Серьга Артемиды

– И часики у нее такие… странные были, на браслете висели, я никогда таких не видела! А потом они пропали!

– Пойдем, – вдруг предложила бабушка. – Я тебе покажу одни. Может, похожи?

Настя кулаками вытерла глаза, из которых все равно лило, и посмотрела на бабушку.

– Что покажешь?

– У меня есть часы, похожие на медальон на браслете, как ты говоришь. Пойдем, я тебе покажу.

Поддерживая друг друга – вернее, бабушка поддерживала и направляла Настю, и еще несла ее рюкзак, – они взобрались на крылечко.

– Настюш! – закричала мать. Оказывается, она не миловалась у калитки с залихватским соседом, а давно была дома! – Иди скорей, ванна наливается!..

Вдвоем с бабушкой они очень ловко раздели Настю, запихнули в ванну, и мать ей еще и голову помыла!..

– Лейся, лейся, водичка, умывай Насте личико, чтобы глазки блестели, чтобы щечки алели, чтоб смеялся роток, чтоб кусался зубок, – приговаривала мать, поливая Настю. – Это такая специальная присказка от сглаза, и когда я тебя маленькую купала…

– Я помню, – пробормотала Настя, уворачиваясь от напористых струй. – Мам, чего ты, я не маленькая давно…

…Но мать все равно вытерла ее – волосы промокнула отдельным полотенцем и до самых кончиков, – велела одеваться и вышла из ванной.

Настя долго вздыхала, жалея себя, а потом стала рассматривать в зеркале собственное лицо – с печатью глубокой тоски.

Тоска на собственном лице показалась ей идиотской и отвратительной.

Какая у нее, Насти Морозовой, может быть вот сейчас, сию минуту тоска?! У нее все в порядке, она дома, и мама вымыла ее душистым мылом, как когда-то в детстве, и бабушка приголубила и пожалела, и они обе рядом с ней, Настей, но самое, самое главное – она жива! Она живет! И можно прямо из ванны побежать рассматривать весеннюю лужу – чем они там отличаются от осенних!..

Прыгая на одной ноге, Настя кое-как натянула джинсы – и их, и футболку мать принесла самые правильные, любимые, сильно ношеные, – и побрела на кухню.

Обе, мать и бабушка, негромко разговаривали и, видимо, о ней, Насте, потому что замолчали, как только она вошла.

Еще утром она затеяла бы скандал. Еще утром она принялась бы выяснять, о чем это они говорят у нее за спиной, наверняка осуждают, да?.. Да?! Насте даже показалось, что и мать, и бабка словно ожидают скандала, но она простила их. В эту минуту.

Они же не знают. Они не видели.

Они не могут знать, как это страшно – когда вдруг не стало человека, совсем девочки, которая просто приехала потусить среди абитуриентов, вон даже не накрасилась!..

– Ничего, ничего, – сказала бабушка ободряюще.

– Очень жалко, – добавила мать. – И родители! Я даже и не знаю, кто у нее родители, где они…

Настя и это пропустила мимо ушей – так на нее подействовала смерть Светланы Дольчиковой! Ну, откуда матери могут быть известны родители Дольчиковой?! Где ее собственная мать и где родители звезды?! В разных галактиках!

Бабушка ловко выставила перед Настей чашку бульона – из чашки торчала бодрая куриная нога, – и блюдо пирожков, крохотных, горячих!.. Настя, обжигаясь, принялась пить бульон, куриная нога мешала, и пришлось выволочь ее на тарелку, и заедать поочередно пирожками и ногой.

– Боже мой, – пробормотала бабушка.

Мать, пригорюнившись, смотрела, как дочь ест.

Настя допила бульон, вытерла пальцы о джинсы и взяла в каждую руку по пирогу.

– А этот мальчик? – спросила бабушка негромко. – С которым ты была?.. Он из поступающих?

– Да не-ет, я же говорю! Он с другом ходит, просто так. Он в прошлом году поступил… я забыла название… для каких-то африканцев… Он «Тихий Дон» читал, сидел на кадке, а больше сесть было некуда, и я тоже села…

– Позволь, он что же? Африканец?

Тут Настя вспылила – ну что, в конце концов, за тупость, а?!

– Бабуль, какой он африканец?! Институт так называется, не помню!.. Для африканцев!..

– Стран Азии и Африки? – предположила мать, и дочь, запихивая в рот пирожок, согласно замычала – да, да, именно!..

– А мне с ним даже поговорить не дали, – прожевав, выговорила Настя, и слезы вновь хлынули у нее из глаз. – Мам, ну, почему?! Зачем ты меня сразу уволокла-то?! Ну, так нечестно даже!..

– Подожди, подожди, – быстро сказала бабушка. – Давай я тебе чаю налью.

– Пейте сами ваш чай противный!

– Посмотри, такие часы были у… той бедной девочки?..

Бабушка выложила перед ней на скатерть странное украшение. Довольно увесистая цепочка, пожалуй, немного шире обыкновенного браслета, на цепочке овальный медальончик с выпуклой крышкой. На крышке какие-то переплетения и три камушка – два красненьких и один зеленый.

Настя потрогала выпуклую крышку, шмыгнула носом и подняла глаза на бабушку.

– Где ты взяла?.. Ба, где ты их взяла?!

Марина Тимофеевна помолчала немного.

– Ну, не может быть, чтоб те были точной копией этих. Посмотри внимательно. Возьми! Возьми и посмотри, не бойся!

И они переглянулись с матерью.

Цепочка-браслет оказалась тяжелой и холодной, и медальончик болтался на ней – весьма увесистый.

– Вот так открывается, – и бабушка поддела ногтем крохотный замочек с завитком.

Выпуклая крышка откинулась, тонко прозвенел механизм, и внутри оказались часики – без всякого стекла, ничем не защищенные и от этого странно рельефные стрелочки и циферки.

– Где ты их взяла, ба?!

– Похожи?

– Очень! – сказала Настя, закрыла и опять открыла крышечку. – Только у нее никаких камушков не было и переплетений тоже…

– Какие переплетения! – бабушка забрала у внучки часы-медальончик и стала показывать. – Это монограмма моей бабушки, твоей прапрабабушки Анастасии Павловны Марзуцкой. Видишь, буквы? А, П, М? И в каждую вделан камушек. Замок давно сломан, я все собиралась сделать, да так и не собралась…

– Наверное, придется звонить майору, – ни с того ни с сего сказала мать. – Как это у них называется?.. Примета?..