Хроника гнусных времен

Кирилл вдруг подумал, что уж дом-то точно знает, что произошло с его старой хозяйкой, и скорее всего знает, что еще только должно произойти.

Знает – и молчит.

Из кухни вышла Муся с подносом в руках и издалека улыбнулась Кириллу. Следом за ней выскочила Настя. У нее был озабоченный и преувеличенно деловой вид. Такой вид всегда принимали сотрудники Кирилла, когда он в очередной раз заставал их за пасьянсом.

– Мусенька, ты уронила, – сказала Настя и сунула какой-то сверточек в карман Мусиного фартука. – Что ты так долго, Кирилл!

– Я не долго.

– Возьми, пожалуйста, на плите второй чайник. И пошли, пошли!..

Когда он с чайником в руке вышел на террасу, вся семья чинно пила чай и, кажется, даже никто не ссорился.

Тетя Александра взглянула на него, раздула ноздри, но ничего не сказала. Мышки-Сони на террасе не было.

– Как там в городе? – спросил Сергей.

– Все нормально, Сереж, – ответила за Кирилла Настя. – Кирилл, тебе чай с мятой или обычный?

– Где вы побывали? – Света болтала тонкой ложечкой в синей чашке, не поднимала глаз и усмехалась загадочно. – Достопримечательности осматривали?

– Хотели в Кунсткамеру, – объяснил Кирилл, – но она по понедельникам не работает. Эрмитаж тоже закрыт. Мы в Зоологическом музее отдохнули.

Владик радостно захохотал и толкнул в бок свою мамашу, которая величественно покачнулась – как стог с сеном.

– Не балуйся, сынок, – попросила она кротко.

– Мам, у тебя голова болит? – спросил Сергей у Нины Павловны. – Может, попросить чего-нибудь у Сони? У нее наверняка есть от головы.

– Тетя, а где Соня? – подал голос Дмитрий Павлович. – Юля, ты звала ее к чаю?

– Ну конечно.

– Может, мне сходить? – спросила Настя, всем своим видом выражая немедленную готовность бежать за Соней.

– Ее никогда не дождешься, – сказала тетя Александра и поджала губы, – с ней вечная история, никогда ее нет.

– Я здесь, мама.

Голос был такой странный, что Кирилл быстро обернулся, не донеся чашку до рта.

– Что случилось? – быстро спросила Нина Павловна, и все вдруг смолкло, даже Света перестала звякать ложечкой о чашку.

Серое личико перекосилось, как будто мятая бумага, обозначилась густая желтизна вокруг глаз, губы затряслись, и Соня сказала, рассматривая носки своих тапок:

– Ожерелье поддельное. Мама, налить тебе молока?

– Ты же знаешь, – сказала тетя Александра холодно, – что я не пью чай с молоком. Это портит цвет лица. Что это за глупость? Почему ты решила, что оно поддельное?

– Потому что я только что поговорила с ювелиром. – Держась очень прямо, Соня прошла к свободному креслу рядом с матерью и села, так ни на кого и не взглянув. – Он сказал, что нет никаких сомнений. Что ожерелье старое, но в нем нет ни одного ценного камня. Стекляшки.

– Сонечка, хочешь чаю? – быстро спросила Муся и посмотрела на Настю.

– Да. Спасибо.

– Вот это да! – радостно сказал Владик. – Выходит, что бабуля оставила тебе стекло?! Ну, молодец! Ай да бабуля! Кремень старуха!

– Я всегда говорила, – вступила тетя Александра с трагическим злорадством в голосе, – что моя сестра гадкая женщина. Змея. Всю жизнь как сыр в масле каталась, и никто ее не интересовал! Она даже из гроба над нами издевается. Сонька, не смей реветь. Нам от нее ничего не надо. Моя дочь не побирушка, чтобы на чужие бриллианты рот разевать!

– Это были никакие не бриллианты, мама, – выговорила Соня очень четко. – Это было просто стекло.

И заплакала. Слезы лились из ее глаз, капали с носа и подбородка, и Кирилл быстро подумал – как по-разному плачут женщины. Большинство плачет «для красоты» или от жалости к себе. Меньшинство – от искреннего огорчения или усталости. Соня плакала так, как будто у нее горе. Самое настоящее горькое горе, и поправить ничего нельзя. Она даже слез не вытирала и нисколько не заботилась о том, чтобы выглядеть «прилично».

Она плакала, как человек, потерявший последнюю надежду.

– Сонька, не рыдай! – прикрикнула тетя Александра. – Все равно тут тебе никто не сочувствует. Все довольны.

– Зачем вы так говорите, тетя! – воскликнула Нина Павловна. – Сонечка, подожди. Может, мама не знала, что это… что в ожерелье нет бриллиантов. И вообще…

– А ты уверена, что этот твой ювелир не ошибается? – спросил Дмитрий Павлович.

– Да, – некрасиво шмыгая носом, сказала Соня. Настя подала ей салфетку, и она утерла глаза.

– Юля, налей валерьянки, – распорядилась Нина Павловна, – что ты, сама сообразить не можешь! Ты же видишь, она никак не успокоится!

– Истеричка, – пробурчала тетя Александра, полные руки в манжетах лилового халата тряслись.

Настина мать встала и быстро вышла с террасы.

– Откуда ты его взяла, этого ювелира? Может, он и вправду ничего не понимает? – жалостливо спросила Настя. – Может, еще кого-нибудь попросить оценить?

– Нет, – сказала Соня, комкая салфетку, – хватит. Я так и думала. Я так и знала. Просто я надеялась, а вдруг на этот раз…

– Что? – спросила тетя Александра пронзительно. – Что такое?! Что это еще за раз? Что на этот раз? Что ты опять выдумываешь, дура?! Тебе мало того, что ты уже с нами сделала? Ты хотела…

– Тетя, отстаньте от нее, – приказал Дмитрий Павлович очень твердо, – прекратите.

Вернулась Настина мать, в руках у нее были два стаканчика.

– Сонечка, выпей. И не переживай, может быть, еще все обойдется.

– Ничего не обойдется, – сказала Соня тихо.

Тетя Александра быстро перехватила стаканчик с валерьянкой и опрокинула его в себя. Быстро задышала, так что богатырская грудь заходила ходуном, сморщилась и покраснела пятнами.

– Что это такое? – прохрипела она, тыча рукой в стаканчик. – Что?!

Юлия Витальевна смотрела с изумлением. Потом, видя, что тетя наливается синевой, осторожно понюхала пустой стакан.

– Это пустырник с валерианой, – сказала она и еще раз понюхала.

– Там… там… спирт?!

– Ну да, – Настина мать пожала плечами и обвела глазами молчащих родственников.

– Я… я не могу спирт… я не пью спирт… я не принимаю препаратов на спиртовой основе!.. Я… не могу дышать!..

Юлия Витальевна усмехнулась совершенно хладнокровно.

– Запейте водой, – посоветовала она, прошла и забрала стакан. – Соня, я сейчас тебе налью.

– Нет, – сказала Соня, – мне не нужно. Все в порядке.

– Мы видим, что все в порядке! – подала голос Нина Павловна.

– Я… не дышу, – хрипела тетя и хватала себя за белую кожу на горле, – все горит!.. Ты специально!.. Ты же знаешь, что я не принимаю!..

– Вообще-то я думала, что это для Сони, – ответила Юлия Витальевна уже из коридора.

– Кто вам посоветовал отдать ожерелье именно этому ювелиру? – спросил Кирилл, и все посмотрели на него.

Он усмехнулся. Все время получалось, что он вступает как-то некстати.

– Вам-то что за дело? – вскинулась тетя Александра, моментально позабывшая, что «не может дышать». Владик фыркнул и пролил чай. – Сонька, не смей ему ничего говорить!

– Да что за глупости! – вдруг сказал Сергей возмущенно. – Я посоветовал, Кирилл. Это наша служба, они иногда и для нас, и для Русского музея всякие старинные вещи оценивают. И никакого тут нет секрета, – громко добавил он в сторону тетя Александры, – и я не понимаю, что тут…

– А не понимаешь, и замолчи! – приказала тетя. – Господи, за что мне такое наказание?! За что мне такой позор?!

– Да какой позор?..

– А такой!.. – перебила она. – Хотела за чужой счет в рай въехать? Не вышло! И не выйдет! Матери ничего, а дочери – все! Это тебе, чтоб знала свое место! Где это видано, чтобы дочь бриллианты получила, а мать – шиш?! А?! Вот и сиди теперь со своими стекляшками, кусай локти, знай, что и тебя бабушка-то надула! Ничего тебе не оставила, один пшик! А ты губы раскатала на дармовые деньги! Какая!.. Бриллианты у нее! Видали?

– Стоп! – сказал Кирилл Костромин так, как говорил только на совещаниях, когда выяснялось, что со склада в неизвестном направлении вывезли двадцать два стеклопакета. Тетя Александра вздрогнула и уставилась на него. – Или вы немедленно замолчите, или я сейчас же запру вас в вашей комнате. Там вы сможете завывать сколько угодно. Вам ясно?

Тетя опять бурно задышала, но семья вокруг нее странно и угрожающе молчала, и Кирилл повторил очень спокойно:

– Я спрашиваю – вам ясно?

Тетя заморгала. Кирилл смотрел на нее. Настя подошла к нему и встала у него за спиной.

Тетя Александра подышала еще немного – и кивнула.

– Отлично, – сказал Кирилл одобрительно, – вам ясно. Соня, не горюйте. Еще ничего не произошло.

– Произошло, – сказала Соня тихо, – я знала, что ничего не будет. У меня всегда так бывает.

– Ничего не бывает! Завтра мы с Сергеем поедем в эту вашу ювелирную контору и все подробно выясним.

– Нет, – твердо сказала Соня, – никуда вы не поедете. Я не хочу, чтобы в это дело вмешивались посторонние. Если бабушка решила оставить мне стекляшки, значит, так тому и быть.

– Сонечка, перестань, – заговорила Настя, волнуясь, – пусть Кирилл съездит. Он во всем разберется, он очень хорошо… соображает и понимает больше нас.

– Ну да, – сказала Света лениво, – особенно в чужих бриллиантах.

– Брось ты, – дружелюбно посоветовал Соне Владик, – ну хочешь, я их у тебя куплю, эти стекляшки? Сколько попросишь, столько и дам. Ты только не расстраивайся так. А я их Лильке подарю. Или Галке. Или ты сама их станешь на Новый год на елку вешать.

– Конечно, – ответила Соня и улыбнулась Владику, – я постараюсь не расстраиваться.

Кирилл вдруг понял, что не задал самый главный вопрос:

– А когда стало известно, что ожерелье поддельное?

– Мне позвонили, – объяснила Соня неохотно, и улыбка, предназначенная Владику, стекла с ее лица, – позвонили и сказали, что… – и она опять шмыгнула носом.

– Когда позвонили? – спросил Кирилл мягко.

– Полчаса назад. Минут двадцать. Я точно не помню. Я чай собиралась пить.

– Попей чайку, – посоветовала Нина Павловна, – попей, девочка. Что это Юля лекарство никак не принесет!

– Я схожу! – Кирилл быстро встал. – Я ее потороплю.

Юлия Витальевна попалась ему в коридоре, посмотрела удивленно.

Кирилл махнул рукой. Пока они разберутся с валерьянкой, да с тетей Александрой, которая громоподобно затрубила, как только он выскочил за дверь, он успеет выяснить все, что нужно.

Стараясь не топать, он помчался вверх по лестнице, пробежал по коридору и распахнул дверь в комнату Светы.

Если Настя застанет его здесь, меньшее, что его ожидает, – смерть в страшных мучениях, подумал он самодовольно.

В комнате был чудовищный беспорядок, как будто Света по нескольку часов в день занималась тем, что конструировала в своей комнате свалку поужаснее. Интересно, куда смотрит бдительная Муся? Впрочем, Света прожила в этой комнате всего два дня, так что Муся вряд ли уже обнаружила, во что она ее превратила.

На столе, среди кофейных чашек с застывшей гущей и сморщенными хвостами окурков на дне, Кирилл отыскал мобильный телефон. Нажимая по очереди две кнопки, он посмотрел последний номер, по которому звонили с этого телефона. И время посмотрел тоже.

Все было так, как он и предполагал, и он похвалил себя за сообразительность.

Он кинул телефон на стол и выскочил за дверь.

Кто из родственников мог позвонить Соне с этого мобильного телефона и, назвавшись ювелиром, сообщить, что ожерелье поддельное?

Кто угодно, кроме Насти, которая, когда зазвонил телефон, стаскивала с Кирилла мокрую рубаху.

Или Соня сама позвонила себе, чтобы убедить родных, что ее наследство – простые стекляшки? Как теперь это проверить?

Нужно срочно что-то придумать, чтобы предотвратить беду, которая надвигалась неслышно, но неотвратимо, как туча на Финский залив.

И еще.

Черная тень в окне соседнего дома беспокоила его все сильнее.

Дождь шел весь вечер, и все рано разошлись по своим комнатам, как мокрые куры. Настя не отходила от Сони, и Кирилл слышал, как тетя Александра отчитывает их обеих – кажется, за то, что они включили телевизор, по которому шло «неприличное кино».

«…все равно не стану смотреть канал «Культура», – услышал он обрывок возмущенной Настиной речи и улыбнулся.

Сергей сидел в гостиной и, вздыхая, листал какую-то книгу.

– Куда я их дену? – спросил он, когда Кирилл заглянул. – Наверное, здесь придется оставить. Не тащить же их в город! У меня в квартире книги даже в прихожей стоят. А таким книгам покой нужен, их на пол в прихожей не положишь!..

Кирилл вошел и прикрыл за собой дверь.

– Слушай, – сказал он Сергею, – давай завтра съездим в этот ваш Русский музей, спросим, что там за дела с Сониным ожерельем?

– В какой еще Русский музей! – возмутился Сергей. – Я же тебе говорил, что это антикварная контора, которая просто проводит оценки. При чем тут Русский музей?!

Кирилл хмыкнул. По правде говоря, ему было совершенно наплевать, как именно называется контора, но было смешно, что Сергей так вступился за честь Русского музея, который, конечно, не мог заниматься такой ерундой, как Сонино ожерелье.

– Почему бабушка не знала, что оно поддельное? – спросил Сергей задумчиво. – Не могла же она на самом деле оставить Соне просто стекло? Это… совсем не в ее духе. И к Соне она относилась хорошо. Вот если бы она тете Александре оставила, это было бы понятно, да и то как-то…

– Вот именно, – сказал Кирилл, – поэтому стоит съездить и поговорить.

– Без ведома Сони? – уточнил Сергей.

– Ну, она же возражает.

– Если она возражает, значит, ехать никуда не нужно. – Сергей твердо посмотрел Кириллу в глаза. – Это ее дело. Если ей понадобится помощь, она нам сама скажет.

– Ну да, – согласился Кирилл, – она скажет. Ей мамаша в очередной раз напомнит, что она позор семьи, и она это ожерелье с Дворцового моста в Неву кинет.

– А если мы станем что-то выяснять, тетя ее поедом съест, – возразил Сергей, – это уж точно.

Не отвечая, Кирилл облокотился на низкий подоконник и стал смотреть в сад. Дождь все валился с темного неба, и на дорожке стояла большая лужа, в которой отражались желтые огни.

Почему Сергей не хочет ничего выяснять? Что он знает про ожерелье? Зачем ему согласие Сони, когда ясно как день, что она его ни за что не даст?

Именно на это и рассчитывал тот, кто позвонил ей. Этот человек знал ее так же хорошо, как себя, и был совершенно уверен, что она не допустит, чтобы родственники занимались выяснением этого вопроса, потому что она уверена, что это – «позор».

Она ведет «позорную» жизнь – работает в больнице, работает еще где-то, ухаживает за полоумной мамашей, ублажает шалопая-брата, носит пижаму десятилетней давности и влюбляется в несуществующих уголовников.

И явно что-то скрывает.

– Ты не вспомнил, что было в той книге, из которой вырвали листы? – спросил Кирилл, продолжая рассматривать лужу.

– В какой книге? А… ничего там не было. Я же тебе говорил.

– Слушай, – сказал Кирилл холодно и, повернувшись, сел на подоконник, – я не понимаю, в чем дело. Ты же не идиот. Или идиот? Из книги явно вырваны страницы, а ты мне в двадцатый раз говоришь, что не вырваны. Я же держал ее в руках. Из нее вырваны страницы так, что даже переплет развалился. Ты что? Сам их вырвал?

– Н-нет, – сказал Сергей, запнувшись. Вид у него был удивленный. – Просто нет никакого смысла выдирать листы из арабской книги!.. В этом доме, кроме меня, никто не понимает по-арабски. Зачем кому-то выдирать листы?!

– Вот и я спрашиваю. Зачем?

– Не знаю. А что? Это важно?

Это было гораздо важнее, чем Сергей мог себе представить, но Кирилл не стал говорить ему об этом.

Оказывается, вести расследование труднее, чем читать в романе о том, как его ведет гениальный сыщик.

И расследование-то получается каким-то дурацким. Например, гениальный сыщик понятия не имеет, правду говорит Сергей или врет талантливо и красиво.

Интересно, в этом доме есть что-нибудь выпить?

– Здесь есть спиртное?

– Где – здесь?

Кирилл вздохнул.

– Где-нибудь. Не за забором в соседнем магазине, а, например, в холодильнике?

– Не знаю, – сказал Сергей, – наверное, есть. Конечно, есть. Вон в шкафу что-то вроде бара. Бабушка там держала вино и еще какие-то бутылки. Открой, посмотри, если хочешь.

Ну да. Вино. Вряд ли он станет пить вино, которое держала в шкафу бабушка. Но это все же лучше, чем ничего.

Кирилл распахнул темную дубовую дверь с резным стеклом и присвистнул.

«Вино», которое держала в шкафу бабушка, представляло собой плотный ряд очень дорогих первоклассных бутылок. Все было, как следует – виски, джин в плоской бутылке, коньяк, наоборот, в круглой, широкоплечий мартини и пузатое соломенное кьянти.

Стаканы стояли тут же – безупречно соответствовавшие каждой бутылке.

Ну и бабушка. Знаток жизни.

Кирилл решил, что виски будет в самый раз.

– Тебе налить? – спросил он, отвернув холодную пробку.

– Нет, – сказал Сергей и улыбнулся смущенной улыбкой. Бросил свою книгу на диван, подошел к Кириллу и осторожно, как на заморское чудо, посмотрел на его стакан.

– Ты чего? Никогда не видел виски?

– Видел. – Он снова улыбнулся. – Понимаешь, со мной от выпивки что-то странное делается. Я весь покрываюсь красными пятнами и чешусь, как шелудивая собака. Даже от пива. – Он вдруг заговорил почти шепотом: – Я всегда только делаю вид, что пью. Я из одного стакана «глотаю», а в другой выплевываю, как будто запиваю.

– Зачем? – поразился Кирилл.

– Мне неловко, – признался Сергей, – ужасно. Я никогда никому об этом не рассказывал. И так все считают, что я…

– Ботаник, – подсказал Кирилл, – это теперь так называется.

Сергей покосился на него – не смеется ли, но Кирилл не смеялся.

– Я и тебе говорю только потому, что ты чужой человек. А наши, если узнают, засмеют.

Кирилл неожиданно пришел в раздражение от того, что он – чужой человек.

– Я понимаю, можно скрывать, что ты – запойный алкоголик. А тут-то чего скрывать?

– Мама всегда напоминает мне, что я не похож на отца. Он был… русский офицер. Чувство долга, любовь к отечеству, в плечах косая сажень, перед обедом стопку и так далее. Я совсем другой.

– Ну и что? Я тоже совсем другой. На отца не похож. И что мне теперь делать?

– Что тебе делать, не знаю, – сказал Сергей довольно резко, – а я не хочу, чтобы все знали, что я даже глотка выпить не могу. Ладно бы у меня удушье начиналось, как у тети Александры, а то – чесотка! Смешно.

– Это смешно в десятом классе, когда все начинают пить портвейн, а ты не начинаешь, – сказал Кирилл, все еще раздраженный «чужим человеком», – в нашем возрасте это не смешно.

– Все равно я не хочу, чтобы об этом знали.

– Да никто и не узнает! Мог бы мне не сообщать, раз уж это такая страшная тайна.

Он закрыл шкаф и сел на ковер перед камином. Виски согревалось у него в ладони, приятно пахло. Пахло еще чем-то, то ли остывшим пеплом, то ли жженой бумагой, и Кирилл посмотрел в камин.

Он глотнул виски и посмотрел еще раз.

– Сереж, – спросил он рассеянно, – ты не знаешь, когда топили камин?

– Зимой, – буркнул Сергей – Чего его топить, когда все время тридцать градусов? Хорошо хоть дождь пошел, а то бы мы точно завтра угорели от жары.

Вряд ли горстка серого пепла лежала на чистой подставке с зимы.

Поставив стакан на ковер, Кирилл ткнул пальцем в рассыпающуюся пепельную горку. На пальце остался серый след.

Что там сожгли? Когда? Кто?

По всем детективным правилам в уголке непременно должна была остаться несгоревшая бумага, а на ней – загадочный обрывок, многозначительный и все объясняющий.

Кирилл посмотрел – обрывка не было.

В коридоре громко разговаривали и препирались – Настя провожала Мусю домой и предлагала ей остаться, раз уж на улице такой дождь, а Муся не соглашалась, тихо, но уверенно.

Сергей снова бросил свою книгу на диван и поднялся.

– Пойду посмотрю, – пробормотал он, не глядя на Кирилла, и выскочил за дверь.

Пошел провожать даму сердца и целоваться с ней под дождем. Очень романтично и очень в духе человека, который не выносит спиртного и при этом делает вид, что пьет из одной рюмки, а сам выплевывает в другую.

Зашла Настя, посмотрела на Кирилла и села рядом на ковер.

– Что ты пьешь?

– Виски из запасов твоей бабушки. Хочешь?

– Нальешь?

Он сунул ей свой стакан.

– Можешь глотнуть отсюда. Насть, ты не знаешь, когда топили камин?

Она осторожно пригубила виски и посмотрела в камин.

– Вроде давно, а что? После бабушки точно не топили, а когда она топила, не знаю.