Камея из Ватикана

– Здравствуй, красавица. Туфэлка паламалась, рэмонт понадобилась?

Тонечка вдруг растерялась, и сапожник заметил ее растерянность.

– Э, твой туфэлка дядя Арсэн поправит! Дядя Арсэн сапог поправыт может, батинок заплатка пасадить, туфэлка тонкий работа, прыятный!..

– У моего сына, – заговорила Тонечка очень уверенным голосом, – как раз ботинки прохудились! И кроссовки порвались! Сделаете?

– Вай мэ, – покачал головой сапожник. – Адним разом парвалась? Басиком пашел?

– Я тогда завтра принесу, – продолжала Тонечка по-прежнему очень-очень уверенно, – или даже сегодня. Сбегаю домой и принесу.

Тут она сообразила, что и ботинки, и кроссовки у Родиона совершенно целые и новые, и нужно будет что-нибудь придумать, чтоб они порвались.

Сапожник посмотрел на нее, усмехнулся и полез в карман засаленной телогрейки. Долго копался там, вынул коробку папирос и спички, чиркнул и не торопясь закурил.

Тонечка топталась перед ним.

– Ты хароший жэнсчина, – наконец изрек он и помахал заскорузлой лапищей перед носом, разгоняя желтый махорочный дым, повисший в водяной пыли. – Ты… – он поискал слово, – жалкий жэнсина! Жалеешь людей. Ныкто ныкаво нэ жалеет, а ты жалеешь!

– Нет, правда, – пробормотала Тонечка. – Нужно починить.

– Нужно чиныть, неси, буду чиныть! А нэ нужно, не нэси, дочка!

– Я помочь вам хотела.

– Вай мэ, так памаги! Разве тэпэрь и памагать стыдно, э?..

Тонечка торопливо полезла в кошелек, достала три бумажки и протянула.

– Много, – сказал сапожник. – Нэ вазьму столько.

– А вы мне расскажите, – попросила Тонечка.

Сапожник засмеялся и заперхал:

– Чэво рассказать, дочка? Сказку?

– Вы давно здесь работаете?

Сапожник задрал вверх сивую башку и начал загибать пальцы на одной руке. Губы у него шевелились. Он сосчитал все пальцы, переложил папиросу и принялся считать на другой руке. Досчитал до конца, опять переложил и двинулся дальше. Тонечка смотрела на него во все глаза.

– Пятнасать, – заключил наконец сапожник. – В Спитаке после землетрясения вэсь сэмья погиб, я остался, сын остался. Сын вырос, нэ смог там, в Расию уехал, я за ним уехал. А здесь умер сын. Я остался. Здэсь живу. Сапаги чыню.

– Здесь – это где? – зачем-то спросила Тонечка.

– А вот дварэц мой! – Сапожник показал рукой куда-то за спину, в будку. – Тут и жыву.

Тонечка заглянула внутрь через его плечо. Ей показалось, что будка настолько крошечная, что в ней можно только сидеть или стоять, лежать уж точно нельзя!

– Нэ пэрэжывай, дочка, я прывык давно! Кагда чэлавэк адын, что ему нада? Ничево ему не нада!..

– Вы, должно быть, всех здешних жителей знаете?

– Всэх нэ знаю, а много знаю. А мэня все знают!

– Я на Заречной улице живу, – сказала Тонечка. – По соседству с Лидией Ивановной Решетниковой. Она к вам не приходила обувь чинить?

– Прыхадила, – сказал сапожник. – Она одын панимал, какой я есть мастер! В Спитаке первый был, туфли тачал, как из сэрэбра лил!.. Мой дом на улыцэ самый багатый был, красывый! Мама айлазан готовыт, на празнык хаш варыт, э-эх!.. Вся улыца радуется! Ныкаво нэ асталась, нычево.

– Лидия Ивановна у вас обувь чинила, да?

Сапожник покивал.

– У нэй сапаги и туфэлка хароший, настаящий. Хароший сапожнык шыл, мастер шыл. Сносу нэт!

– У нее была дорогая обувь? – живо спросила Тонечка.

– Э, дочка, такая обувь тэпэрь нэту, как у нее был! Стэжок к стэжку, хвоздык к хвоздыку! Отлычная работа, как будто я сам шыл! – И дядя Арсен поднял вверх желтый заскорузлый палец. – Хде такой туфэль брал, спрашиваю. А она смеется, гаварит, Арсэн, мне туфэль в Москва на заказ дэлали, я что папала ныкагда нэ насила! У ГУМе, гаварыт, шыл сапожнык, тоже армянин, Давид звали!

– В ГУМе? – усомнилась Тонечка. – Шили обувь?

– Клянус здаровьем!

– Это когда было? Сто лет назад?

– Зачэм сто? – обиделся дядя Арсен. – Сорок!

– Сорок лет назад Лидии Ивановне шили туфли?! И она их до последнего времени носила?!

– Э, дочка, хароший туфэль или сапаги за сто лэт не сносыт! А у нэй, вах, как многа туфэль! И всэ пэрвый сорт! Дядя Арсэн чыныл, латал, а она благодарыл!.. На Пасху кулич, а инагда цэлый кура угащала! Принысет, скажэт: угащайся, Арсэн! И кофе! В Армэнии все кофэ пьют, друг друга угащают! И мы с Лидой пили!

Тонечка, которая все время боялась, что заплачет, – от малодушия! – засмеялась, вдруг представив себе, как старая княгиня в шали-паутинке и с камеей у шеи пьет кофе с сапожником дядей Арсеном!

– Что смэешься, дочка? Так и было, клянус здаровьем! К сэбе приглашала, уважытэльно гаварыла! Вот внук вэрнэтся, гаварыла, папрашу, он тэбэ паможэт! Работу паможэт, жилье паможэт!

– И за пятнадцать лет не помог?.. – негромко спросила Тонечка.

– Зачэм пятнасать? – обиделся дядя Арсен. – Всэго года тры! Я раньше ни с кэм не говорыл, малчал и работал. Думал. А патом Лида сама стала гаварыт, хвалыт стала работу маю!

– А кто у нее внук? Где его найти?

– Э, нэ знаю, дочка. Лида мне в душу не лэзла, я ей в душу нэ лэзла. Кофе, пахлава угащала, а в душу нэ лэзла. Пайду в храм, малиться за нее стану, за добрую душу.

Тонечка испытала облегчение – оказывается, сапожник знает, что старая княгиня умерла, и ей не нужно ему об этом сообщать.

– Спасибо, дядя Арсен, – сказала она и вновь протянула три бумажки, припрятанные в кармане. – Если найду внука, я к вам забегу, расскажу.

– Вай мэ, нэ нужна сыну батинки чиныть?