Родео для прекрасных дам

– Но-но, без комментариев, – сказал конвойный, – не с тобой разговаривают.

– Это правда была дуэль? – спросила Катя.

Мамонтов мрачно молчал.

– Нет, ну правда?

Он усмехнулся – усмешка была презрительной.

– Ну, все-таки? – не унималась Катя.

– А вы что – из газеты? – спросил Мамонтов.

– Да.

– Ну, и какое впечатление у вас?

– От вашей беседы со следователем? Плохое у меня впечатление.

– А, плохое? Ну-ну, а я думал, нравится вам, как она меня тут мордует.

– Это называется психологический прессинг, – заметила Катя.

– Это? Прием, что ли, такой?

– Угу, не слишком удачный, – сказала Катя. – Но и вы должны сделать скидку на то, что…

– Как собака бешеная на меня кидается, – хмыкнул Мамонтов. – И че я ей такого сделал? Лично ей? Ведь ничего не сделал. Наоборот, думал, следователь – женщина, девушка молодая, поймет меня… Месячные, что ли, у нее в разгаре, а?

– Но-но, разговоры, – снова прикрикнул конвойный. – Забыл, где находишься?

– Вы должны сделать скидку на то, что… может быть, вы сами виноваты, что ваш рассказ про дуэль не внушает доверия. – Катя тщательно подбирала слова. – Не внушает Марьяне Ивановне, как следователю, доверия.

– Ну, а как я могу еще рассказать? Как было, так и говорю.

– Про дуэль – правду говорите. А вот про оружие, про пистолеты – врете. Купили на Митинском рынке у неизвестного мужика зимой… курам на смех это, – вздохнула Катя.

– Что, так заметно со стороны?

– А вы как думали – конечно, заметно. А раз этому рассказу нет доверия, значит, нет доверия и тем вашим правдивым показаниям.

– Ну ладно, пусть. Иного про стволы я все равно не скажу. Не могу, – Мамонтов вздохнул.

– А из-за чего у вас с этим Буркиным Олегом дуэль-то была? – с любопытством спросила Катя.

– Личные мотивы. Сугубо. – Мамонтов вытянул губы трубочкой, словно готовясь дудеть в боевую трубу.

– Может быть, из-за ревности? Из-за женщины?

Катя спросила это навскидку – а из-за чего в прошлом-то стрелялись на Черной речке господа гвардейцы? По тому, как он снова густо покраснел, она поняла – попала сразу и в точку.

– Надо, чтобы Буркин, ваш противник, на очной ставке, которая обязательно состоится, подтвердил полностью ваши показания, – сказала она.

– Олег в больнице. Черт, а вдруг ему и правда ногу отрежут?

– Вы куда ему попали?

– Сюда, – Мамонтов показал на бедро. – Целился-то мимо, эх… А вот попал. Рука дрогнула. Мы, правда, пьяные были. Немножко выпили.

Зазвонил телефон – красный, без кнопок, внутренний. Катя поколебалась – кабинет-то все же чужой, – но потом сняла трубку.

– Катя, пожалуйста, – услышала она нервный голос Марьяны, – скажи конвойному, пусть пока этого урода снова в камеру отправит. Тут ситуация внезапно изменилась. Я сейчас вернусь – мне кабинет нужен чистый, без него.

– А что случилось? – спросила Катя.

– Сейчас увидишь. Только этого мне не хватало!

Шум, возгласы во дворе отдела – Катя прилипла к зарешеченному окну кабинета и оторопела: через настежь открытые ворота во внутренний двор въехала машина «Скорой помощи», сопровождаемая дежурным, его помощником, Марьяной и каким-то высоким незнакомцем в деловом костюме и темных очках. Перед флигелем, где сидели следователи, «Скорая» развернулась, распахнулась задняя дверь, и двое дюжих санитаров в синих комбинезонах начали выгружать носилки с лежащим на них человеком. Тот одной рукой придерживал костыли, другой азартно жестикулировал, что-то горячо объясняя Марьяне. Удивительная процессия втиснулась в тесные двери флигеля, заклубилась по коридору и…

– Несите меня в кабинет, я показания дать желаю, – услышала Катя громкий хрипловатый басок. – А то что ж это делается – Ваську по суду на срок в камеру забить сегодня могут!

Однако первой в свой кабинет вошла все же Марьяна. Следом, точно рабы римского патриция, санитары внесли громогласного больного. Это был молодой человек лет тридцати, чрезвычайно плотной, упитанной наружности. У него была круглая, как шар, голова, волосы острижены модным рыжеватым ежиком. Самой заметной частью на лице его был вздернутый курносый нос. Глаза припухли, превратившись в щелочки. Левая нога молодого человека была забинтована от колена до бедра. Из одежды на теле присутствовали лишь футболка с ликом Че Гевары, широченные семейные трусы и полосатые спартаковские носки.

– Желаю дать показания по делу о моем ранении, – заявил человек на носилках (они заняли все пространство кабинета). – А это вот наш адвокат – господин Алмазов. Вова, покажись людям, тебя не видно!

Из-за плеч санитаров в дверь заглянул незнакомец в деловом костюме. Черные очки он снял. Правую руку держал высоко, демонстрируя как знамя папку с бумагами.

– Буркин, кто вам разрешил покинуть больницу? – спросила Марьяна. – Вообще, что за цирк вы тут нам устраиваете?

Катя поняла – перед ней тот самый Олег Буркин – дуэлянт, Дантес, оппонент привлекаемого к уголовной ответственности Василия Мамонтова, которого еле-еле успели отправить от греха подальше вниз, в ИВС.

– Ничего не цирк, какой такой цирк? – Буркин ретиво приподнялся на носилках. – А из больницы я под расписку на два часа отпущен, главврач разрешил. Да если б и не разрешил, плевать, я все равно б к вам рванул. Такое дело – товарища сажают, тут мужик знаете как вести себя должен? Встал и пошел, во как! Ребятам вон денег дал, – он кивнул на санитаров, – а они не то что к вам, на край света доставят, правду я говорю, нет?

Санитары ухмыльнулись.

– Ну-ка, к стулу меня, давай, давай, погодь, хорошо, ништяк. – Буркин ловко переполз с носилок на стул. Но, видно, двигать простреленной ногой было все же больно – он морщился, со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

– Так, уважаемый следователь. Хочу внести в это наше дело полную ясность, – он перевел дух. – Там, в больнице, сразу-то я не врубился, что к чему, окосел малость от наркоза. Зато теперь соображаю четко. И за свои слова отвечаю. А вы что же это? Вы пишите, пишите свой протокол.

– Что писать? – сурово спросила Марьяна. По ее лицу Катя поняла – от дальнейшего ничего для себя хорошего она не предвидит.

– Это вот, значит, как у нас дело было. Васька Мамонт ни при чем. Не виноватый он. Это я все сам, случайно. Долбанули мы с ним в «Охотнике» – День Победы отмечали, святое ж дело, сами понимаете. Ну и… выпили, в общем. Поехали домой на нашей машине – на «Форде»-то нашем. Васька за рулем, я на заднем сиденье. Ну и чувствую – мешает мне что-то в кармане – а это он, ствол, будь он неладен. Ну, я и хотел его переложить. Достал, да спьяну ошибся, нажал на курок. Вот меня и ожгло, вот сюда, – Буркин доверчиво показал на свою забинтованную ногу. – В общем, случай такой несчастный, непредвиденный вышел. Форсмажор. А Васька – он ни при чем. Он и не понял-то ничего сначала, ну дошло уж, как я матюгаться начал от боли. В больницу меня помчал, спасать, в общем.

Буркин обвел глазами-щелочками кабинет – каково, а? Произвело впечатление? Поверили?

– Значит, ранение вы получили в машине, в салоне? – спросила Марьяна.

– Ну да, ехали ж.