Молчание сфинкса

Отец Дмитрий – и это было ясно с первого взгляда – был обожаемым центром этой крохотной, обособленной от остального мира вселенной. И он же был ее главным стержнем и опорой. И вот этой опоры не стало.

Сестру отца Дмитрия шестидесятилетнюю Зою Ивановну известие об убийстве брата довело до сердечного приступа. Она лежала в своей комнате, Колосова впустили туда одного. С Зоей Ивановной он беседовал около часа. А Катя пыталась разговорить старушек, но они вели себя как-то странно. Например, восьмидесятилетняя бабушка Павлуша – Паулина Дементьевна Малинович-Лансере твердила сквозь слезы: «Говорила, говорила я Митьке – не дело затеял. А он все свое, все свое. Упрямый стал, старый, вот и доупрямился, эх!» На что семидесятипятилетняя бабушка Маша с горечью возражала: «Бога побойся, он по-христиански поступал. А как надо было? Все камни бросали, и он бы свой бросил?»

«Тетерки! Как есть тетерки глухие, опять за свое: надо было, не надо было, – сердилась девяностопятилетняя бабушка Ля, теща, дергала слабенькой высохшей ручкой Катю за рукав куртки. – Наклонись-ка ко мне, девочка. Ты их не слушай, они из ума выжили. Ты меня слушай. Кто сотворил зло, тот и ответит. Вы его арестуйте только, сей же час арестуйте!»

– Да кого надо арестовать-то, бабушка? – осторожно спросила Катя.

– Да Кирюшку Мячикова – развратника, душегуба! – хором гневно вскричали старухи. – Кирюшку – бестию бесстыжую! Он это, он – больше-то некому! У кого б рука на отца нашего благочинного поднялась?

Катя отметила, что для кого-то отец Дмитрий в этом доме был «отец благочинный», а для кого-то просто Митька. Но в деле что-то сдвинулось с мертвой точки, и это было так неожиданно, что и верилось с трудом. Но, по крайней мере, уже трое свидетелей прямо называли фамилию первого подозреваемого в убийстве – некоего гражданина Мячикова.

– Где можно найти этого Мячикова? – спросила Катя: эх, где наша не пропадала? А вдруг? Пока там Никита разговоры разговаривает, она возьмет и лично задержит преступника!

– Щас, как же, найдете вы его, проклятого… Его, наверное, и след уж давно простыл, – обнадежили ее старухи, заволновались не на шутку. – Прежде-то он все при церкви терся – плотничал, столярничал. Наш-то, наш-то отец благочинный такую змею пригрел на груди!

Катя решила, не откладывая, пойти к церкви – а вдруг этот Мячиков все еще там?

– Будьте добры, выпустите меня, – попросила она. И старушки (даже девяностопятилетняя теща, громко стуча костылями) повлекли ее через весь дом к выходу. Миновали комнату отца Дмитрия, и Катя невольно остановилась: сколько книг! Стеллажи от пола до потолка везде. У настоятеля была обширная библиотека. А кроме книг, в комнате был только простой письменный стол с пишущей машинкой, икона Заступница Казанская в красном углу, вытертый ковер на полу да картина в духе передвижников на какой-то духовный сюжет.

Время в этом доме словно остановилось. Вот только когда именно? Машинка «Роботрон» на письменном столе была из семидесятых, коричневые с золотом корешки «Церковной истории» из девятисотых? А пожелтевшие военные фотографии в рамках? А православный календарь на стене с многолетием еще патриарху Пимену и русским иерархам? Он из каких времен?

Катя, сопровождаемая старухами, прошла и мимо комнаты, где Колосов, сидя на краешке кровати, беседовал с лежавшей на высоких подушках сестрой отца Дмитрия. Из комнаты пахло валокордином и мятой.

– Нет, нет, что вы, – донеслось до Кати. – У него не было врагов. Никогда. Мы живем тут уже тридцать лет. Всех знаем, все нас знают. У него никогда не было врагов, он любил людей, и люди платили ему тем же.

Любил людей… Катя вздохнула: кто вообще сейчас говорит так? Никто, кроме больной сестры священника – старой девы с бледным фарфоровым личиком. Катя вышла на улицу. За домом располагался хозяйственный двор, огород: пустые, аккуратно вскопанные грядки – урожай с них давно уже был собран, поленница дров, баня. В птичнике за сеткой квохтали куры, гоготали гуси. Из зеленой будки вылезла лохматая собачонка и, не обращая никакого внимания на Катю, начала ловить у себя зубами блох.

Церковь была совсем рядом. Кате надо было сделать каких-то двадцать шагов, но ее опередили. На дороге перед церковью остановился невзрачный серый «Москвич». Из тех, что, кажется, именуются «Святогорами». Из него гремела музыка «Король и шут», облачком взмывала над куполами-луковками. За рулем Катя увидела парня лет двадцати – симпатичного блондина в яркой красной куртке. Рядом сидел его ровесник, он наклонился, видимо, меняя кассету в магнитоле, а когда выпрямился, оказался тоже блондином – на вид не по возрасту серьезным. Хлопнув дверцей, из «Святогора» вышла женщина – высокая, стройная – и опять-таки блондинка – лет тридцати с небольшим, одетая изящно и стильно. Даже слишком стильно – в замшевую куртку, твидовую юбку и бежевый свитер. От осеннего ветра блондинка грациозно куталась в кашемировый палантин из тех, которые предложил в этом сезоне модницам дом «Кристиан Диор».

– Если не окажется чего-то, что есть в списке, – позвоните мне из магазина, – донесся до Кати громкий уверенный голос блондинки. – Мы прикинем, чем можно будет заменить. Леша, ты слышишь меня? Обязательно мне позвоните, чтобы я знала. И вообще, возьмите там каталог.

– Марина Аркадьевна, они каталога на руки не дают, – возразил парень, что сидел на пассажирском сиденье.

– Какие глупости, Валя, почему не дают? Обязаны дать. Короче, звоните мне оттуда, если что. Я сама договорюсь. Ну все, пока. Езжайте осторожно, не гоните сильно. – Блондинка Марина Аркадьевна, подхватив замшевую сумочку и запахнув разлетающийся палантин, кивнула парням и направилась прямо к церкви. «Святогор» газанул и умчался. Марина Аркадьевна взглянула на купола-луковки, извлекла из сумки шифоновый золотистый шарфик, набросила себе на голову, затем, словно вспомнив о чем-то важном, достала телефон и кому-то позвонила.

– Между прочим, я торчу здесь уже полчаса, где тебя носит, Данька? – донесся до Кати ее голос, из повелительно-веселого, каким она разговаривала со своими молодыми спутниками, ставший повелительно-злым. Неведомый Данька получил выволочку пополам с явной ложью: с момента, как Марину Аркадьеву высадили у церкви, прошло минуты две, не более. – Короче, мне ждать или не ждать тебя? – раздраженно спросила она, и неведомый Данька на том конце, видимо, горячо заверил: ждать.

Марина Аркадьевна сунула телефон в сумку и с видом человека, выполнившего свой долг, вошла под тихие церковные своды. Катя поспешила следом. Сумрак, прохлада, верхний свет погашен, и ни души. Никто не караулил свечной ящик и церковную копилку от воров. Следов подозрительного гражданина Мячикова тоже не было видно, и спросить было некого.

Блондинка Марина Аркадьевна положила на стол для записок деньги и взяла свечи. Катя подождала – не появится ли кто в церкви, но никто не появился. Марина Аркадьевна подошла к иконе Жен-мироносиц. Она явно не торопилась. Задумчиво смотрела на огонек свечи. «Интересно, знает ли она, что настоятель этой церкви вчера убит?» – подумала Катя.

Хлопнула дверь – сквозняк. Но Катя все же пошла глянуть – сквозняк ли? На дороге, взвизгнув резиной, затормозил пыльный черный джип. Из него выскочил как ошпаренный солидный краснолицый мужчина. Озадаченно огляделся по сторонам, явно кого-то ища. Вид у него был растерянный, и эта растерянность, почти испуг, совсем не вязалась с его мощной фигурой и увесистыми кулаками. И тут появилась Марина Аркадьевна.

– Сколько можно ехать? – с ходу набросилась она на него. – Я уже хотела попутку ловить!

– Мариночка, милая, но в чем же я виноват? Меня рабочие задержали, и потом, ты сказала, что позвонишь, я и ждал, – нервно ответил незнакомец по имени Данька – это был явно он. – Ну все, все, садись, пожалуйста.

Блондинка хлопнула дверью джипа с такой силой и злостью, словно хотела отомстить бедной иномарке и ее хозяину за что-то. Хотя было неясно за что. Данька, словно невольник, с убитым видом плюхнулся за руль. И они уехали.

Катя вновь осталась одна. Дом священника, церковь, вековые ели, дворняжка на цепи у будки…

Кто были все эти люди, только что появившиеся и исчезнувшие? Здешние, приезжие, местные, чужие? Пригодятся ли в будущем в деле об убийстве хотя бы их имена?

Не успела Катя это подумать, как появился еще один незнакомец. Старческой прихрамывающей походкой он почти бежал со стороны огорода – седенький, пожилой, похожий на гнома в кепке. Задохся, остановился, истово перекрестился на купола-луковки и точно в прорубь нырнул в дом. Катя обогнула церковь – нет ли кого-нибудь на заднем дворе? Нет. Сарай, запертый на замок, верстак, поленница дров, какие-то бочки. Она хотела вернуться снова в дом, переговорить с Колосовым, но он вместе со стариком вышел на улицу сам.

– Нет, ну что вы, помилуй бог, – донесся до Кати взволнованный голос старичка. – У отца Дмитрия здесь не было врагов! Более уважаемого человека трудно было найти во всей нашей округе.

– Вот, Екатерина Сергеевна, познакомьтесь. – Колосов чинно и официально представил Катю. – А это Захаров Алексей Тимофеевич, друг потерпевшего.

– С давних времен дружили. Сам-то я был директором школы в Воздвиженском – почти четверть века был, да… Сейчас на пенсии, школу закрыли. А отец Дмитрий все эти годы был нашим пастырем, кормчим в бурном море житейском. Совета, помощи, утешения многие у него искали. И находили, да… И вот такое горе, такая беда. – Захаров смахнул ладонью с глаз слезы. – Я вчера вечером, как узнал от милиции, прямо не знал, что делать, куда бежать…

– Алексей Тимофеевич, а что за человек был отец Дмитрий? – спросил Колосов.

– Хороший, замечательный человек, истинный духовный пастырь. Его все знали, любили. Как праздник какой – все из районной администрации, из города к нам сюда. А на Пасху, на Рождество – вы бы поглядели… И больницы он посещал, и дома престарелых, и православно-просветительские лекции читал, и в тюрьме сидевших поддерживал – раз в месяц обязательно ездил. А крестил как – душа радовалась смотреть. Милицию всю крестил, пожарную команду нашу. Я вот у него внуков крестил, Притворовы – соседи мои – вообще всей семьей. Язычники же мы все были, безбожники, и край наш благословенный, увы, в язычестве и неверии погряз.

– При отце Дмитрии обнаружена крупная сумма денег в портфеле, – перебил его Колосов. – Не знаете ли вы, что это за…

– Бандиты не взяли деньги? – Захаров испуганно-изумленно воззрился на Колосова. – Как же это? Неужели они не взяли?!

– Нет, деньги мы обнаружили в портфеле возле тела. Сорок три тысячи рублей.

– Конечно же, я знаю, я скажу вам, но как же это странно… Что же это, а? За что же его тогда убили? – Захаров тревожно моргал. – А деньги… это пожертвование. Точнее, часть пожертвования. Другая часть лежит в банке на счету храма. Он в город-то поехал – как раз за деньгами и поехал.

– Отец Дмитрий поехал в Коломну?

– Нет, нет, в Бронницы. Там отделение Сбербанка. Там и счет нашего храма. Дело в том, что все это пожертвование в шестьдесят тысяч рублей на реставрацию внутреннего убранства церкви сделано лично Романом Валерьяновичем Салтыковым, тем, который из Франции приехал и занялся восстановлением имения своих предков в Лесном.

– Так там же у вас вроде психбольница была раньше, – сказал Колосов.

– Была, сколько лет была, но лет десять уж как закрыли ее. Больных там уже никакой возможности не было держать – все просто рассыпалось от ветхости. И вот два года назад мы с отцом Дмитрием новость узнали: вроде приезжает из-за границы, из Франции аристократ, потомок последних владельцев усадьбы, которые после революции сбежали. Мы думали – старик какой-нибудь. Оказалось, нет – молодой мужчина. Русский по происхождению. В Лесное комиссии приезжали из Министерства культуры и Фонда возрождения. Даже от монархического какого-то союза делегация была – все вместе с Салтыковым Лесное осматривали. Отец Дмитрий от епархии приглашен был. У этого Салтыкова средства большие, капитал за границей, вот он на свои деньги и пожелал отреставрировать Лесное, с тем чтобы сделать там что-то вроде музея семейного или заповедника, уж и не знаю, как это теперь называется по-новому – культурный центр по связям с зарубежьем, что ли. Работы в апреле этого года начались. А сейчас там уже и не узнаешь места. А ведь было-то страх, ужас – разруха, запустение, лебеда да чертополох. Ну а церкви нашей, приходу Салтыков тоже решил деньги пожертвовать – у него на нашем кладбище, кажется, прадед троюродный схоронен и еще кто-то из родственников. Как раз в среду накануне кончины своей трагической отец Дмитрий в Лесное приглашен был освящать начало восстановительных работ в парке. Там ведь когда-то в оные времена парк был чудесный старинный – пруды, гроты, павильоны восемнадцатого века. Теперь все в руинах лежит. Так вот там, в Лесном, и узнал отец благочинный наш от Малявина, что деньги на счет храма уже перечислены. Ну и вчера после обедни собрался и поехал на автобусе в Сбербанк. Наталья Павловна Филологова при мне с ним разговаривала – мол, в эту субботу из Москвы художница-реставратор подъедет. У нее, у Филологовой-то, много реставраторов знакомых. Поэтому отец Дмитрий и поспешил за деньгами, чтобы было чем реставратору задаток дать, если бы они через посредство Натальи Павловны договорились насчет работ и для храма.

– Понятно, – сказал Колосов.

– А кто такие Малявин и эта Наталья Павловна? – спросила с любопытством Катя.

– Наталья Павловна всеми реставрационными работами в Лесном руководит. Она из Москвы, Салтыков ее пригласил. Доктор она искусствоведения, профессор. Очень умная и образованная женщина. А Малявин Денис Григорьевич наш, здешний, из Воздвиженского. Я его родителей еще знавал. Он предприниматель был. Хорошо начал, широко замахнулся, да что-то дело не пошло у него. Сейчас он у Салтыкова управляющим стройкой работает. Этот-то, из Франции, эмигрант, барин, одно слово, с Россией-то только по книгам знаком да по фильмам. Разве ему разобраться с нашими-то? Что, как? Ведь он как дитя малое, обдерут его как липку тут. А Малявин парень пробивной. Разорился не по глупости, не по дури, а, говорят, через любовь. Женщина ему попалась с характером, с запросами большими. Вот он сейчас в Лесном всем и заправляет.

– А откуда вы сами узнали, что отец Дмитрий поехал в Бронницы в Сбербанк? Он вам сам об этом сказал? – спросил Колосов.

– Сам утром. Радостный был такой, довольный. Я, говорит, Алексей Тимофеевич, съезжу, а в субботу, дай бог, с реставратором договоримся о ремонте. А кому ж ему говорить больше, как не мне? Я ведь тут староста церковный.

– Он один поехал?

– Наверное, один, а с кем же? Автобус в полтретьего по расписанию, – Захаров вздохнул. – Эх, если бы знать, а то… По времени туда минут сорок, там, в Сберкассе – если очередь, столько же, да обратно. Как раз около шести где-то только на остановке нашей сойдешь, а оттуда еще пешком.

– Машины у отца Дмитрия не было?

– Нет, не имел он машину. Велосипед имел, катался. Вон он в сарае стоит. Он, отец наш благочинный, как академик Иоффе, здоровье укреплял.