Темный инстинкт

Зверева действительно ожидала их с нетерпением. Услышав музыку «Искателей жемчуга», она распахнула двери террасы и теперь стояла на пороге. Мещерского удивило в ее облике многое. Сильно напудренное, распухшее от слез лицо. Нарочито подчеркнуто, даже с какой-то непристойной яркостью накрашенные губы, ресницы – она словно бы гримировалась для сцены, но грубо, неумело, потому что руки дрожали, и краска-тушь расплывалась от текущих слез.

Поразила его и фантастически безупречная прическа: крупные завитые локоны лежали волосок к волоску, точно над ними только что трудился лучший парикмахер. Потом до Мещерского дошло: это же парик! Превосходного качества парик, подобранный в тон ее собственным волосам.

И еще его весьма неприятно удивило обилие драгоценностей. Зверева, облаченная в очень простое с виду и очень дорогое черное платье, выглядела так, словно рекламировала ювелирный магазин: серьги, колье, браслет, перстень, крупные бриллианты, безжизненно-тусклые в солнечном свете. Но все это неприятное впечатление от выставленного напоказ богатства мгновенно улетучилось: Зверева шагнула им навстречу, крепко обеими руками обняла Мещерского за шею и зарыдала на его плече.

– Помогите мне, ради бога, помогите, не оставляйте, не бросайте меня, найдите его, – шептала она быстро, не делая даже пауз, чтобы перевести дыхание. – Я прошу вас, прошу, умоляю.

– Марина Ивановна, милая, сядьте. Мы здесь, с вами… Мы всей душой… Все, что пожелаете… Любая помощь. Одно ваше слово… – лепетал потрясенный Мещерский.

Они усадили женщину на диван. Пока приятель пытался успокоить ее, Кравченко быстренько окинул взглядом террасу. Мебель здесь была гораздо богаче и элегантнее, чем на первом этаже, где еще сохранялся скромный стиль покойного дирижера Новлянского. Здесь же, наверху, все успели переделать, перепланировать и декорировать на новый лад в соответствии с рекомендациями дизайнеров.

– Ну почему он? За что, скажите мне? – шептала Зверева. – Я не понимаю. Ну ответьте же мне! Объясните!

– Успокойтесь, пожалуйста. Вам надо выпить. Это сейчас самое необходимое дело. – Кравченко весьма энергично включился в процесс успокаивания вдовы.

– Что? Я не понимаю? – прошептала она.

– Я спущусь в гостиную, поищу в баре бутылку. Вы как предпочитаете: покрепче, послабее?

– Не надо спускаться, не оставляйте меня! – Зверева цепко впилась в его рукав. – Возьмите здесь. Там у окна, внизу.

Долго искать выпивку не пришлось: мини-бар оказался в стенной нише, украшенной массивным бронзовым распятием. Кравченко выбрал початую бутылку джина, плеснул в стакан на два пальца.

– Для голоса не вредно?

– Боже мой, боже мой. – Она словно и не слышала вопроса, протянула руку, стиснула стакан. Выпила до дна одним глотком. И от нее сразу резко запахло алкоголем.

– Марина Ивановна, располагайте нами полностью. Мы все для вас сделаем. Все! – пылко выпалил Мещерский.

– Андрей умер. – Она подняла на него глаза – серые, без голубизны на этот раз, лихорадочно блестящие. – Почему ЕМУ попался именно он? Ну почему?!

– Успокойтесь, – произнес Кравченко как можно мягче. А про себя отметил: «Какая увядшая у тебя кожа. Если сидеть вот так близко, то все видно, все твои морщинки. Никакими подтяжками ничего уже скрыть нельзя».

– Мы с Сергеем от всего сердца соболезнуем вам и скорбим вместе с вами, – продолжил он проникновенно. – Ваш муж был замечательный, но… что случилось, увы, уже непоправимо. И теперь надо думать не только о мертвых, но и о живых. Понимаете, Марина Ивановна?

Она судорожно тискала в руке стакан. Мещерский испугался: еще раздавит, порежется.

– Позвольте… – Он попытался вытащить стакан из ее крепко сжатых пальцев, бриллиантовый перстень сверкнул радугой огней и угас. И так же внезапно угасли и ее глаза.

– Я никогда не думала, что такое может случиться в моей семье, – прошептала она.

И вдруг уронила стакан, а он не разбился – покатился, покатился по полу, пока не зацепился за ножку кресла.

– Вы сказали: Андрей попался «ему», – Кравченко чуть отодвинулся от женщины, выпрямился. – Под «ним» вы подразумеваете того, кого разыскивает милиция?

– Он как чувствовал, как чувствовал, а я…

– Сбежавший психопат мог напасть на любого из нас, на первого же попавшегося ему прохожего. Это сама судьба так распорядилась, – осторожно заметил Мещерский. – Не надо себя ни в чем винить. Но выходит, Андрей не хотел идти на шоссе?

– На шоссе? – Зверева вздрогнула. – Да, они мне говорили о шоссе, что его там нашли. Но как он там очутился?! Я не могу понять. Они же с Егоркой еще вчера хотели опробовать новый мотор на лодке. Петя привез из Финляндии, но сам он ничего в технике не понимает. А Андрей, он тоже, конечно, не понимает… не понимал, но он так жаден был до всего нового, так радовался всему, так хотел доказать, что он…

– Что он что? – насторожился Кравченко.

– Ничего. Это уже не важно теперь, – она всхлипнула. – Мы расстались с ним здесь, в этой комнате. Он хотел идти на озеро. А потом приехала милиция и сообщила, что он… у колодца… там… – Зверева закрыла лицо руками.

– Марина Ивановна, мы внимательно вас слушаем, – Кравченко наклонился к ней. – Значит, теперь вы хотите, чтобы мы делали то, за чем вы нас сюда вызвали?

– Не оставляйте меня, – полные плечи ее тряслись точно студень. – Я не знаю даже, что вам сказать, как вас попросить ОБ ЭТОМ. Но… умоляю вас! Я заплачу сколько скажете! Только найдите его, отыщите, ведь вы умеете это, вы знаете, как это делается… Вы… Поймайте его, пока он не убил кого-то еще!

– Вы хотите, чтобы мы с Сергеем занялись поисками сбежавшего психа?

– Да, да! Отыщите убийцу моего мальчика, я заплачу сколько скажете! Умоляю.

– Марина Ивановна, а вы абсолютно, на все сто процентов уверены, что тот полоумный беглец и убийца вашего мужа – одно и то же лицо? – тихо спросил Кравченко.

Она взглянула на него – глаза ее были сухи и снова блестели, словно у больного в горячке.

– Я не понимаю вас, Вадим.

– Все вы прекрасно понимаете. Вы уж простите, если в эту минуту я скажу кое-что не совсем приятное. Но в такой ситуации я вынужден отбросить всякие сантименты. Сережа, помолчи, пожалуйста! Так вот. Я хочу услышать от самой Марины Ивановны, коль она сама теперь возвращается к тому, о чем просила в одном письме, от которого впоследствии отказалась, очертить нам рамки, так сказать, наших будущих действий. Так нам искать убийцу Андрея исключительно за пределами этого дома или и в этих вот гостеприимных стенах тоже?

Зверева закрыла глаза. Мещерскому стало до боли жаль ее: Вадька не понимает, что ли, что так нельзя? Это все равно что бить лежачего. Ведь самое страшное для нее сейчас – это мысль о том, кто убил. Она действительно все прекрасно понимает, ведь она мудрая женщина. Только ей очень хочется услышать от посторонних, чужих ей людей спасительную весть: «Не мучай себя, не плачь, не казни, не терзай себя еще и из-за ЭТОГО. Все это не имеет к близким тебе людям никакого отношения. Да, твой четвертый муж погиб, царствие ему небесное, но это всего лишь трагическая случайность. И ОНИ, те, которых ты любишь, чисты перед тобой. Это все тот ненормальный, которого ищут в округе с собаками и фонарями, и вот уже выследили, уже почти схватили и вот-вот будут судить…»

– Успокойтесь, – снова попросил он. – Мы – ваши друзья и не сделаем ничего такого, что причинит вам боль. Поверьте, все, что мы говорим, о чем спрашиваем, – все это ради вас.

– Я верю, спасибо, – певица кивнула. – Я… мне только страшно об этом говорить. И страшно слышать…

Кравченко поднялся и отошел к окну. На фоне озера и темно-зеленых сосновых крон он смотрелся весьма живописно.

– Марина Ивановна, ответьте нам, пожалуйста, только искренне: в том самом письме вы просили помощи и защиты? – спросил он громко.

– Просила. Но это очень глупое письмо! Мне стыдно за него.

– Письма пишут под влиянием чувств. А стыдятся чувств только бесчувственные болваны, простите за грубый каламбур. То письмо и описанный в нем сон были следствием стресса, который вы пережили. Так вот, я хотел бы узнать: что конкретно, при каких обстоятельствах и где именно с вами приключилось?

Мещерский искоса наблюдал за Зверевой. Она явно колебалась. Рассказывать что-то после смерти Шипова и, главное, после весьма недвусмысленного намека Кравченко о замешанной в преступление семье было для нее очень даже проблематично. И она взвешивала про себя, а надо ли посвящать чужих в мир своих переживаний, подозрений и страхов.

– Стресс – это сильно сказано, Вадим. – Голос ее, однако, прозвучал очень спокойно. В него даже вернулись певучие мягкие обертоны. Ни следа от того взвинченного истерического шепота, возгласов, полных рыданий. – Просто… просто мне было как-то не по себе. Мороз по коже прошел.

– А что именно случилось? После каких событий вам приснился тот сон? – не выдержав, влез Мещерский.

– У меня был день рождения. Собрались гости, все очень поздно закончилось. Заснула я только под утро. А потом Андрей разбудил меня и сказал, что я кричу во сне. И я сразу же вспомнила, что мне приснилось. Все так отчетливо стояло перед глазами. И мне стало жутко.

– А где вы отмечали день рождения? В ресторане?

– Нет, на подмосковной даче. Я купила дом на Николиной Горе – дивное место. Совсем дешево купила, старый дом, милый. Конечно, пришлось его сломать и построить новый. Считайте, заодно мы отмечали и новоселье.

– Собралось много гостей?