Пейзаж с чудовищем

Либби повернулась и побежала в бельевую за свечой. Она не могла объяснить себе тот факт, что испугалась этой тьмы в детской и сразу не подбежала к кроватке, где спал ее долгожданный первенец.

Свеча… надо взять свечу и посветить.

Надо увидеть, что там.

Схватив свечу и оставив так и не проснувшуюся няньку в бельевой, она бегом вернулась к двери детской и высоко подняла свечу над головой, освещая темное пространство комнаты.

Но огарок давал слишком мало света. Она увидела темные углы, ковер на полу и…

Стеганое атласное одеяльце Франца валялось на ковре. По нему расползлись алые пятна. Тут же на ковре валялись маленькие кружевные подушки – они были все пропитаны алым.

– Франц, детка!

Либби медленно, потому что ноги в одночасье стали ватными и отказывались ее нести, прошла по ковру к подушкам.

Они были пропитаны свежей кровью. На ковре – лужа крови и что-то там белеет.

У Либби потемнело в глазах.

Снова этот звук. Хруст. Хлюпанье.

Угол, где стояла кроватка ребенка, по-прежнему был темным.

Либби сделала еще несколько шагов и споткнулась обо что-то.

Как во сне она наклонилась и подняла это с пола.

Это была оторванная, отгрызенная по колено детская ножка. Ножка младенца.

Либби издала душераздирающий визг и выбросила руку со свечой перед собой, словно защищаясь.

Пятно света упало на темный угол с кроваткой.

Оттуда, из тьмы, с пола поднималось нечто.

Оно не походило ни на человека, ни на какое другое существо, известное Либби.

Приземистое, заросшее шерстью, тощее, но полное мощной первобытной силы.

Как угли сверкнули глаза.

Пасть ощерилась.

В скрюченных руках… нет, это были лапы – цепкие, с кривыми когтями – было зажато тельце ребенка.

На глазах Либби тварь поднесла младенца к морде и вцепилась в него зубами.

Либби визжала от ужаса. Она не осознавала происходящее. Она не знала, кто и что эта тварь, обликом похожая не на человека, нет, и не на зверя, а на дикую, небывалую в природе помесь, на жуткого демона с окровавленной пастью.

Крик Либби разнесся по всему дому. Он потряс виллу Геката до основания.

Тварь грозно зарычала. Выдрала из тельца ребенка кусок плоти, а затем швырнула останки в Либби.

Либби ощутила удар в живот. Тельце ее первенца упало к ногам. Его кровь обагрила ее кринолин.

Тварь в два прыжка на четвереньках пересекла детскую и вспрыгнула на подоконник. Она обернулась, сверкнула глазами. Черты ее странным образом изменились, словно из-под звероподобной маски выглянуло другое лицо – знакомое, но не менее жуткое, мертвое. Это длилось лишь мгновение.

А затем чудовище пропало в черном прямоугольнике окна.

По всему парку в страхе орали белые павлины, разлетаясь по кустам, словно комья снега.

В доме слышались голоса слуг, гостей.

Йохан Кхевенхюллер кричал: «Либби, что случилось?»

Первыми в спальню прибежали дворецкий и горничная Франческа, за ними перепуганные Эмиль Ожье, князь Салина, Йохан и мадам де Жюн.

Они увидели Либби в центре комнаты, среди разбросанных подушек, пропитанных кровью. У ее ног лежало растерзанное тельце Франца.

Либби не могла вымолвить ни слова, она лишь визжала и визжала на тонкой высокой ноте ииииииииииииииииииии!!!

И протягивала к ним руки – в левой был зажат огарок свечи. А в правой – оторванная по коленку ножка младенца.

Кровь из разрыва тяжелыми каплями падала на пол.

Глава 4

Эмоции художника

10 ноября 1893 года. Вена

Тридцать лет спустя после событий на вилле Геката

– Это просто легенда. Темная суеверная небылица.

– Однако эта темная суеверная небылица сводит его с ума.

Разговаривали двое молодых людей в просторной комнате с большими окнами, заставленной подрамниками с холстами, столами, на которых громоздились картон, банки с красками, кисти, растворители, банки с олифой и скипидаром, запачканная краской ветошь.

Комната располагалась в Вене, в полупустой семикомнатной квартире на третьем этаже доходного дома, выходящей окнами прямо на знаменитую Башню Сумасшедших. Меблированными в квартире были всего три помещения: кухня, спальня и гостиная, служившая одновременно столовой. Квартиру нанимал художник из Санкт-Петербурга Юлиус фон Клевер, которого ученики и приятели звали Юлий Юльевич. Еще две самые большие комнаты своей венской квартиры он оборудовал под мастерскую, где писал картины маслом, и под салон, где он одновременно готовил краски и выставлял на подрамниках готовые полотна для владельцев венских художественных галерей и богатых любителей живописи.

Ученик и подмастерье фон Клевера Петя Воскобойников – двадцатилетний художник – только что вернулся с рынка с корзинкой свежих продуктов и склянками понижающих жар лекарств, купленных в аптеке. Его собеседник – постарше, но тоже молодой – звался Аполлоном Дерюгиным. Он служил у фон Клевера секретарем и агентом по сбыту художественных полотен. Оба они приехали в Вену вместе со своим патроном и сейчас горячо спорили о предмете, как им казалось, первостепенной важности.

– Она была сумасшедшей, эта женщина, Элизабет Кхевенхюллер. Этому делу вообще тридцать лет. Если бы Юлию Юльевичу не попался в поезде номер журнала с описанием уголовного процесса над супругами Кхевенхюллер, вообще бы ничего не произошло. А он прочел от скуки и словно заболел этой темой. Сколько я потом ему книг перетаскал из венской библиотеки, где описывается эта чертова легенда! – Петя Воскобойников сжимал в руках склянки с лекарствами. – Об этом столько писали разной суеверной чуши, что умом можно тронуться!

– Элизабет Кхевенхюллер, между прочим, держали вон там, в закрытой палате, – заметил Аполлон Дерюгин, кивая на окно. – Когда это еще была больница для умалишенных.

За окном – Башня Сумасшедших. Круглое многоэтажное кирпичное здание с окнами-бойницами, мрачное, массивное, служившее когда-то психиатрической клиникой и тюрьмой для безумцев, совершивших убийства.