Запасной инстинкт
Троепольский вытаращил глаза. Куртка упала на пол.
– А ваши трудящиеся сотрудники сидят целый день в полном отрыве в смысле горячей пищи. А потом с меня требуют сухомятки, а я квалифицированный работник, а не буфетчица! Если вы, как руководство, этот вопрос не обеспечиваете, то я, как представитель трудящихся, ставлю ребром.
Троепольский с силой выдохнул. Его новая секретарша величественно приблизилась, покачивая костлявыми бедрами – он подался от нее назад, – нагнулась, подняла его куртку, зачем-то отряхнула и перекинула через руку, как лакей в пьесе Островского «Бешеные деньги». Перекинувши, Шарон поглядела на шефа и сказала с отвращением:
– Надо нормальный пищеблок наладить. А от вашего кофейного духа головокружение идет и трещит что-то. Организм у меня тонкий на предмет давления в сосудах. Или опять вам кофе подавать?
Несколько секунд Троепольский думал, что ему делать дальше, а потом захохотал. Хохотал он долго и с чувством.
– Светлову позовите, – сказал он, перестав хохотать. – Найдите Сизова и соедините меня с ним.
– Вам звонил город Челябинск по делу, – проинформировала его Шарон. – Фамилие, кажется, Хромов.
Уралмаш хочет получить свой сайт. Ну, конечно же.
Сайта нет, даже следов никаких, словно и не было его вовсе, хотя три дня назад он был почти совсем готов.
– Что вы ему сказали?
– Сказала, что вас нет по причине отсутствия. А они сказали, что позвонят вам на мобильный.
– Когда?
Шарон пожала плечами.
– Про это не говорили.
– Я буду в кабинете Грекова. Светлова пусть придет туда.
– А милиция сказала, чтобы мы там ничего не трогали в смысле бумаг и обстановки.
– Какая милиция? – не понял Троепольский.
– Какая звонила! Звонила милиция и сказала, что в кабинете покойника ничего без ихнего спросу брать нельзя. В смысле бумаг и обстановки вещей. Сказали, что завтра приедут утречком и все посмотрят, что имеет, а что не имеет.
– М-м-м, – сквозь зубы промычал Троепольский, которого Шарон больше не веселила, и большими шагами ушел от нее в сторону Фединого кабинета.
Через несколько секунд туда влетела Полина Светлова с собакой Гуччи на руках. Завидев Троепольского, собака оскалилась и тявкнула. Троепольский мельком глянул на них. Он выдвигал и задвигал ящики Фединого письменного стола.
– Ты что? Встречался с его племянницей?
Он кивнул. Да где же этот чертов пакет с полоумными роллерами на картинке?!
– Что она тебе рассказала?
Троепольский задвинул последний ящик, перегнулся на другую сторону и стал выдвигать там.
– Она очень красивая, – неизвестно зачем сказала Полина. – Правда?
– Правда.
– Она тебе понравилась?
Он кивнул, не отрываясь от ящиков, и это было хуже всего. Это было то же самое, что и всегда – «Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако сильно».
Ему нет дела до Полины Светловой, и не было никогда, и никогда не будет. Сейчас ему есть дело только до смерти Феди Грекова и до его племянницы, поразившей его сегодняшнее воображение. А потом и про племянницу он позабудет, как забывал про всех и всегда, – зачем же она, Полина, так убивается по нему?!
Не надо было спать с ним, черт возьми!
Он мельком глянул на нее – сверкнули стекла очков, а за ними очень темные андалузские глаза, в которых была усмешка. Все-то он всегда видел и замечал, за какими бы вывесками она ни пряталась!
– Полька, ты помнишь, во сколько она приехала? Ну, в тот день?
– Вечером. Темно было. Да! Ты позвонил около восьми, значит, она уехала где-то в полвосьмого. А что?
Троепольский нашел пакет, вытащил и бросил его на стол.
– Она сказала мне, что в два часа дня Федя позвонил ей и пригласил в ресторан.
– Ну и что?
– Он не мог ей звонить – я так думаю.
– Почему?! – поразилась Полина.
– Потому что он уже с утра не отвечал на звонки. Я первый раз позвонил ему, когда сказали, что едет курьер, это было часов в одиннадцать. Ну, тот курьер с договором, на который нужно было поставить печать! И он уже не отвечал. Очевидно, работал, отключил мобильник и трубку не брал. Да и вообще он пригласить в ресторан ее в тот вечер никак не мог!
– Почему?!
– Потому что на вечер было совещание назначено, по «Русскому радио»!
– Точно, – пробормотала Полина и перехватила свою собаку, которая заинтересованно принюхивалась к ее волосам.
– Вот именно. Федька ни за что не пропустил бы совещание ради ресторана с племянницей. Понимаешь?
Гуччи замолотил в воздухе голыми тонкими крысиными лапками в облаке редких светлых волос, покосился виновато и сделал движение боками. Полина ссадила его на ковер.
– Зачем она приезжала? – задумчиво спросила Полина, не поднимаясь с корточек.
– Зачем она наврала, что он ее приглашал?
– Может, ей что-то нужно было в конторе?
– Уралмашевский макет? – предположил Троепольский неторопливо. Он вытряхнул фотографии из пакета и теперь раскладывал их, как пасьянс, по одной. Поверхность Фединого стола стала похожей на акварельную картинку.
Полина посмотрела на «картинку», а потом на ее создателя. У него был сосредоточенный вид.
– Арсений, она никуда не ходила. Она все время сидела… здесь.
– Где – здесь?
– В круглой комнате. Потом вошли мы с Маратом, и она при нас же ушла. Марат ее провожал.
– Я знаю, – сказал Троепольский. – Он просил у нее телефон. Ему она не дала, а мне дала.
– Понятно.
– Что тебе понятно?
Полина Светлова промолчала. Собака Гуччи нервно и беспорядочно бегала по кабинету, очевидно, удрученная его несовершенством.
– А сколько она была здесь до того, как появились вы с Маратом?
Полина открыла и закрыла рот. Этого она как раз не знала. Явилась Шарон Самойленко и сказала, что пришла какая-то девушка. А… дальше что?
Племянница сидела на диване. Шарон мыкалась рядом, Полине показалось, что она подслушивала, потому что беспокойство ее в тот вечер вплотную приближалось к истерике. Больше не было никого, только «Рамштайн» гремел. Да, еще Сизов шел по коридору, но далеко, в районе своей двери.
– Я не знаю, Арсений. Шарон сказала, что девушка дожидается, а сколько дожидается, я не спросила. Но в любом случае не больше пятнадцати минут, потому что до этого я в коридор выходила – там был курьер. Я его отпустила.
– Пятнадцать минут – это много, – все так же неторопливо сказал Троепольский.
– Зачем тебе фотографии?
– Затем, что я хочу понять, давние они или не слишком.
– А как это можно понять?
– Очень просто, – серьезно объяснил Троепольский, – если изображенный сидит на коне, в буденновке и с шашкой, значит, давняя. А если в шортах и с доской для серфинга, значит, свежая.
Китайская хохлатая собака Гуччи подбежала к Полине и потряслась около нее немного – дала понять, что оценила юмор шефа.
– Там что, есть дата?
– Нет даты, в том-то и дело! Но это явно зима. Зима?
Полина подошла и встала у него за плечом.
– Зима.
– Подмосковье?
– На Альпы не похоже.
– Альпы в расчет не берем. В отпуске он был три года назад, когда пристраивал племянницу в институт. Я точно помню, потому что тогда Лаптева пришла и мы переезжали. Значит, зима. Скорее всего, февраль, да?
– Почему февраль?
Троепольский вытащил из пасьянса несколько составляющих и разложил отдельно.
– Смотри, сколько снега. В январе все растаяло, а в феврале опять насыпало. И солнце очень яркое, такого в декабре не бывает. Ну что?
– Что?
– Останавливаемся на том, что это февраль?
Ему очень нужно было, чтобы она его слушала, поддакивала или, наоборот, не соглашалась, а лучше бы сказала: «Ты что, дурак?» и еще «Пошел к черту», так она иногда говорила, когда ни в чем не могла его убедить, когда он бывал не прав, когда…
– Какая разница, февраль или нет?
– Да большая!
Он нагнулся – из-за уха вывалилась блестящая темная прядь, – покопался в портфеле и извлек какие-то длинные белые листы с колонками цифр.
– Что это такое?
– Распечатка звонков с его мобильного. Мне дали в МТС. Телефон общественный, записан на контору, так что…
– Зачем тебе распечатка его звонков и при чем тут месяц февраль?! И еще фотографии?!
– Затем, что я хочу знать, что это за женщина на них, – жестко сказал Троепольский. – Между прочим, Федина семья о ней ничего не знает, а она очень отличается от всех своих… предшественниц. Наверняка он звонил ей со своего мобильного.
Полина перебрала листы. Их было очень много, и номеров было очень много.
– Как ты поймешь, какой номер именно ее?!
– Между прочим, – сообщил Троепольский в потолок, – искать этот номер будешь именно ты. Мне некогда.
– Троепольский, ты что, дурак?
– Возьмешь распечатки за январь и февраль. Вычеркнешь все наши номера – мой, свой, Гринин, Марата, Сашки, Ирки, Варвары и так далее. Племянницу тоже вычеркнешь, ее номер я тебе сейчас дам. Все незнакомые выпишешь. По одному из них он должен был звонить довольно часто, а потом три дня в феврале не звонить вообще.
– Почему?!
– Да потому что она с ним была, эта баба! Какого хрена ей звонить, если она и так под боком! Ну?! Поняла? Или на тебя Шарон Самойленко плохо действует?!
– Зачем тебе эта баба сдалась-то?!
– Затем, что она и есть большая любовь его жизни, – вдруг моментально изменив тон, сказал Троепольский задумчиво. – А это важно. И странно, что семья ничего о ней не знает. Или врет, что не знает. Мне, кстати, надо переговорить с его сестрой. По телефону мне показалось, что она не слишком вменяемая. И еще мне надо знать, что произошло в Федькиной жизни год назад.
– Почему год?
– Потому что год назад он стал изо всех сил опекать свою племянницу, понимаешь? Он проверял ее звонки, сумки, подруг, друзей. Зачем? Что за глупости? Она очень красивая, конечно, но все-таки довольно взрослая девочка! Почему до этого он ничего такого не делал, а тут вдруг ударился во все тяжкие? Эта Лера сказала, что жила, как в осажденной крепости, что Федька самодур, и так далее, но я уверен – она точно знает, в чем дело.
– Может, спросить у нее?
– Конечно, спрошу, – ответил Троепольский и потянулся, – приглашу ее на свидание и спрошу.
Ближе к ночи все затихло и улеглось, как будто кипятильник выдернули из розетки и поверхность воды стала гладкой и спокойной. Впрочем, действительно выдернули – уехал он, кипятильник-то. Два часа они со Светловой просидели в Федином кабинете, и даже близко нельзя было подойти, чтобы послушать, о чем они там говорят, – дверь, как обычно, стояла нараспашку, а говорили они не громко, ни слова не разобрать.
Потом шеф вышел и громогласно объявил в пространство, что уезжает, а завтра утром переговорит со всеми разработчиками по всем сайтам. Просьба заранее занимать очередь и не толпиться.
Шарон Самойленко убралась сразу следом за шефом – по коридору проволокся резкий, словно жестяной, запах ее духов, от которого моментально стало тяжело в голове. Потом Светлова ушла – долго утешала свою собаку, которая отчего-то была сильно расстроена, тряслась и по-мышиному попискивала. Полина искала ключи от своей машины, которые Троепольский бросил неизвестно где. Через некоторое время выяснилось, что ключи начальник увез с собой, и она потащилась на метро – высоченная, в необыкновенных очках и с трясущейся голой собакой на руках, самое ей там место, в метро!
Все разбрелись, никого нет – слава богу! Осталось сделать совсем немного – загрузить уралмашевский макет и посмотреть, как он работает, и сделать это можно только в конторе, потому что дома нет компьютера!
В коридоре было пусто, и от пустоты казалось, что очень просторно – цепочка сильных лампочек на потолке заливала беспощадным белым светом стены, фотографии и немыслимые плакаты, которые неизвестно где находил шеф, приволакивал и развешивал по стенам. «Проходя по эскалатору, стойте справа»! И это его забавляло, придурка.
Все у шефа получалось, все ему удавалось, все его гнусные теории подтверждались, вот как удача его любила, а он даже этого не понимал. Он был убежден, что все сделал сам, что это он такой молодец, а не стечение обстоятельств, которые только и делали, что «стекались» в его пользу! Даже то, что он не желал работать под контролем и терял заказчиков, потому что те хотели «проверять» его работу, шло ему только на пользу! О нем легенды слагали – вот как ловко он сумел запудрить всем мозги, и он еще поплатится за это.
Федя Греков – только начало. Посмотрим, как ты теперь повертишься, как локти начнешь кусать, как весь изойдешь яростью и злостью – ведь тебя уже отволокли в ментуру, и ты на себе испытал, что такое бессилие, полное, окончательное, бесповоротное!
Какое это сказочное, почти болезненное удовольствие – думать, как заносчивого, гордого, такого уверенного в себе шефа обыскивали, «шмонали», швыряли его одежду, очки, часы, телефон! Жалко, что не избили – а может, и избили, мало ли что на морде никаких следов не осталось, по морде, наверное, нынче не очень-то и бьют, грамотные стали насчет «физических методов воздействия» и «звонка своему адвокату»!
Жаль, что его выпустили. Странно, что его выпустили, – все равно никаких других подозреваемых у ментов нет и быть не может! Вот бы опять посадили, только всерьез! Сначала судили бы, а потом посадили, и надолго, «на зону» или как там это правильно называется! Каково тебе будет на зоне, дорогой и любимый шеф? Арсений Троепольский – зэк, убивший собственного зама от ревности или от зависти, мало ли что можно придумать!
Мысли были острые и сладкие, обжигающие счастьем. Троепольский проиграет – так не бывает, чтобы выигрывать всегда. Когда-то его необыкновенное везение должно ему изменить, оно уже почти изменило, осталось еще чуть-чуть, самую малость.
Серьезные заказчики – очень, очень, очень серьезные, ибо всем хорошо известно, что с Тимофеем Кольцовым, владельцем этого гребаного Уралмаша, шутки плохи, – будут недовольны, да еще как! Во-первых, тем, что сайта никакого нет, во-вторых, тем, что Троепольский втянул их «в неприятную историю», а уж представить все так, будто он убил зама, потому что тот вышел из-под контроля, а сам шеф ни на что не способен, проще простого!
Менты – черт с ними, пусть они и не поверят, хотя хорошо бы поверили и засадили его всерьез! Заказчики поверят, потому что разбираться им некогда и недосуг, а Троепольский при всем своем величии слишком мал, чтобы такой монстр, как владелец Уралмаша, стал разбираться, кто прав, а кто виноват. И тогда конец всему – репутации, славе, легендам!
Еще чуть-чуть. Только подтолкнуть в правильном направлении – и все.
Макинтош мигнул, словно льдом подернулся, и на мониторе взорвалась картинка – сказочная, яркая, не имеющая никакого отношения к трубам, дымам и чугунным болванкам Уральского машиностроительного завода. Федя Греков, как и сам Троепольский, все и всегда делал против правил – завод меньше всего был похож на завод, автомобиль на автомобиль, телефон на телефон.
«Все это смертная скука», – говорил Троепольский, когда ему показывали «телефонную» рекламу, в которой говорилось о «центах за минуту» и о том, что «ночью дешевле». И переделывал по-своему, так что в «телефонной» рекламе не оставалось ни слова о телефонах, и заказчики в припадке восторга закатывали глаза, и продажи росли как на дрожжах, и придуманные шефом слоганы цитировались в газетах, на радио и еще черт знает где, а он так и не поехал за присужденным ему каннским «Львом», все некогда ему было, и «Льва» получал Федька!
Самым убийственным было то, что все идеи шефа казались простыми и аскетичными до идиотизма, ничего не было в них такого, чего нельзя было бы повторить, разобрать по частям, разложить по полочкам, но вот беда – разложив, их невозможно было собрать обратно! И повторить невозможно – похоже, да, похоже, пожалуй, но вот не то, не то!..
«Мы, гении, – говорил Троепольский, – всегда неповторимы». И непонятно было – шутит он или нет.
Посмотрим, как ты теперь пошутишь, избалованный скверный мальчишка! Гений, твою мать!
А Федька подозревал. Давно подозревал, и приходилось прятаться, улыбаться, хвостом вилять, «отводить подозрения»! Опасность миновала – больше его подозревать некому. Все остальные «гении», которых Троепольский подбирает себе под стать, дальше собственных Макинтошей не видят ничего, и слава богу!
Сайт искрился и переливался на мониторе, и смотреть на него было невыносимо. Можно и вовсе не смотреть. Все в порядке. Дело почти сделано.
Бабахнула тяжелая металлическая дверь в отдалении, и потянуло сквозняком. Паника рухнула откуда-то сверху и почти придавила его. Стало трудно дышать. Мокрые пальцы поехали по выпуклой спинке компьютерной мыши и нажали что-то вовсе не нужное.
Кто это может быть?! Охранник?! Что ему надо?! Сотрудники?! Нет, не может быть, все давно ушли!
Сайт на мониторе горел, как жар-птица из сказки, и пальцы все промахивались, никак не могли потушить его.
Шаги. Ковер глушит звук, но все-таки слышно. Шаги. Очень близко.
Нет, это не охранник.
Это свои.
То есть те, кто работает здесь, какие еще свои! Нет никаких своих!
Попасться?! Вот так, в последнюю минуту, бездарно и пошло проиграть только потому, что кому-то из «гениев» пришла фантазия ночью вернуться на работу?!
«Нет. Нет! Нет!!!» – Кто-то будто визжал в голове. Визжал, и корчился, и изнемогал от страха.
Что-то словно заскреблось очень близко, и волосы у него на макушке встали дыбом.
– …Гуччи, ты где?! Гучинька, иди сюда. Я больше не могу, я домой хочу. Гуччи!
Полина Светлова, любовница шефа, шпионка, доносчица, карьеристка и мужененавистница.
У женщины не может быть рост метр восемьдесят пять. Фотомодели не в счет, живьем их все равно никто и никогда не видел. Она не должна быть умнее окружающих мужчин – или она их возненавидит, или они возненавидят ее. Она не должна носить странные очки и обтягивающие джинсы. Она не должна «находиться на особом положении» только потому, что когда-то начальник с ней спал.
И именно она явилась, чтобы всему помешать и все разрушить!
– Гуччи, мальчик, ты чего?!
Двери в конторе никогда не закрывались – Троепольский не закрывал и всех приучил. Длинная темная тень, похожая на скорпионью, задрожала на сером ковре – дьявольская собака была уже на пороге. Тень почти касалась ножки кресла.
Прыжок, стремительное движение – тень шарахнулась, словно скакнула, – мерцание сайта на мониторе, шаги совсем рядом.
Есть только один шанс. Только один удар.
– Гуччи!
Она замерла на пороге – ее сломанная пополам тень доставала до Макинтоша. Сайт все горел, как жар-птица из сказки.
– Господи боже мой, – отчетливо прошептала она и откинула за плечо черную прядь волос. Выражения лица было не разобрать, сильный свет из коридора бил ей в спину.
Собака тявкнула. Она может помешать.
Всего только один удар.
– Кто здесь? – Голос неуверенный, какой-то детский. – Кто-нибудь здесь есть?!
О да! Есть.
Стремительное движение, чтобы не раздумывать и не отступить.
Дверь вдруг что есть силы ударила Полину в переносицу, так что она покачнулась на каблуках и стала валиться на спину, и удар в лицо догнал ее. Что-то хрустнуло – арбуз хрустел, когда отец весело резал его длинным хлебным ножом, – короткий и хриплый взвизг, и все.
Только темнота и тишина, и внутри темноты и тишины блеск уралмашевского сайта.
Кажется, дождь пошел, решила она. Лицу было тепло и мокро.
Интересно, где я уснула, если на меня льет дождик? Или я в отпуске?
Что-то странное творилось вокруг, что-то неестественное, и сразу было не сообразить, что она лежит на полу и смотрит вверх, и смотреть ей неудобно. Что-то мешает.
Она подняла руку – рука была словно чужая – и дотронулась до лица. Лицо было теплым и мокрым, потом она нащупала что-то твердое и острое. Сняла со щеки что-то, блеснувшее изломанным краем под светом мощных лампочек.
Кусок стекла. Разбились очки.
И как только она подумала про очки, сразу все вспомнилось – светящийся в темноте монитор, Гуччи, залаявший в глубине комнаты, и странное чувство, словно кто-то смотрит на нее из темноты.
Наверное, и в самом деле смотрел. Ждал. Примеривался.
Стало так больно, что она вдруг заплакала, слезы сами по себе полились из глаз, Полина вяло подумала: хорошо, что они льются, значит, у нее остались глаза.
Что-то тоненько зазвенело рядом с ней, и она не сразу поняла, что это Гуччи скулит.
– Гучинька, – пробормотала Полина и не узнала своего голоса. – Гучинька, ты жив?
Она не видела его и не знала, почему тот скулит – потому, что жив, или потому, что умирает, и эта мысль заставила ее подняться. Очень осторожно она повернулась и встала на четвереньки. Черные волосы сосульками болтались у нее перед носом, и от их колыхания у нее так закружилась голова, что пришлось зажмуриться и опереться рукой о стену, чтобы не упасть лицом в серый ковер, который вдруг приблизился прямо к глазам.
Значит, глаза все-таки целы.
Слезы капали и казались почему-то черными.
Нет, сказал кто-то внутри Полины. Они не черные. Они темно-красные, от крови.
Из глаз у нее течет кровь.
Она поползла и выбралась в коридор. На полу, прямо под дверью валялась ее сумка и – отдельно от нее – мобильный телефон.
Забыв про Гуччи, Полина подобрала мобильник, села спиной к стене и нажала кнопку.
Сейчас. Потерпи. Еще немного.
Долго никто не отвечал, а потом трубку вдруг сняли.
– Ты что, с ума сошла?! Я три ночи подряд не спал.
– Приезжай.
– Куда?!
Он ничего не понимал. Наверное, она его разбудила, и, если он бросит трубку, она ни за что не сможет позвонить еще раз, потому что у нее просто не хватит сил на это.
– Приезжай. Я на работе. Только прямо сейчас.
Он помолчал.
– Что случилось?
– Я не знаю. Но, если у тебя есть бинт или пластырь, захвати. Пожалуйста.
– Бинт или пластырь, – повторил Троепольский. Голос у него изменился: – Что случилось?!
Она осторожно положила на колени трубку с голосом Троепольского внутри, прислонилась затылком к стене – стало еще больнее – и закрыла глаза, из которых по-прежнему капали кровавые слезы.
Так Полина сидела и ждала его, и ей казалось, что он все еще что-то говорит в трубке, и она знала, что, пока он там, ничего плохого с ней не случится.
Он приехал очень быстро? или ей так показалось? Когда она в следующий раз открыла глаза, прямо перед собой увидела его джинсовые колени.
– Черт побери, – пробормотал он и присел на корточки перед ней. – Полька, ты что?!
Это был очень глупый вопрос, глупее не придумаешь, но он так боялся за нее, пока бежал по ночному переулку, пока совал карточку в прорезь охранного автомата, пока мчался через двор, а потом по лестнице, и на площадке пришлось придержать рукой горло, потому что в нем колотилось сердце, угрожая порвать артерии, или вены, или что там еще есть такого?..
Из располосованной щеки Полины торчал острый кусок стекла, и Троепольский осторожно выдернул его – потекла тоненькая красная струйка, и ему страшно было вытереть ее или как-то задеть, прикоснуться к ней.
– Полька, надо в больницу. У тебя все лицо… в порезах.
– Мне надо умыться.
– Нет, нельзя. Что у тебя с глазами?
Она открыла глаза и посмотрела на него, потом медленно моргнула.
– Не закрывай глаза! – вскрикнул он испуганно, и она вытаращилась на него.
– Как же мне не закрывать?!
– А вдруг там стекло?
– Я пойду умоюсь.
– Да нельзя умываться! Нельзя, если там стекло!
– Проводи меня.
– Полька!!
Она опять, как давеча, встала на четвереньки и попыталась подняться, опираясь ладошкой о стену. Троепольский поддержал ее.
– Полька, я вызову «Скорую»!
Она не слышала его. Почему-то на ней не было туфель, и от этого он вдруг перепугался еще сильнее.
Сердце в горле, казалось, лопнуло, и его острые, как стекло, края перерезали все вены и артерии. Что-то горячее полилось внутрь.
– Полька, что, черт побери, здесь произошло?!
– Ты увез мои ключи от машины.
– Что?!
– Я искала в сумке, я же не знала, что ты их увез. Я все выложила, а потом оказалось, что я забыла на столе ключи от квартиры. Я вернулась, а тут… кто-то был.
– Кто?! Кто тут был, Полька?!
Полина покачала головой – она так и не рассмотрела. Видела только светящийся монитор, на котором царил шикарный Федин сайт, и больше ничего. В комнате было темно.
Она вошла в темную комнату, потому что Гуччи забежал внутрь, и она никак не могла его выловить. И как только она вошла, дверь со всего размаха вдруг врезалась ей в лицо, а потом… потом… врезался кулак.
Этот кулак, летящий прямо в ее беззащитные глаза, она запомнила очень хорошо, как в замедленной съемке – сантиметр за сантиметром, и все ближе и ближе, и потом что-то отвратительно хрустнуло, как хребет ящерицы, на которую наступил сапог.