем присутствии? – не успокаивалась я.
Но его ответ был всё так же категоричен:
– Нет.
– Ясно.
Я даже вздохнула от облегчения. Вот только радость моя длилась недолго. Это, конечно, хорошо, что новых видений я больше не увижу, но что делать со старыми? И вопрос номер два: Обсидиан тоже видел что-то подобное, раз узнал про пряди? Нет, он же сказал, что так делать не может, значит, это был кто-то другой. Но разве я так важна? Почему ему рассказали, да еще так достоверно описали, что он сразу понял, что это я?
Сердце вновь сжалось от страха и осознания того, что я много чего еще не знаю. И я была не совсем уверена, что хочу это знать.
– Эти сны ничего не значат, – не выдержав волнения, произнесла я, не зная, кого хочу убедить в этом – себя или его.
– Конечно, – откликнулся куратор совершенно спокойно.
Это равнодушие задело. Даже обидно стало на мгновение. Но этого промежутка времени хватило, чтобы я быстро выпалила:
– И вы мне совсем не нравитесь.
Произнесла и застыла, ожидая ответной реакции.
А он…
Он взял и рассмеялся.
Никогда не слышала, как куратор смеётся. Мы с ним для этого мало знакомы и почти не общались. Если подумать, я раньше даже улыбку не видела. Презрительные смешки не в счёт. Думаю, он вообще редко смеётся, характер не тот. А тут вдруг взял и расхохотался. Причём так заразительно, что я с трудом смогла сдержать ответную улыбку.