Венчание со страхом

– Так лечитесь. А руке дайте дышать. Пусть ее ветром обдувает, солнышком сушит. А в перчатке только хуже.

Никита спрятал перчатку в задний карман брюк.

– Новости плохие, я понял, вы, Олег, уже знаете.

– Знаю. Участковый приходил, – Званцев тяжко вздохнул. – Я живого участкового впервые видел. До этого только Анискина по телевизору. Вы меня, конечно, извините, но то, что произошло с Серафимой Павловной, – это полный беспредел, чудовищный беспредел.

– Слыхали мы про беспредел, – Соловьев нахмурился и сразу стал похож на бодливого бычка.

– Здесь же дачное место, сорок пять километров от Москвы, а не тайга глухая! Я здесь уже три года работаю – ничего подобного никогда не было!

– Вот. А говорите – беспредел. Единичный случай, – ввернул Соловьев.

– Юра, погоди, – остановил его Колосов. – Давайте-ка по порядку. Где мы можем спокойно поговорить?

– Хотите, ко мне пойдем, – Званцев кивнул на избушку. – Живу там и бумажки свои пишу, а если жарко под крышей – можно на крылечке посидеть.

Колосов выбрал крылечко.

– Сколько времени Калязина здесь работала? – спросил он, когда они уселись на нагретые солнцем ступеньки.

– Лет пять, наверное. Да – пять, это при мне. И до меня еще сколько! В нашем институте баба Сима – старожил. Она, кажется, сразу после войны пришла.

– И все эти годы лаборанткой? Это что-то типа подсобного разнорабочего? – уточнил Никита. – Колбы мыла?

– Ну почему колбы. Нет, не только. У нас работы хватает. Одно время она, кажется, и в музее была. Потом сюда ушла, на базу, здесь платят больше.

– За живностью ухаживала?

Званцев покачал головой.

– За живностью я здесь ухаживаю. И Ольгин Саша. Баба Сима скорее за нами ухаживала. А так как у нас суточные дежурства иногда случаются, то и за питомцами следила. Визуально, не то чтобы сама во что-то вмешивалась, а так – заметит что-то – нас с Ольгиным тут же в известность поставит. Прежде она вместе с нами обезьян кормила и клетки чистила, но с тех пор как Хамфри…

– Это кто такой? – спросил Колосов.

Званцев мотнул головой в сторону клетки.

– Есть тут у нас один деятель. Ну, в общем ситуация кой-какая изменилась. И баба Сима стала только в рельсу бить если что, а мы с Сашей – с Александром Николаевичем то есть – меры принимали.

– В рельсу бить, значит… было, видно, с чего тревожиться. А сегодня она во сколько ушла с базы?

– Сегодня в половине девятого. Ночь у нас паршивая была. В половине девятого как раз Женя приехал на ясногорской электричке – сменщик бабы Симы. Ну а она домой стала собираться.

– У нее есть семья? – спросил Соловьев. Он вытягивал шею и все время смотрел в сторону клеток.

– Дочь, зять, внучка. На даче все сейчас под Звенигородом. У бабы Симы три выходных через сутки, вот она и торопилась: ей ведь еще по магазинам в Москве да снова на электричку – к дочери.

– Родственникам надо сообщить, – Соловьев достал из кармана милицейской гимнастерки маленький блокнот. – Телефон у вас ее есть домашний?

– Есть. Только они ведь на даче. Ну, завтра хватятся. Эх! – Званцев снял панаму, вытер лицо. Был он наголо брит, и это придавало ему разбойно-залихватский вид.

– Ваши сотрудники всегда электричками пользуются? – спросил Колосов.

– Не всегда. Два раза в неделю у нас от института идет машина с продуктами и кормами. Подстраиваются обычно под нее. Но баба Сима всегда пешком ходила: все торопилась – сумку на руку и пойдет шагать!

– Она ведь пожилая, так чего ж работала, с внучкой не сидела, как все бабушки?

– Да так, вроде работала всю жизнь – говорила мне, что привыкла. И своим помогала. Тут хоть, по вашим меркам, платят не густо, – Званцев криво усмехнулся, – но бабе Симе все доход. На нее грабитель напал, да? Так у нее ж брать нечего! Неужель не видел, подонок такой?

– Грабитель – это одна из наших версий. – Колосов полез в карман за сигаретами. – Не повредит вашей живности, если закурю?

– Курите. Клетки далеко отсюда.

– А почему к ним приближаться нельзя? Обезьяны вроде безобидные. Это ж не хищники, – поинтересовался Соловьев.

Званцев только усмехнулся. Усмешка вышла мрачной. Помолчал.

– Кто из ваших сотрудников последним видел Калязину? – Колосов безуспешно щелкал зажигалкой – бензин, что ли, кончился? Без перчатки он чувствовал себя превосходно и был благодарен этому ученому малому в детской панамке за его грубоватую деликатность.

– Я видел. И Зоя. Она с ней у ворот разговаривала.

– Зоя?

– Зоя Иванова – наш ветеринар. Ее апартаменты там, за серпентарием. Она, кажется, за ней и ворота закрыла.

– А почему у вас такие предосторожности? Забор, ворота, проволока? Обезьяны ведь все равно в клетках сидят.

– Ну, у нас там, – Званцев махнул рукой в гущу парка, – есть и открытые опытные площадки. Только… А эти заборы… Видите ли, приматы – создания очень впечатлительные. Нам не хочется лишний раз их беспокоить. А не будет проволоки – детвора полезет окрестная, да и взрослые сейчас сами знаете какие. А нам здесь чужие ни к чему. Только работе повредят.

– Серьезная работа? – осведомился Колосов.

Званцев снова усмехнулся. На этот раз двусмысленно. Но объяснять не стал.

– А вы сами с гражданкой Калязиной до станции вместе ходили? – спросил Соловьев.

– Нет. Ни разу. С ней иногда Зоя ходила, Ольгин тоже, бывало, когда в Москву зачем-нибудь срывался.

– Ольгин – ваш начальник?

– Он руководит лабораторией. Но он вот уже как три дня безвылазно сидит в институте.

– А где располагается ваш институт?

– В Колокольном переулке – между Арбатом и Большой Никитской.

– Ого! Так вы, оказывается, соседи наши. – Никита бросил окурок, затоптал его, поднялся. – А можно с ветеринаром вашим переговорить?

– Пойдемте.