Птицеферма

Не на пустом же месте рождаются такие мысли? Но в то же время меня не радует вид смерти и крови, и это выпадает из нарисованной воображением картины, пазл не складывается.

Тетерева хоронят на местном кладбище. Вместо надгробия – крупный камень с выбитым на нем резцом именем, ненастоящим – птичьим. Никто не знал, как звали Тетерева на самом деле и кем он был, даже он сам.

Стою позади и вновь и вновь гоняю в голове мысли о Пандоре и обо всем, что мне о ней известно. Кем бы я ни была, у меня определенно есть склонность к сбору и анализу информации. И я до сих пор пытаюсь получить ответы, хотя и понимаю, что они ничего не изменят.

Филин подходит к свежей могиле и заводит речь о том, что мы потеряли друга и будем скорбеть о нем, о том, что Птицеферма – наш дом, а мы в ней – семья, и потеря каждого ее члена невосполнима.

Морщусь и отворачиваюсь, пока оратор не заметил выражение моего лица. Он всегда внимателен к настроению зрителей, а мне не нужны проблемы.

Другие слушают внимательно или делают вид, что слушают. Чиж, например, с очень серьезным видом и взглядом, устремленным на Главу, мнет ладонью ягодицу Кайры. Та млеет и придвигается ближе. Сова все сильнее опирается на клюку – устала стоять. Пингвин чешет живот. Чайка ковыряет землю носком ботинка, время от времени вскидывая голову, чтобы Глава увидел, что у него есть внимательные слушатели.

– Тетерев был верным другом, хорошим работником…

Громкий голос Филина летит над нашими головами, а сам он прохаживается взад-вперед перед свежей могилой, руки с переплетенными пальцами – перед грудью. Филин словно лектор перед аудиторией студентов-лоботрясов – непонятно, неинтересно, но присутствовать надо, да и лектору наплевать.

Филин еще молод, но любит изображать из себя умудренного жизнью старца. Впрочем, возможно, его поведение закономерно – ему лет сорок пять, а до пятидесяти тут обычно не доживают. Старше Филина на Птицеферме только Сова, остальные, как говорит Глава, – молодежь, и нас еще учить и учить. Что он и делает. Раз за разом. Кнутом и… кнутом – розгами и виселицей.

Филина боятся и уважают, слушают и слушаются. Он – Глава, он навел порядок в лагере, в свое время он лучше всех работал на руднике и теперь имеет полное право не делать ничего, кроме как раздавать приказы и выносить приговоры… Так принято считать – велено. Те, кто не согласен, живут здесь недолго. Оспаривать решение Главы не положено, задавать вопросы – опасно.

Поэтому-то все стоят на жаре под палящим солнцем и слушают никому не нужную речь о заслугах человека, до которого никому из нас не было дела и при его жизни, в том числе и самому Филину.

Тетерев был крупным мрачным мужчиной, мало разговаривал, работал много. Мы прожили с ним бок о бок в одном лагере почти два года, а мне нечего о нем вспомнить. Не думаю, что за это время мы перекинулись с ним хотя бы парой фраз. Друзей у Тетерева не было. Женщины – тоже: он не просил, а никто не изъявлял желания. Даже Кайра, которая «облагодетельствовала» почти все местное население мужского пола.

Если бы меня спросили, кем был Тетерев в прошлой жизни, я бы, пожалуй, ответила: киллером. Равнодушным мастером своего дела – таким я его видела. Но это лишь мои наблюдения, не имеющие под собой никакой доказательной базы. Мое мнение никому не нужно, и так лучше. «Он был хорошим работником» – не самая плохая эпитафия.

Филин все говорит, но я больше не вслушиваюсь. Поднимаю голову и смотрю в небо, которое начинают застилать темные облака – резкая смена погоды на Пандоре не редкость.

Неужели собирается дождь? Не могу припомнить, когда он был в последний раз.

Глава тоже поднимает глаза.

– Даже погода скорбит вместе с нами, – изрекает многозначительно.

Филин умеет говорить, этого у него не отнимешь.

Поднимается ветер. Ежусь и обнимаю голые плечи руками. Изрезав платье с длинными рукавами и превратив его в открытый сарафан, я оставила себе лишь одно на смену. Если дожди затянутся, мне не поздоровится.

Кайра ойкает и ловит руками взлетевшую к лицу широкую юбку. Чиж хохочет и помогает. Стоящий рядом Зяблик с удовольствием рассматривает открывшуюся картину.

– Мы на похоронах! – прикрикивает Филин. – Чиж!

– А чего я-то? – продолжает ржать тот, но под тяжелым взглядом Главы резко замолкает, будто обрубили провода, отталкивает от себя Кайру. – Держи юбку, дура!

Та и правда держит – двумя руками – и обиженно отворачивается от сожителя. Но для Филина устремляет глаза в землю.

– Кто-нибудь хочет высказаться и почтить память нашего друга? – вопрошает Глава, перестав испепелять Чижа взглядом.

В ответ – молчание.

– Тогда…

Но окончить свою мысль Филин не успевает, потому как в небе появляется огромная тень – приближается и все больше увеличивается в размере.

Тюремщики, как мы их называем, никогда не прилетают в одно и то же время. Высчитать, когда ждать их визит или хотя бы примерный цикл посещений невозможно. Поэтому руда всегда ждет на месте погрузки, а мы узнаем о прибытии только по факту.

– Летят! – ахает рядом Чайка. – Ворон, нам нужно одеяло! – толкает в бок своего мужчину.

Верно, вещи давно не привозили. В прошлый раз была поставка синтетического мяса и круп, значит, теперь можно надеяться на одежду и спальные принадлежности.

Вообще, Тюремщики не балуют нас поставками – привозят редко и минимум. И всегда отдельными партиями: в один раз – еду, которую мы не можем вырастить сами, в другой – вещи. Медикаменты, подозреваю, – когда вспомнят. Или, может, такое впечатление создается потому, что все постоянно болеют и лекарства заканчиваются в первую очередь. В отличие от Чайки не жажду нового одеяла, но от болеутоляющих я бы не отказалась, так, про запас – учусь быть бережливой.

Но даже если медикаменты прибудут, они тут же осядут под замком в комнате Совы и будут выдаваться в строго ограниченном количестве и лишь по мере необходимости, определяемой пожилой женщиной лично или непосредственно Главой.

– Идем! – резко командует Филин, мгновенно позабыв об усопшем, и первым устремляется к месту посадки катера Тюремщиков.

Все опрометью бросаются за ним.

Не спешу и не рвусь в первых рядах. Да, распределение «подарков» обычно происходит прямо на месте: по заслугам, по симпатиям, по самым жалостливым глазам. Но я не фаворитка Филина и просить не люблю (все-то со мной не так, как говорит Кайра). Да мне ничего и не нужно – на лето есть платье и сарафан, на осень – юбка и брюки, даже кофта есть. А до зимы далеко – не загадываю. Если доживу, что-нибудь придумаю.

На кладбище остаемся только я и Сова. У нее больная нога, и ей не угнаться за молодежью. Впрочем, лекарства ей отдадут и так.

Однако Тетерев не был мне близок, чтобы задерживаться у его могилы. Поэтому двигаюсь в ту же сторону, что и остальные. Сова тоже, но оступается, оседает на больную ногу.

– Давай помогу, – вовремя подхватываю женщину под локоть и не даю ее лицу встретиться с глиняной поверхностью планеты.

Сова переставляет клюку, восстанавливает равновесие и тут же сбрасывает мою руку. Смотрит зло, будто это я подставила ей подножку.

– Иди отсюда, – произносит сухо и отворачивается. Не хочет, чтобы у ее слабости были свидетели.

Слабость на Птицеферме не поощряется. Лично слышала как-то разговор Кайры и Чайки о том, что Филин уже давно «пустил бы старуху в расход», если бы она не умела варить самогон и зашивать раны. Мол, как найдется замена, Сову тут же «спишут». Учитывая то, что пожилых людей среди нас нет, охотно верю.

Поэтому помощь не навязываю и отступаю.

Уверена, Сова, хромая, поплетется следом только тогда, когда скроюсь из вида.

Не оборачиваюсь.

* * *

Место обычной посадки катера Тюремщиков располагается на возвышенности. Это практично: сверху хороший обзор и удобно стрелять вниз, если кто-то на свой страх и риск решит попытать удачу и приблизиться.

Но здесь все научены горьким опытом – столпились у подножия холма и ждут. Филин – в первых рядах. За ним – Ибис и Ворон, его главные помощники. Остальные – за их широкими спинами.

Пингвин пробрался вперед, притопывает от нетерпения. Наверное, тоже хочет одеяло. Или новую рубашку. В отличие от меня у него не меньше пяти комплектов одежды на каждый сезон. Пингвин – хороший работник, и Глава его поощряет.

Останавливаюсь позади всех и не высовываюсь, любуюсь катером. Все это время катер Тюремщиков – главное, что привлекает меня во время их визитов. Сегодня это серебристый остроносый красавец. Не знаю, откуда у меня такая тяга к летательным аппаратам, но душу бы продала за то, чтобы посидеть в кабине пилота.

Возле катера суетятся люди в черной форме и в шлемах – так всегда, мы не видим их лиц. Работает «погрузчик». Ящики с рудой поднимаются силовым полем в воздух и исчезают в грузовом отсеке катера. Один за другим, один за другим.