Девять воплощений кошки

– О чем вы хотели со мной посоветоваться? – спросила она после третьей возникшей в разговоре крохотной паузы.

– А мы уже с вами посоветовались. Разве нет?

– Да, конечно. Я понимаю. Можете положиться на меня. Я вот что подумала…

– Что?

– Название историческое… очень мрачное и вместе с тем полное тайны, да просто сногсшибательное в смысле рекламы для музея. «Проклятая коллекция»… да к нам очереди будут выстраиваться километровые, как на Дали и Пикассо, лишь бы краем глаза взглянуть! «Проклятая коллекция» – это же настоящий бренд. Но вот странность…

– Какая же странность? – Виктория Феофилактовна улыбалась.

– Он же умер. Узбек… его застрелили через несколько месяцев после того, как он купил «Проклятую коллекцию».

– Его бы застрелили все равно, даже если бы он не приобретал «Проклятой коллекции». Они думают, я тут ничего не понимаю. Смотрю телевизор и глотаю все, что они там врут. У него ведь сначала отняли, закрыли тот ужасный рынок. Ему дали понять, когда закрывали рынок. Но он, видно, не угомонился, этот несчастный старик. Криминальных авторитетов просто убирают, вычеркивают из списка, если они не понимают, когда их предупреждают вот так.

– Но я читала… ведь не только он… ВСЕ владельцы «Проклятой коллекции» умирали. Министра этого в Египте повстанцы повесили, и эта египетская певица из Каира в пятидесятых годах… «Соловей Египта» ее называли. Коллекция ведь принадлежала ей. И она наглоталась таблеток.

– Для похудения, и у нее не выдержало сердце. Неважные были лекарства в пятидесятых. Энвер-паша тоже был владельцем «Проклятой коллекции», он умер в возрасте восьмидесяти лет в Ницце и оставил пятнадцать детей. Все это сплошные суеверия, дорогая моя.

– Но я читала, что стоит лишь «Проклятой коллекции» появиться, кто-то непременно умрет.

В кабинете повисла новая крохотная пауза.

– Все это суеверия, – повторила Виктория Феофилактовна. – Знаете, я попросила телохранителя Саддыкова… Юсуф его зовут, такой задумчивый, печальный, молодой… он приедет сегодня вечером со своей частью документов на коллекцию. Аудитор Счетной палаты госпожа Юдина должна с ним встретиться тут, пусть сама посмотрит документы. И пусть он, этот душеприказчик Узбека, тоже познакомится с ней. Он не глупый парень. Он сразу поймет, какие цели преследует госпожа Юдина.

– Конечно, она захочет посмотреть все документы. И все же не часто музеи становятся обладателями коллекций, овеянных такими вот суевериями… за которыми, как шлейф, тянется смерть.

– Вы словно пытаетесь угадать, кто умрет? – Виктория Феофилактовна усмехнулась. – Дорогая моя Кристина, мне семьдесят пять. И я давно ко всему готова.

Глава 11

Поход в музей на ночь глядя

Как ни отвлекайся, как ни переключайся, но осадок от «Приюта любви» остался кошмарный.

В понедельник Катя сразу позвонила в дежурную часть Красногорского УВД, поинтересовалась – не задержан ли уже подозреваемый по делу зооотеля.

– Это по кошкам, что ли, дохлым? – напрямик осведомился дежурный. – Пока нет, группа работает.

Группа, поняла Катя, как состояла из двух молодых сотрудников братьев Мироновых, так и осталась без «приданных сил».

Во вторник она снова позвонила в Красногорск – никаких подвижек. Она хотела узнать телефон участкового Миронова, но потом решила – позже, нечего пареньку соль на раны сыпать: а вы установили, кто это сделал? Как, вы еще не установили?!

Все эти дни она занималась своими прямыми обязанностями криминального обозревателя пресс-центра ГУВД Московской области. А в середине недели решила, что пора брать отгул. Подружка Анфиса звонила каждый день, напоминала. Отгулом надо распорядиться умело и взять его не в среду, как намечалось, а в четверг! Ночь ведь вся впереди в музее, так что потом в свой выходной можно выспаться всласть.

Ах, что же это за ночь такая?

Ночь в музее.

Еще до всяких там американских блокбастеров на эту тему каждый ребенок… ну, почти каждый, Катя в том числе, мечтал об этом чуде с холодком в сердце – ночь в музее, когда темно… Нет, когда льется лишь тусклый скупой свет и ОНИ – все эти статуи, картины, этрусские маски, вавилонские быки, мумии восемнадцатой династии, фаюмские портреты, немецкие деревянные куклы, бронзовые всадники, мрачные рыцари в доспехах с опущенным забралом СМОТРЯТ на вас.

А вы идете тихо-тихо, легко ступая, не осмеливаясь дышать в этом скупом свете, в этой тьме, окутывающей углы и ниши. И страх, и восторг, и любопытство, и трепет переполняют вас.

Зал, и еще один зал, и другой зал, и третий, седьмой, двенадцатый – целая анфилада залов – пустых, гулких, ночных музейных залов.

И вы, замирая сердцем, ждете – ну кто же из НИХ оживет первый? Сойдет с мраморного пьедестала, выскользнет из позолоченной рамы?

Это ведь почти как колдовство, хотя никакого колдовства нет.

Ночь в музее.

Целая ночь, и только для вас.

Вот так примерно Катя все это себе и представляла, когда, осатанев от сочинительства на компьютере очередной информации для криминальной полосы «Вестника» о разбойном нападении на грузовую фуру с предметами гигиены и туалетной бумагой, отрывалась от всей этой белиберды и мечтательно вперяла взор свой в стену напротив с висящим на ней календарем: «Полицейские Подмосковья».

Скоро, скоро, скоро… Совсем скоро… Сегодня вторник. Значит, завтра!

Дома для похода в музей ночью она даже собрала особую сумку. Ну, во-первых, обувь. Каблуки долой. Берем с собой удобные балетки. Берем две бутылки минеральной воды. Буфет-то там, наверное, ночью закрыт. Хотя это репетиция ночи музеев, сотрудники на местах, им ведь есть-пить надо, целая ночь работы. Нет, все равно минералку берем с собой. Пакетик мятных леденцов и шоколадку… нет, три шоколадки. Одну себе и две Анфисе. Это так, душу погреть. Устанем под утро, спать захотим, а тут раз, и шоколадка извлекается и съедается как энергетический допинг.

Анфиса там же работать собирается, она не на прогулку, а работать! А когда она снимает что-то, фотографирует, то впадает в такой творческий раж, что не замечает ни времени, ни пространства.

Катя по привычке проверила свое служебное удостоверение в сумке. Нет, его мы в музее предъявлять никому не станем. Нечего там делать ночью полицейскому. Анфиса проведет, будем в ее свите как частное и адски любопытное лицо.

Вечером, когда Катя собирала свой музейный багаж, снова позвонила Анфиса и сказала, что завтра они встречаются в шесть во дворе музея на Волхонке.

– В шесть? Я думала, мы туда часам к девяти поедем, – удивилась Катя.

– Нет, мы должны явиться до закрытия, я еще раз пойду там по всем инстанциям, по кабинетам для подтверждения разрешения на съемку. А затем я… то есть мы… мы с тобой станем свидетелями, как…

Как последний посетитель покидает музей…

И двери… эти великолепные старинные двери закрываются за ним.

И музей остается наедине с собой.

И сумерки опускаются. Наступает великая волшебная ночь…

Голос Анфисы в телефонной трубке срывался от волнения. Анфиса ликовала!

– Я это сфотографирую, как они все сваливают домой – эти посетители. А музей и мы… мы остаемся.

– Класс! – Кате эта идея тоже понравилась. – Как скажешь, подружка. Значит, завтра в шесть во дворе у колонн.

В уме она уже прикинула: значит, домой, сюда, на Фрунзенскую набережную, она завтра с работы уже не попадет. От Никитского переулка, где Главк, до Волхонки – пять минут быстрым шагом.

Открыла шкаф в спальне и начала прикидывать – что брать с собой, во что переодеваться там, в музее. Явится она туда в деловом костюме, так солиднее. Но чтобы бродить по залам и ловить… нет, ускользать, улепетывать от…

От кого улепетывать в музее ночью?