Близкие люди

Где ты, где ты, весенний коммунистический субботник, когда весь город в едином порыве наваливался на мусорные кучи и прошлогодние листья?..

– Куда вы едете?!

– А? – Он посмотрел на нее, словно просыпаясь. – А… за город. Ненадолго. Иван очень любит, и я тоже. Мы редко выбираемся, все времени нет, но нам нравится. Я так понял, что вечер у вас ничем не занят?

– Все вечера у меня заняты вашим сыном, – ответила Ингеборга язвительно, – учитывая, что вы в последнее время вообще стали приезжать черт знает когда.

– Да, – согласился он, – каюсь. Но видите, какая ерунда происходит у меня на работе.

– Да уж! – произнесла Ингеборга голосом Кисы Воробьянинова. – И что мы будем за городом делать?

– Ничего, – он пожал плечами, – просто постоим в каком-нибудь приятном месте, посмотрим, а потом вернемся в Москву. Мороженое-то у нас осталось неохваченным!

Мороженое действительно оставалось неохваченным.

– А почему вы редко выбираетесь за город? Разве у вас нет дачи на Рублево-Успенском шоссе – с трехметровым забором, бильярдной и специальной беседкой для барбекю?

– За кого вы меня принимаете? – спросил он, кажется, даже слегка обидевшись. – За идиота? У нас была дача, нормальная дача в Ильинке. На участке сосны росли, и земляника, и еще такие мелкие синие цветы. Они мне в детстве очень нравились, а потом оказалось, что это сорняки. Мы ее продали, когда мама умерла. Все равно я там почти не бывал, и… в общем, продали.

– Значит, беседки для барбекю нет, – заключила Ингеборга. Все это требовало осмысления, на которое сейчас времени не было. – Ну и бог с ней, с беседкой. Будем принимать жизнь такой, какая она есть.

– Будем, – согласился Степан и зачем-то протянул ей руку. Она не раздумывая взяла и осторожно пожала. И отпустила.

Почему-то в этот момент он совершенно ее не боялся и даже не мог вспомнить, почему так боялся раньше.

И все-таки от звучания ее имени – Ингеборга – что-то холодело и вздрагивало у него в районе позвоночника.

Опять навалилось все сразу – похороны Петровича, возобновление работы, объяснения со Степаном, ярмарка в Нижнем, на которую ему пришлось ехать, дотошные немцы, срывы поставок, умные разговоры с заказчиками, которые наконец захотели узнать, что, собственно, происходит.

Ни Чернов, ни Степан о «деле» больше не разговаривали и к Саше ни за какими разъяснениями не обращались. Чернов даже не знал хорошенько, продолжает Степан подозревать ее или понял наконец, как это глупо.

Саша была сама не своя – она даже не похудела, а как-то сжалась, потускнели платиновые волосы, заострился нос, – и выносить ее удрученный вид было выше черновских сил.

Он знал, что дипломат из него никудышный. Он знал, что по части логики и умения вникать и запоминать детали тот же Белов даст ему сто очков вперед, но также он знал совершенно точно, что дальше тянуть не может.

На следующий день после того, как похоронили бедолагу Петровича, Чернов решил, что поедет к Саше, все равно в офисе никто не работал – все горевали, – а на объекте делать ему было нечего.

Саша на работу не вышла, еще с утра сказавшись больной, и это как нельзя лучше соответствовало его планам.

Он уже собирался уходить из офиса, когда секретарша доложила, что звонит его жена.

Вот черт возьми. Отвязаться от жены было делом нелегким, хотя он очень старался. Однако посвящать секретаршу в тонкости собственной семейной жизни у Чернова не было никакого желания, поэтому трубку он взял.

– Вадик, – сказала жена ему в ухо, – Вадик, что же нам делать?

Чернов глубоко вдохнул воздух и медленно выдохнул.

– Валь, мы с тобой, по-моему, все уже сорок раз обсудили. Я оставляю тебе квартиру. И деньги буду давать. Но я больше не могу, Валь!..

– Вадик, это ошибка! Ты делаешь ошибку! Ты не можешь просто так меня бросить, потому что все эти годы я любила тебя…

– Валя, Валя, – он говорил спокойно, потому что решение было принято, и он знал, что ничего не изменится, что бы жена ему ни сказала, – Валя, я не хочу начинать все сначала. И ты не заводись. Подумай спокойно. Ничего ты меня не любила, что ты выдумываешь? Даже когда замуж выходила – и то не любила, хотя, говорят, в это время все друг друга любят.

– Любила! – закричала безутешная Валя, которую пытался бросить коварный муж. Господи, почему она была такая дура и не родила! Все маму боялась! Куда бы он сейчас делся, будь у нее ребенок!

Чернов покосился на дверь, словно секретарша могла через стену расслышать Валины завывания в трубке.

– Валечка, тебе без меня намного проще будет. Со мной у тебя столько проблем!.. Я пиво пью. Курю еще. Со мной хоть изредка, но надо спать, – он усмехнулся, – а тебе, бедной, от всего этого плохо, противно, так ведь?

– Нет! Нет, не так! Ты ничего не понимаешь, Вадик! Я просто всегда хотела, чтобы у нас были совершенные, идеальные отношения, чтобы ты…

Почему-то эти «идеальные отношения» его взбесили.

– Какие еще идеальные отношения? – спросил он злобно. – Я не бог Аполлон, со мной не может быть никаких идеальных отношений! Валь, брось ты выдумывать, в конце-то концов! Или что там? Мамаша ругается? Ну скажи ей, что я квартиру и барахло с собой не заберу, будете жить как жили. И не звони ты мне больше, особенно на работу!

Он швырнул трубку и полез в карман проверить, выключен ли мобильный. Мобильник он не включал со дня смерти Петровича.

– Я в офис не вернусь, – сказал он секретарше, проходя через приемную. Потом подумал и добавил, сообразив, что все равно через несколько дней сотрудники все узнают: – Если будет звонить жена, больше нас не соединяйте, хорошо?

– Хорошо, – пробормотала удивленная секретарша, – не буду.

И Чернов своими глазами увидел, что значит выражение «загорелись глаза». У секретарши они загорелись, как у кошки, выследившей мышку. Из них даже всякое другое выражение исчезло, остался один боевой огонь искреннего и неподдельного любопытства, готового смести все препоны на пути к заветной цели получения необходимой информации.

Ну и ладно. Пошли они все на фиг! Ему нет до них никакого дела. Почему-то в «них» он объединил и жену, и секретаршу, приготовившись держать круговую оборону.

Ему нужно добраться до Саши и все у нее выяснить. Пока не поздно.

Он знал, где она живет, несколько раз подвозил ее до дома, но в квартире у нее никогда не был, поэтому обшарпанные стены подъезда, извозюканные углем и еще какой-то дрянью, надписи «Цой жив» и «Митяй – казел», иностранные буквы, которые силились изобразить какое-то слово, но автор, судя по всему, не знал, как сложить их в слова, стойкий запах помойки и давних «бычков» произвели на Чернова странное и сильное впечатление.

Он сто лет не бывал в таких подъездах и даже позабыл, какие они отвратительные.

Он хорошо зарабатывал – и уже довольно давно. Окружающий его мир был совсем иным, и он так привык к нему, что в какой-то момент перестал придавать ему значение.

Он жил в спокойном и тихом центре, у него была дорогая и надежная машина, в подъезде лежал ковер и стояли фикусы в кадках, жильцы, не обремененные соседскими дрязгами на почве лопнувших труб и протекших батарей, были милы и приветливы, бессмертие Виктора Цоя в их доме, похоже, никого не волновало…

Когда пришел лифт, Чернов сначала опасливо и брезгливо заглянул внутрь – ничего хорошего внутри лифта не было – и только потом зашел. Пальцем посчитал кнопки, потому что никаких опознавательных знаков на них не оказалось, нажал нужную, во всяком случае, он так решил, лифт припадочно затрясся и повез его к Саше.

Во всем этом она живет.

Каждое утро она входит в этот гребаный трясущийся лифт и смотрит на загаженные стены, и дышит запахом мочи и помойки, и достает свои газеты из ящика, покосившегося так, словно на нем кто-то специально долго висел, а вечером возвращается обратно, и это, наверное, еще хуже, потому что вечером горит тусклое электричество или не горит вовсе, отчего делается только страшнее.

Вадим Чернов знал за собой эту черту – желание защищать сирых и слабых. Его жена Валя десять лет виртуозно ею пользовалась. Он понимал, что это ужасно глупо, но прямо тут, в лифте, решил совершенно твердо, что Сашу отсюда заберет.

Куда?.. Зачем?.. И с чего вообще он взял, что она согласится не то что куда-то с ним ехать, но даже разговаривать?! Почему она должна что-то ему объяснять, в чем-то разубеждать, слушать его немыслимые фантазии?!

Лифт дернулся в последний раз и затих. Оставалось надеяться, что трупное окоченение постигло его на нужном Чернову этаже.

Он шагнул на площадку – здесь было почище, чем внизу, очевидно, в силу удаленности от входной двери, и стал по часовой стрелке считать номера квартир. По его подсчетам выходило, что ему нужна крайняя дверь справа.

Он некоторое время постоял перед черной дерматиновой дверью, стараясь справиться с волнением. Оказывается, он очень волновался. Даже не просто волновался, а весь, от горла до ботинок, как будто завязался в узел от страха.

А, черт побери!.. Будь что будет!

Он вытер о джинсы мокрые руки и решительно позвонил.

Дерматиновая дверь открылась, и за ней оказался молодой мужик в майке и тренировочных штанах, вытянутых на коленях, – вид исключительно домашний и даже некоторым образом умиротворенный. Чернов от изумления отступил на шаг назад.

– Вам чего? – спросил мужик с дружелюбным любопытством. – Вам кого надо?

– М-мне… Сашу Волошину, – промычал Чернов почти нечленораздельно.

Этого мужика в майке он в своем плане никак не учитывал, однако же мужик был, вполне реальный, розовый и конкретный, как почему-то определилось у Чернова в голове.

– А вы… кто? – снова спросил открывший, несколько утратив прежнее умиротворенное дружелюбие. – Вам… зачем?

– Я с работы, – объяснил Чернов, – мне нужно с ней поговорить. Дома она?

Мужик расправил плечи и смерил Чернова неспешным взглядом – с головы до ног.

– А чего, – начал он, – на работе вы никак не могли поговорить?

Чернову стало смешно.

– Да вы мне скажите, она дома?

– Петька, что ты квартиру студишь?! – внезапно послышалось из глубины полутемного коридора, который вырисовывался у мужика за спиной, – несет и несет по полу, как из трубы! Кто там?

В полумраке обозначилась фигура в легкомысленном ситцевом халате и почему-то в валенках.

– Кто пришел-то, Петь? Спрашивают кого?

– Это ко мне, мамань, – быстро ответил тот, кого называли Петей, хотя Чернов точно знал, что пришел вовсе не к нему.

Вышеупомянутый Петя вдруг шагнул на лестничную площадку, оказавшись нос к носу с Черновым, и плотно притворил за собой дверь.

– Давай проваливай отсюда, – велел он Чернову тихим и грозным голосом, – это моя баба, понял? И нечего шляться, твою мать, если не хочешь по роже схлопотать! А то я тебе мигом устрою! Со мной все братки местные за руку здороваются, так что чесал бы отсюда, козлина вонючая…

– Петя! – послышалось из-за двери. – Петя, ты с кем там разговариваешь?

– Да я ж сказал, что ко мне пришли, – с досадой проговорил в сторону двери грозный Петя. – Не, ты понял, блин, что тебе тут ловить нечего?

– Понял, понял, – ответил Чернов тоскливо и слегка прихватил Петю за шиворот, – я только одного не понял, дома она или нет.

На душе у него было погано. Так погано, как в тот самый день, когда он понял – из армии надо уходить, или пропадешь. Тогда, приняв решение, он напился в стельку в каком-то замызганном кабаке, а потом проснулся в чужой постели и долго не мог сообразить, в чьей именно, и терзался угрызениями совести, и боялся Валю, и ненавидел себя…

– Мне ведь только поговорить, – преодолевая желание немедленно бросить Петю и уехать, объяснил Чернов, – поговорить только.

Петя беспорядочно молотил руками в сторону черновской физиономии, но Чернов был ученый, и до его физиономии Петя достать никак не мог. Выпустить его тоже нельзя, потому что было ясно как день, что он моментально на Чернова бросится и завяжется идиотская подъездная потасовка.

То-то радости будет Саше Волошиной, предмету романтической черновской страсти, которая, оказывается, живет с Петей, черт бы побрал его тренировочные штаны и маманю в валенках!..

С Петей в правой руке Чернов вошел в квартиру, чуть не стукнув маманю по носу дверью.

– Мне Саша Волошина нужна, – повторил он в тоске, глядя, как открывается для вопля маманин рот, – она дома?!

– Ну конечно, я дома, – сказали за какой-то стенкой, и неожиданно распахнулась еще одна дверь, которую Чернов до сих пор не заметил. – Господи, что здесь происходит?! Вадим?!

– Мне бы поговорить с тобой, – сказал Чернов, придерживая, однако, Петю, – а меня почему-то не пускают…

– Кто тебя не пускает?! Боже мой, Петька, ты опять бузишь?! Вера Семенна, да заберите вы его! До чего дошло! Вадим, отпусти его!

Чернов выпустил Петю и посмотрел на Сашу виновато.

– Я поговорить приехал, Саш…

Выпущенный Петька – ясное дело! – моментально кинулся в атаку. Чернов его перехватил, и атака захлебнулась.

– Вера Семенна! – крикнула Саша в отчаянии. – Да что ж это такое, в конце-то концов! Петька, черт тебя побери, угомонись сейчас же!

– Убива-а-а-ают, – тоненько, словно примеряясь, заголосила Вера Семенна, – лю-у-уди!!! Помоги-и-и-те!!!

– Нет, это невозможно! – Саша топнула ногой. Чернов заметил, что она была в одних ярких шерстяных носочках, которые привели его в восторг. – Всем прекратить немедленно! Хватит!!