Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

Бецкой никак не мог прийти в себя. Фальконет поклонился, и, сдерживая смех, вышел.

Тут только взбешённый генерал вскочил с места.

– Сюда! Франц Карлыч! Немедля! Уволю! Дураки! Кругом дураки! Своих дураков было мало, из Европы наприглашали! Увольняю! Всех!

Как трудно было Ласкари смириться с ускользанием Фортуны! Он ненавидел весь мир, всех русских, Петербург, Бецкого, императрицу… Единственный человек, который ему сочувствовал в этом городе, был импульсивный и вздорный Фальконет. Государыня, вполне удовлетворённая эффектом, произведённым на Европу эпопеей по доставке дикой скалы для подножия памятнику из Лахтинских болот, о самом монументе, казалось, совсем забыла. Но, как человек чести, Фальконет считал себя обязанным заступиться за соратника, с которым проработал бок о бок столько лет. Он написал несколько писем императрице, описывал заслуги своего помощника, превозносил его подвиги по перетаскиванию Гром-камня, подчёркивал его бескорыстие – Екатерина отмалчивалась.

Однажды, когда с раннего утра государыня работала в своём кабинете, и на Петропавловской крепости пробила пушка, она распрямила усталую спину и позвонила. Вошёл секретарь.

– Шевалье де Ласкари здесь?

– Давно ждёт, Ваше Величество…

– Зовите.

Секретарь вышел, почти тотчас вошёл Ласкари.

Екатерина, встав спиной к окну, пристально его рассматривала.

– Я согласилась принять Вас, шевалье, но у меня сегодня много людей назначено… У Вас дела, касаемые Шляхетного корпуса?

– Нет, Ваше величество… – Дерзко ответил грек. – У меня дела касаемые лично до моей персоны…

– Вот как… – Императрица усмехнулась – Генерал Бецкой предупреждал меня, что Вы не по-русски наглы, но я не придавала тому значения, а напрасно…

Ласкари рванулся к ней. Государыня быстро отодвинулась в сторону, протянула вперёд руку, оставляя его на прежнем месте.

– Выслушайте меня, Ваше Величество!.. На коленях прошу Вас!

– Того вовсе не требуется. Говорите, без длинных вступлений, шевалье, что за нужда у Вас?

– Ваше Величество, – быстро заговорил Ласкари, – у Вас нет причины быть недовольной мною. Я столько лет был приставлен как генералу Бецкому, так и к Фальконету, и старательно исполнял должность и роль свою…

– Да, да… Мне это известно… Фальконет об Вас хлопочет, как о собственном сыне…

– Я сам изобрёл машину по перевозке Гром-камня, сам организовал и проделал всю гигантскую работу…

Екатерина опять насмешливо улыбнулась.

– Неужто? А Бецкой говорит, что это он всё устроил… Что дальше?

Ласкари несколько сбавил тон.

– Я не получил за сей труд ни копейки… Я не получил назначенного Вами вознаграждения в семь тысяч… Мне даже не дали памятной медали…

Екатерина вышла из своего угла, не спеша прошлась по кабинету, словно не замечая согнутой в полупоклоне фигуры молодого грека.

– Велика потеря – медаль! Да на что русская медаль иностранцу?! Не за то ли Вам её давать, что в Шляхетном корпусе офицеры ненавидят Вас, как лягушку, что Ваше распутство и взяточничество известно ныне всему Петербургу? А девицу Агафью Карабузину, которую я из Москвы привезла, и которую Вы из-под носа у Дашковой в жёны себе переманили, я по гроб жизни Вам не прощу… Впрочем, двух других девушек, погубленных Вами тоже жалко…

– В государстве Российском оболгать иностранца ничего не стоит…

Государыня презрительно посмотрела на него.

– Побойтесь Бога, шевалье! Скольких русских оболгали Вы? Конечно, нигде не умеют подмечать слабости и пороки иностранцев так, как в России. Можете быть уверены, что Вам ничего у нас не спустят и не простят… Но ближе к делу, шевалье…

Ласкари поднял голову, прямо посмотрел на русскую императрицу и сказал твёрдо.

– Мне нужна награда за труды, вознаграждение за машину по перевозке Гром-камня, прежде обещанное Вашим Величеством, и памятная медаль «Дерзновению подобно»… Такова моя цена за дела, для блага России содеянные…

Екатерина не ожидала такой наглости, такого тона. Даже самые близкие к ней люди, называя её на «ты» и величая «матушкой», никогда границ не переходили.

– Всего-то? – Она всегда понижала голос, когда выходила из себя. – Цена-то у тебя своя, а весы государевы… Не много ли будет для беглого грека, приставленного к Фальконету «засланным казачком»?

Но Ласкари шёл напролом.

– А коли считает Ваше Величество, что мне того много будет, то у меня весьма важный аргумент есть… У меня в кармане лежит экстрактец один… Из самого «Чёрного кабинета»…

Императрица редко теряла самообладание, только слегка прищурилась, впившись в него взглядом.

– Кто же это тебя в него допустил? Неужто Бецкой оплошал? Совсем тесной стала голова у старика – государственные тайны прощелыгам доверять стал…

Грек окончательно осмелел, расслабился, удовлетворённый произведённым эффектом.

– Не в том суть, Ваше величество, что генерал меня в « Чёрный кабинет» допустил, а в тех сведениях, что в сём экстракте находятся…

Ласкари достал из кармана бумаги, помахал ими перед собой. Екатерина следила за ним с некоторой опаской.

– Так что за сведения, коими ты меня пугаешь столько времени? Говори, сей же час! Мне ведь и позвонить недолго… – И она протянула руку к золотому колокольчику, стоящему на столе.

– А сведения те касаются до тайны рождения самодержицы Российской…

Государыня неожиданно ловко вырвала бумаги из его пальцев, быстро просмотрела их, вздохнула с облегчением.

– Ах, вот ты о чём, пустобрёх… Значит Бецкой – родитель мой… – Она с облегчением звонко рассмеялась. – Ты что, этим меня испугать хотел, паршивец? А если я сама с намерением эти бумаги в «Чёрный кабинет» направила, а ты мне помог – по Петербургу сплетню пустил? Ишь, глаза вытаращил… Чего уж тут не понять? Коли я – дочь Бецкого, а он по батюшке своему князю Трубецкому – русский, так, выходит, и я, хоть на четверть, да русская… А мне, чтобы к своему народу поближе быть, только того и надобно!

Ласкари растерянно молчал. Государыня величественно проследовала мимо него, села за свой письменный стол, подвинула к себе бумаги и только после этого взглянула на него.

– А теперь слушай меня внимательно, Марин Карбури… Ты, кажется, такое имя поначалу в России имел. А как тебя в Кефалонии величали, я и знать не хочу… Ты, видать, из тех людей, с кем честь и совесть никогда не встречались… Должность свою в Шляхетном корпусе сдай сегодня – ты туда по моей ошибке попал… И даю тебе месяц сроку – чтобы духу твоего в России не было! И за что, Господь, ты прогневался на меня, что посылаешь на землю нашу, то шута всесветного обманщика Калиостро, то развратницу подлую Тараканову, то сего наглого мошенника, что сейчас предо мной стоит?! – Она окинула Ласкари презрительным взглядом, и добавила совсем тихим, зловещим шёпотом. – Ишь ты! Государыню Российскую шантажировать вздумал! Пошёл вон отсюда! Вон!

Город ещё спал, спал весенний Петербург, залитый утренним солнечным светом. В мастерскую проскользнули Мари Анн Колло и Дарья Дмитриевна. Мари открыла дверь каморки, забитой всяким хламом.

– Вам придётся набраться терпения и посидеть здесь очень тихо… Я приду за Вами, когда пожалует императрица.

Дарья Дмитриевна поцеловала её в щёку, уселась на какой-то ящик и приготовилась ждать. Колло плотно прикрыла дверь.

В мастерскую пришёл Фальконет. Он почти не спал нынче ночью, не смотря на снотворные пилюли, которые его почти насильно заставила принять Мари. Он ещё раз оглядел Модель, погладил морду коня. Руки его дрожали…

Явился и Ласкари. Взглянув на ваятеля, пожалел его.